По ответному звуку Роджер предположил, что она рада его появлению и оценила попытку пошутить, но слишком замерзла, чтобы отвечать, или попросту не находит слов. — Любой растерялся бы в подобных обстоятельствах. — Роджер коснулся губами ее побелевшего от холода уха. — Но ты ведь говорил с людьми. — Нет, — возразил он. — Может, я и нашел какие-то слова, но на деле одному лишь Богу известно, правильные ли и существуют ли они вообще в такой ситуации. Ты была там, — добавил он чуть тише. — Позвала на помощь, уберегла детей. Сделала все, что было в твоих силах. — Знаю. — Обернувшись, Брианна прижалась к лицу Роджера мокрой щекой. — И это… самое ужасное. Я никак не могла повлиять на случившееся или что-то исправить. В одну секунду Эми стояла рядом, а потом… Ее трясло. Жаль, он не догадался захватить накидку или одеяло. Оставалось только согреть жену собственным телом, и Роджер покрепче прижал Бри к себе, чувствуя, как она дрожит в его объятиях. Живая. Господи, какое облегчение, что это была не… — виновато подумал он. — Это могла быть я, — прошептала она дрогнувшим голосом. — Нас разделяло каких-то десять футов. Если бы медведь подошел с другой стороны, Джем и Мэнди сегодня остались бы сиротами. — Брианна сдавленно всхлипнула. — А за пять минут до того Мэнди вертелась у меня под ногами. Она… могла бы… — Ты замерзла, — прошептал он ей в волосы. — Собирается дождь. Пойдем вниз. — Я не могу. Зря мы сюда вернулись. Нам здесь не место. Отпустив бревно, она теснее прижалась к мужу, склонила голову ему на плечо и заплакала. Ее холод передался Роджеру, а слова ледяными дробинками перекатывались у него в голове. Мэнди… Он не мог ей сказать, что все утрясется. Но и оставлять ее здесь одну в качестве громоотвода тоже не годилось. — Если мне придется тебя поднять, я, скорее всего, упаду с крыши и мы оба разобьемся. — Роджер взял ее холодную ладонь. — Давай спустимся? Брианна кивнула, выпрямилась и вытерла глаза рукавом сорочки. — Ты не виновата, что выжила. А я этому очень рад, — добавил он. Она опять кивнула, поднесла его кисть к своим холодным губам и поцеловала. В темноте они спускались по лестнице друг за другом, по одному, но все-таки вместе, к сияющему внизу очагу. 30 Вы должны узнать… Эми похоронили на следующий день на маленьком горном лугу, которому в Ридже отвели роль кладбища. День выдался тихий и солнечный, траву тут и там расцвечивали островки лиловых астр и желтого золотарника. Теплые лучи солнца ласкали нам плечи, даруя утешение наравне с произносимыми Роджером словами молитвы и обращениями к Господу. Я поймала себя на мысли (рано или поздно начинаешь об этом задумываться), что хотела бы такие похороны: на открытом просторе, в кругу друзей, родных и тех, кто меня знал, кому я служила много лет. Несмотря на глубокую печаль, во всем этом чувствовалась особая торжественность, гармонирующая с солнечным светом и размеренным дыханием зеленого леса неподалеку. Все стояли молча, пока на могилу не бросили последнюю лопату земли. Роджер кивнул притихшим от потрясения детям, сбившимся в кучку вокруг Бобби с маленькими букетиками полевых цветов в руках. Собрать букеты им помогла Брианна, и Мэнди, конечно же, настояла на том, чтобы сделать собственный — из дикого розового клевера и переросшей травы. Рэйчел, безмолвно стоявшая рядом с Бобби Хиггинсом, осторожно вложила в его безвольную ладонь небольшой букетик из крошечных белых цветков мелколепестника, похожих на маргаритки. Она что-то прошептала ему на ухо; Бобби тяжело сглотнул, посмотрел на своих сыновей и вышел вперед, чтобы возложить цветы на могилу Эми. Его примеру последовали Эйдан с младшими братьями, Джем, Жермен, Фанни и Мэнди. Последняя сосредоточенно сдвинула бровки, стараясь ничего не напутать. К могиле потянулись другие: они ненадолго останавливались, поглаживали Бобби по плечам и спине, что-то ему шептали. Люди постепенно расходились, возвращались домой, к работе, ужину, к нормальной жизни, благодарили Бога за то, что смерть пока обошла их стороной, и невольно винили себя за подобные мысли. Некоторые не спешили уходить и тихо переговаривались друг с другом. Рэйчел вновь дежурила рядом с Бобби — они с Бри негласно решили не оставлять его одного. Затем настала наша очередь. Я подошла вслед за хранившим молчание Джейми. Он взял Бобби за плечи, склонил к нему голову, и несколько мгновений они стояли, соприкасаясь лбами и разделяя горе. Затем Джейми выпрямился, качнул головой, сжал Бобби плечо и шагнул в сторону, уступая место мне. — Она была замечательная, Бобби, — прошептала я, до сих пор чувствуя ком в горле после всех пролитых слез. — Мы будем ее помнить. Всегда. Он открыл рот, но ничего не сказал. Потом крепко стиснул мою ладонь и кивнул, не сдерживая слез. Перед похоронами Бобби побрился, и на его бледной коже проступили красные пятна. Мы с Джейми медленно побрели по тропе к дому, молча, лишь слегка соприкасаясь плечами. Когда мы подошли к саду, я остановилась. — Нарву немного… — Я неопределенно махнула рукой в сторону палисадника. Чего, интересно? Что мне сорвать или выкопать, чтобы сделать припарку для израненного сердца? Кивнув, Джейми обнял и поцеловал меня. Затем приложил руку к моей щеке, всматриваясь в лицо, будто хотел запечатлеть мой образ в памяти, повернулся и зашагал к дому. По правде говоря, в сад меня тянуло только желание побыть в одиночестве. Я постояла там какое-то время, впуская в себя тишину, которая никогда не бывает абсолютной: ее наполняют дыхание леса и шелест ветра в ветвях, отдаленный пересвист птиц, голоса маленьких жаб из ручья. Ощущение, что растения разговаривают друг с другом. Близился вечер, и низкое солнце, проглядывая из-за оленьего частокола, сквозь бобовые плети отбрасывало пятна света на соломенный улей, рядом с которым с ленивой грацией кружили пчелы. Я приложила к улью ладонь и почувствовала приятный глубокий гул кипевшей внутри работы. Эми Хиггинс ушла… умерла. Вы ее знаете: у нее во дворе полно мальвы, и она выращивает… выращивала жасмин у коровника, а поблизости — кусты кизила. Я стояла совершенно неподвижно, позволяя живительной вибрации прозрачных крыльев перейти в мою руку и коснуться сердца. Ее цветы все еще растут. Часть третья Пчелиное жало этикета и змеиный яд общественной морали 31 Pater familias[91] Саванна, королевская колония Джорджия В глубине души Уильям надеялся, что расспросы о лорде Джоне Грее ни к чему не приведут и в лучшем случае он узнает о возвращении его светлости в Англию. Но помощник генерал-майора Прево с ходу выдал ему адрес лорда на Сент-Джеймс-сквер. С колотящимся сердцем и свинцовой тяжестью на душе Уильям спустился по ступеням штаб-квартиры Прево к ожидавшему на улице Синнамону. Однако вмиг позабыл о своих терзаниях, заметив полковника Арчибальда Кэмпбелла — бывшего командующего гарнизоном в Саванне, которого считал чем-то вроде bête noire[92]. Половник шел по направлению к дому в сопровождении двух адъютантов. Первым побуждением Уильяма было натянуть шляпу на глаза и прошмыгнуть мимо в надежде остаться неузнанным. Но и без того уязвленная гордость не позволила так поступить, поэтому он решительно вздернул подбородок и двинулся навстречу. — Доброго дня, сэр, — кивнул он с королевским достоинством, поравнявшись с полковником. Кэмпбелл, беседовавший с одним из адъютантов, рассеянно поднял глаза и вдруг остановился как вкопанный. — А ты какого дьявола здесь делаешь? — Широкое лицо его потемнело, словно подгоревшая котлета. — Сэр, мои личные дела вас не касаются, — вежливо ответил Уильям и зашагал дальше. — Трус, — презрительно бросил Кэмпбелл ему в спину. — Трус и распутник! Проваливай отсюда, пока я не приказал тебя арестовать! Разум подсказывал Уильяму, что не стоит принимать эти оскорбления на свой счет, поскольку за ними стоит давняя вражда между полковником и дядей Хэлом. Лучше пройти мимо, сделав вид, будто ничего не слышал. Уильям резко обернулся, хрустнув гравием; при виде его перекошенного лица полковник побледнел и отшатнулся — к счастью, в этот момент Джон Синнамон подскочил к приятелю и схватил за руку. — Amène-toi, imbécile! — прошипел индеец ему на ухо. — Vite![93] Синнамон был на сорок фунтов тяжелее и без труда настоял на своем — правда, Уильям не слишком-то сопротивлялся. Не рискнув поворачиваться к Кэмпбеллу спиной, он медленно пятился до самых ворот, не сводя горящего взгляда с покрытого пятнами лица полковника. — Что на тебя нашло, gonze?[94] — поинтересовался Синнамон, как только они благополучно миновали ворота, оставив далеко позади обшитый досками особняк. Уильям уже немного пришел в себя. — Извини, — выдохнул он, утерев лицо рукой. — Он… Этот человек повинен в смерти… одной леди. Молодой девушки, которую я знал. — Merde, — выругался Синнамон, бросив яростный взгляд на дом. — Джейн? — Как… Откуда тебе известно это имя? — нахмурился Уильям. Свинцовая гиря в душе сгорела дотла и растаяла, оставив после себя обугленную дыру. Вспомнились руки — маленькие, нежные, белые, — он сложил их крест-накрест ей на груди, аккуратно обмотав черной тканью изрезанные запястья.