Анна-Лена просунула голову в дверь кладовки. – Керстин, у вас найдется минутка? – Когда закончу здесь, – ответила я. Чего ей от меня нужно? Я посмотрела на часы и отметила, что она пришла сегодня на сорок минут раньше. Такое с ней часто случается. И ей, конечно, хочется, чтобы все это заметили. Такая старательная, такая ответственная Анна-Лена. Ей всего тридцать пять, однако она совершенно естественно чувствует себя в начальственном кресле. Но что-то я ни разу не видела, чтобы она прибиралась в кладовке. Вряд ли такое когда-нибудь произойдет. Она слишком важная персона, чтобы заниматься такими делами. Я расставила моющие средства на полке ровными рядами. Затем не спеша заперла дверь кладовки и медленно пошла по коридору. Мне торопиться некуда. – Вы чего-то от меня хотите? – спросила я, заходя в ее кабинет. – Садитесь, – сказала Анна-Лена и указала на стул напротив себя. Закончив какое-то дело, она повернулась ко мне. – Я слышала, что у нас в последнее время возникли трудности? – Мне кажется, у нас на редкость тихо и спокойно. Кто сказал, что у нас трудности? – Кто – не имеет значения. Бегающий взгляд, виноватая улыбка. – Вы проявляли нетерпение и были грубы с проживающими. – Так речь обо мне? Это со мной у кого-то были трудности? Анна-Лена избегала смотреть мне в глаза, перебирала бумаги на столе. – Горько это слышать, – продолжала я. – А что именно этот кто-то видел? – Ну, она не говорит ничего конкретного, но… – Тогда очень трудно что-либо обсуждать, – прервала я. – Если этот кто-то не видел, как я что-то делаю не так. – Во всяком случае, у нее сложилось такое впечатление. И Грета жаловалась. – Грета? – я засмеялась, чтобы показать, что я думаю по этому поводу. – А на что она не жалуется? Эта женщина считает, что все все делают не так. Она всегда недовольна. Вы бы это почувствовали, если бы хоть раз сами поработали со старичками. Анна-Лена вздохнула, словно я сморозила несусветную глупость. Интриги на работе мне уже поперек горла стоят. Особенно допросы такого рода. Они объединяются против меня, жалуются, что я якобы постоянно прошу меня подменить, ухожу раньше времени. Чего они только не придумают, чтобы испортить мне настроение! Однако все это высосано из пальца. Я не самый общительный человек в коллективе, мне это хорошо известно. Видимо, в этом-то все и дело. Между тем я работаю здесь дольше всех. Я и Ритва. Скоро шестнадцать лет, как мы здесь. Что бы они делали без меня? Новые звездочки типа Анны-Лены обычно не задерживаются надолго. Чтобы справиться с такой работой, нужно нечто большее, чем желание поиграть в начальника. То, что на бумаге, принципиально отличается от повседневной работы. Теория – это одно, практика – совсем другое. Некоторые люди совсем далеки от реальности, это ясно. – Я просто хотела это с вами обсудить, – сказала Анна-Лена и сделала важное лицо. – Я всегда делаю свою работу наилучшим образом. – Керстин, дорогая, почему вы сразу становитесь в оборонительную позицию? Мы должны поговорить об этом. На вас жалуются. Не в первый раз. Понимаю, что вам было тяжело в связи с мужем и все такое. Но работа не должна страдать. Она не понимала. Ничего не понимала. Просто ни грамма. Не говоря ни слова, я встала и вышла из кабинета. Анна-Лена вышла за мной в коридор и окликнула меня. Я сделала вид, что не слышу. Сказать, что мне нравится здесь работать, было бы, мягко говоря, преувеличением. Бесконечные мелкие дрязги, разные мнения по поводу того, как делать работу и как ее распределять. Простые вещи усложняются, и в результате дел становится вдвое больше. Чаще всего именно мне приходится в конце концов все разбирать за всеми. А эта молодежь, которой удалось устроиться на почасовую! Разве не разумно было бы требовать, чтобы у них наличествовала хоть какая-то трудовая мораль? Они вообще плюют на старичков и выполняют только необходимый минимум. Они все усложняют, просят их подменить или звонят в последнюю минуту и сообщают, что заболели. И всегда это происходит в пятницу вечером или в понедельник утром. Я прибегаю и выручаю, когда могу. И что мне за это? Ни одного доброго слова. Мир неблагодарен. Порой меня увлекает мысль о том, чтобы поменять место работы. Но мне скоро пятьдесят. Я слишком стара, никто не захочет меня брать, рынок труда для меня закрыт. Лучше уж я буду работать себе потихоньку в доме престарелых Хельшё, с этими противными коллегами и этим бестолковым руководством, которое само не знает, чего хочет. Я зашла в комнату персонала. – Скоро домой наконец-то! – произнесла Ритва с заметным финским акцентом. – Да, – ответила я. – Наконец-то. – Мы с моим стариком собираемся в ИКЕА. Ты там уже побывала? – Нет, не была. Мне не нужна новая мебель – достаточно того, что уже есть. – А мой-то так рад, что они открыли магазин здесь, в Бурленге, – со смехом сказала Ритва, – так что ему не приходится каждый раз ехать в Евле. – Привет! – воскликнула Сесилия, влетая в кухню. Я отвернулась. Ее я просто не переношу. Сколько ей – двадцать три? Двадцать четыре? Невзрачная студентка медицинского колледжа, которая думает, что обладает невероятными знаниями. Слава богу, она хотя бы работает с нами не каждый день. Всегда рвется рассказать, как все есть на самом деле и как должно быть. Молодежь, поучающая старших, – что может быть более нелепым? Сопляки, начинающие говорить важным тоном только потому, что их случайно взяли на работу. За ней вошла Хатти, женщина лет сорока – кажется, из Ирана. Она редко что-то говорит, но такая симпатичная, скромная. Не прет вперед и не выпячивает себя, как некоторые другие. – Хочешь кофе, Керстин? – Ритва протянула мне чашку. Я опустилась на ближайший стул и положила себе три куска сахара. Сегодня я их заслужила. Ритва налила и Хатти, которая приняла из ее рук чашку и благодарно улыбнулась. – А мне не надо, спасибо, – сказала Сесилия, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. – Не понимаю, как вы можете целыми днями пить кофе. Она принялась заваривать себе травяной чай, основательно и демонстративно. – От этой работы просто голова кругом идет. Как вы все можете так убиваться год за годом? – Повезло, что ты не убиваешься, – ответила Ритва и села рядом со мной. – Ты ведь всю жизнь проработала в таких домах, да, Керстин? – Ну да, почти что, – ответила я. – Но вкалывать пришлось, это верно. – Слишком много дел, – воскликнула Сесилия и положила ноги на стул рядом с собой. – Слишком мало времени. – Нужно спокойно, – произнесла Хатти. Я улыбнулась ей, чтобы поддержать ее. Она все лучше и лучше говорит по-шведски. Если бы все так старались и шли к своей цели. – Кто-то должен делать работу, – сказала Ритва с мрачным видом. Она человек суровый и ни перед кем не выслуживается. Делает свое дело и уходит домой. Никаких разговоров. Точно как я. – Как там Изабелла, ей нравится в Стокгольме? – спросила она. – Похоже, да, – ответила я. Мне не хотелось рассказывать, как я волнуюсь за свою дочь. Через несколько минут я сдам смену вечернему персоналу, переоденусь и уеду домой. Домой к полной тишине. Однако я продолжала: – Но было бы лучше, если бы она вернулась домой. – Зачем? – спросила Ритва. – И для кого было бы лучше? Я вздрогнула от этого нескромного вопроса. Но Ритва такая, я ее хорошо знаю. Пришлось проглотить обиду. – Мне кажется, так было бы лучше для нее, – сказала я. – С тех пор, как умер Ханс, она стала сама не своя. Даже начала ходить на психотерапию. – Звучит так, словно это что-то плохое, – произнесла Сесилия. – Я этого не говорила. – Но если ей тяжело – разве не хорошо, что у нее есть с кем поговорить? – Может быть, – ответила я. – Но ведь она может поговорить со мной. Не знаю, хорошо ли это – обсуждать свои личные дела с незнакомыми людьми. В кофейной чашке звякнула ложка: я продолжала размешивать сахар, хотя он давно растаял. Лицо горело оттого, что все уставились на меня. Лучше бы я промолчала. – Я знаю свою дочь, – продолжала я. – Сейчас она особенно уязвима. – Тебе не о чем тревожиться, – возразила Ритва. – Изабелла – хорошая девочка. – Мне кажется, иногда полезно поговорить с человеком со стороны, – сказала Сесилия. – Всем полезно было бы хоть раз пройти курс психотерапии, я в этом совершенно уверена. Само собой, ты так думаешь. А если ты так думаешь, то это автоматически становится истиной, не так ли? Ты в два раза моложе меня, но все знаешь лучше всех. Но ты даже представить себе не можешь, как я скучаю по моей доченьке и как тревожусь за нее. – Само собой, я ее поддерживаю, – произнесла я после паузы. – Если она сама этого хочет, я сделаю все от меня зависящее, чтобы ей помочь. Я в полном отчаянии. Что они вообще понимают? Случается ли им лежать всю ночь без сна, переживая за свою родную кровиночку? Знают ли они, каково это – видеть, как твой единственный ребенок все больше отдаляется от тебя? Изабелла с каждым днем все больше ускользает от меня. Они не понимают, они даже представить себе не могут, что это такое. Бесполезно пытаться им что-то объяснить. Я допиваю кофе и ухожу сдавать смену. Мой старенький «ниссан», слава богу, завелся с первой попытки. Прежде чем выехать с парковки, я протерла запотевшие стекла рукавом. Проехала по Хемгатан, выехала на Фалувеген. Позади меня загудел другой водитель, мигнул мне. Меня обогнал молодой парень и показал мне средний палец. Да-да, я должна была остановиться перед перекрестком. Просто слишком много всего. Мысли вертятся в голове, как сумасшедшие. Я сама не своя. Я свернула к дому. Долго сидела в машине и размышляла. Приятно было уйти с работы, но мне не хотелось домой, где меня ждала только пустота. Если бы Изабелла захотела снова вернуться домой! Тогда мы были бы вместе. Как прежде. Все стало бы, как прежде. К моему величайшему удивлению, она позвонила вчера и рассказала о психотерапии. Раньше эта тема была табуирована. Изабелла отказывалась что-либо рассказывать. Даже вела себя совершенно нагло: заявляла, что меня это не касается. Теперь она в полном восторге. Говорит, это так много ей дает, от терапии такая польза! Но когда я спросила, что именно это дает, она не захотела отвечать. Но все в группе как бы на ее стороне, понимаешь, мама?