О Пернилле, которая навестила нас накануне отъезда в долгожданный маленький отпуск. Я прекратила читать и отложила дневник на ночной столик. Продолжать не хотелось. Я встала с постели и высушила волосы. Надела леггинсы и толстовку с капюшоном. Снова взяла в руки дневник. Села на край кровати и стала вспоминать. Пляж, белый и бесконечный. Неподвижное море. Разноцветные цветы повсюду. Немилосердная жара. Покачивающиеся деревья. Домик номер один. Перевернутая красная коляска на песке, лежащая на боку. Алиса, где ты? 15 августа 1994 года Где ты была? Чем ты занималась? Почему тебя не было там? Почему ты ничего не слышала? Почему ты не заметила, как она исчезла? Одни и те же вопросы, снова и снова. Я отлучилась совсем ненадолго. Ведь правда? Я была в двух шагах. Они думают, что я с ней что-то сделала. С моим собственным ребенком, с моей доченькой. Они думают, что я убила ее. Я вижу это по ним, по их лицам, по тем взглядам, которыми они обмениваются. Слышу по их голосам. Я совершила нечто непростительное. Самое страшное прегрешение, какое только может совершить мать. Я не смогла уберечь своего ребенка. Оставила ее одну. Меня не было рядом, чтобы защитить ее. Она спала в своей красной коляске, стоящей между деревьями. Я отошла по пляжу буквально на несколько шагов. Сидела там и размышляла. Всего несколько минут. Они спрашивают, почему я ничего не заметила. Они говорят, что пора рассказать правду. Расскажи все, как есть, все равно все выяснится. Я рассказывала, я разъясняла. Раз за разом, раз за разом. Она не могла сама перевернуть коляску. И я услышала бы, если бы она проснулась. Я отсутствовала совсем недолго. Я была рядом. Кто-то украл ее. Но кто может украсть чужого ребенка? Это невозможно. Никто не ворует детей. Она где-то здесь. Возможно, кто-то позаботился о ней. Поскольку я не смогла этого сделать. Ее юная, незрелая, эгоистичная мать, которая отошла от коляски. Она найдется. Она должна найтись. Скоро она вернется. Не может быть, чтобы она сама перевернула коляску, заползла в воду и утонула. Она не могла этого сделать, это невозможно. Где ты, Алиса? Ты плачешь? Кто-то держит тебя сейчас на ручках? Мы искали везде. Никаких следов, ничего. Но она где-то здесь, я это чувствую. Вернись ко мне. Услышь, как я зову тебя. Вернись. Ты должна найтись. Ты для меня все. Ты моя плоть и кровь. Без тебя я не хочу жить. Ты в моей крови. Стелла Мама бормотала что-то себе под нос, роясь в ящике кухонного шкафчика. – Стелла, куда ты засунула открывашку? – спросила она и выдвинула другой ящик. Она произнесла это таким тоном, словно ей пришлось перевернуть в поисках открывашки весь дом. – В другом ящике, – ответила я, силясь сохранить самообладание. – Нет, ее здесь нет. Нигде нет. – Она лежит там. Мысленно я задалась вопросом, зачем я позвала ее сюда. Потому что не хотела быть одна? Чтобы раздражаться на нее и не думать об Алисе? – Да, точно, вот она. Мама взяла почту, лежащую на столешнице. – Можно положить это на микроволновку? – Да. – Тут местная газета и… – Да-да, положи туда. – Может быть, все же приготовить побольше, чтобы хватило Хенрику и Эмилю? В третий раз она задавала мне этот вопрос. – Маргарета позаботится о том, чтобы они поели перед выездом, – ответила я. – Или перекусят по дороге. – Ты уверена? Мы можем заморозить то, что останется. Тогда вам и на завтра хватит. – Мама, этого вполне достаточно. Она подняла руки, показывая, что сдается. – Я просто хотела помочь. Извини, что вмешиваюсь в твою жизнь. У моей мамы удивительная способность всегда и все брать на себя. Она кидается печь булочки или готовить еду, спрашивает, не помочь ли со стиркой или вооружается пылесосом. Иногда даже приятно, когда за тобой ухаживают. Но порой это дико раздражает. – Что-нибудь слышно от Хелены? – спросила я. – Она звонила на прошлой неделе. Возможно, они с Чарльзом и детьми приедут на Рождество. Надеюсь, что так и получится. – Как ты думаешь, она счастлива? В Оксфорде, с ним? Глупая фраза. Опять все сначала. Зачем я это затеваю? Мне хочется ссоры? Мама нахмурила лоб, прежде чем ответить. – Да, мне так кажется. А тебе нет? – Во всяком случае, она продолжает с ним жить, – сказала я. Вскоре после того, как я родила Эмиля, моя сестра познакомилась с Чарльзом во время командировки в Лондон. Он профессор литературоведения, обожает коричневый вельвет и пространные монологи. Вот уже тринадцать лет она живет в Оксфорде с ним и их тремя прилизанными сыночками. – Когда ты разговаривала с ней в последний раз? – спросила мама, помешивая в кастрюле. – Кажется, весной, – ответила я. – Почему так получается? Вы почти совсем не общаетесь. – Мы разные, и всегда были разными. Мама взяла бокал, который я ей протягивала. Присев у стола, попробовала вино. – Мне пришлось спорить с тобой куда больше, чем с Хеленой, – произнесла она. – Ты всегда хотела узнать почему. Она же всегда была довольна и принимала все как есть. – Она всегда стремилась избегать конфликтов. – Вы просто по-разному ведете себя в одних и тех же ситуациях. Ты как никто другой могла бы это знать. – Она ни разу не заговорила со мной об Алисе, когда все это случилось. Ни разу не спросила, как я себя чувствую. Делала вид, что ничего не произошло. Обсуждала только практические вопросы – что мы будем есть, кто что будет делать. Я ненавижу такое поведение. – Что с тобой такое? Ты говоришь об этом с такой обидой. – У вас есть потребность ничего не трогать. Вы закрываете глаза на проблемы. То, что произошло со мной, повлияло на нас всех, но никто и виду не подавал. Мама отставила бокал. – А ты когда-нибудь размышляла над тем, какова твоя роль во всем этом? – спросила она. – Ты избегала нас. Ты не позволяла нам говорить об этом. Не хотела. Бывали периоды, когда мы неделями тебя не видели. Она протянула руку, чтобы прикоснуться к моей руке. Я отстранилась. – Помню, как-то я увезла тебя с вечеринки, – продолжала она. – Пернилла позвонила мне – ты выпила лишнего, возможно, еще чего-то наглоталась. У тебя началась паническая атака. Ты чуть не до смерти перепугала всех, кто там был. Я молчала. Смотрела в пол. Этого мне совершенно не хотелось слышать. – Мне следовало что-то предпринять еще раньше. Ты права в одном: я долго закрывала на все это глаза, о чем теперь сожалею. Но потом ты стала ходить на терапию. И тебе стало лучше. Ты стала говорить, что жизнь идет дальше. Так и было. Жизнь продолжалась для всех нас. Так что не будь так сурова к Хелене.