КАЙРИ Когда пробивает восемь часов, кажется, что мои глаза готовы выпасть из орбит. Я провела утро на лекциях, вторую половину дня оценивала эссе, а вечером просматривала записи с камер слежения двухмесячной давности, на которых были запечатлены большие и маленькие существа, медленно поедающие одно из тел в лесистой части исследовательских полей Басса. Даже появляется Зайка, убегает с локтевой костью, чтобы залечь под прикрытием куста черноплодной рябины, зажав кость между передними лапами и хрустя челюстями по изогнутой вертельной выемке. Я улыбаюсь, перематывая пленку назад и просматривая ее снова. Многие другие животные предпочли бы бедренную кость, чтобы обглодать хрящики, или ребра, которые легко ломаются. Но не Зайка. — Конечно, ты выбрала нечто неуклюжее, — говорю я экрану. — Держу пари, ты сделала это просто для того, чтобы быть милой. Когда боль от ее потери начинает жечь мою грудь, я закрываю ноутбук, потягиваюсь, прежде чем встать и собрать вещи. Со мной здесь сегодня только Джек, его профиль обращен ко мне, пока он изучает что-то на мониторах компьютеров в своей лаборатории. Его внимание настолько поглощено анализами, что я могла бы незаметно ускользнуть. На самом деле, уверена, что он будет счастливее, если я уйду, не сказав ни слова. Он и раньше не ценил какие-либо попытки простой вежливости. Что ему больше всего не понравилось бы, так это если бы я прервала его веселым «доброй ночи». Я перекидываю сумку через плечо, нацепляю свою самую слащавую, ослепительную улыбку и марширую в лабораторию, чтобы произнести то, что, несомненно, станет самым веселым прощанием, которое когда-либо получал Джек Соренсен. — Я ухожу, Джек. Желаю тебе суперфантастического… — Доктор Рот, — перебивает он, его голос теплый и почти… встревоженный. Как будто в этих трех слогах звучит тихая нотка трепета. — Зайдите, пожалуйста. Моя улыбка увядает. Я не сдвинулась ни на дюйм. Мне кажется, я слышу тихий смешок сквозь звуки классической музыки из динамика на его столе, но не уверена, что мне это не почудилось. — Я не укушу… на этот раз… — говорит Джек, и едва заметный намек на улыбку появляется на его губах, когда он повторяет мне мои слова. Я колеблюсь еще мгновение, прежде чем переступить порог. Взгляд Джека падает на мою рану, он встает и засовывает руки в карманы. — Хорошо заживает? Я киваю, делая несколько шагов вглубь тускло освещенной лаборатории. — У меня был довольно хороший врач. Он даже не вышил свои инициалы. — Кажется, он очень профессиональный. И потрясающе красивый. — Ему, конечно, нравится так думать. Тишина оседает между нами, как тяжелый занавес, опускающийся в прохладном воздухе. Может быть, Джек так же, как и я, ошарашен сказанным, может быть…он просто… флиртовал?.. как обычный человек. — Чайковский? — спрашиваю я, кивая в сторону звука. В глазах Джека вроде промелькнуло удивление, а может быть, даже смущение. На самом деле это не то, что обычно слушают самые нелепо красивые тридцатичетырехлетние мужчины, но это же… Джек. — Помогает мне думать. — Здорово, — говорю я со слабой улыбкой, приподнимая плечо и делая неуверенный шаг ближе. — Я знаю ее. «The Spell, Pas D’action». Из «Спящей красавицы», — Джек наклоняет голову с невысказанным вопросом. — К пяти годам стало очевидно, что я не буду балериной, несмотря на мамины попытки. Но нам нравилось ходить и смотреть вместе. «Спящая красавица» была нашим любимым представлением. Между его бровями появляется складка, его взгляд отрывается от моего, опускаясь вниз, к моим ногам. Джек прочищает горло, проводя рукой по галстуку. — У меня есть кое-что для тебя, — говорит он, отворачиваясь, чтобы заглушить музыку, прежде чем выдвинуть ящик стола. Я прикусываю язык, чтобы не задать вопросы, вертящиеся у меня на языке, и просто наблюдаю, как он стоит передо мной с маленькой декоративной деревянной коробочкой в руке. На мгновение он хмурится еще сильнее, как будто, возможно, взвешивает, передавать ли это мне, но выражение его лица так же быстро проясняется, и он протягивает свой подарок. Я ставлю свою сумку на смотровой стол из нержавеющей стали и беру коробку, на мгновение задерживая взгляд Джека, прежде чем расстегнуть латунную застежку. Когда я поднимаю крышку, то вижу подъязычную кость в гнездышке из черного шелка, тщательно очищенную и законсервированную, виднеется заклеенная трещина. — Тебе знакомо имя Тревор Уинтерс? — спрашивает Джек. Я качаю головой, прилив адреналина застилает мое сердце. Имена всех людей, которых я убила, прокручиваются в голове, но Тревора Уинтерса определенно не было. Я каким-то образом облажалась. Удушение — не мой конек, так что перелом подъязычной кости не имеет смысла. Но, возможно, я допустила ошибку, и, конечно, Джек копал, пока не нашел, и он хочет швырнуть мне в лицо свою победу. — Нет, — отвечаю я и почти захлопываю коробку и швыряю ее обратно ему, поднимаю взгляд и пронзительно смотрю на Джека. В его глазах нет ни самодовольной, злорадной ухмылки, ни торжествующего блеска. Выражения его лица часто бывают такими, и я потратила годы, наблюдая за ними, но такого никогда не видела. Похоже, он… обеспокоен. — Нет, — говорю я снова, на этот раз мягче. — Это имя мне ни о чем не говорит. Джек кивает, как будто он не удивлен, но это едва уловимое беспокойство все еще остается в его глазах, когда он переводит взгляд с одного моего глаза на другой. — Уинтерс был странником. Он редко задерживался где-либо дольше, чем на год. Он был высокого мнения о своем интеллекте, но никогда не останавливался ни на чем надолго, чтобы доказать это. Он выполнял много случайной работы. Работал руками, чтобы свести концы с концами. Я снова смотрю на кость и качаю головой, безуспешно пытаясь сложить эти разломанные кусочки головоломки воедино. — Возможно, ты видела его в своем районе, он прибивал черепицу к крыше. Или, когда он красил гараж. Чинил забор. Возможно, ты никогда бы его не заметила. Но он заметил тебя. Холодок пробегает по тыльной стороне моих рук и каскадом стекает вниз по позвоночнику. Мои губы приоткрываются в судорожном вздохе, когда все начинает вставать на свои места. — Уинтерсу нравилось бывать в баре в центре города, который пользовался популярностью у студентов колледжа, — говорит Джек. — «Шотландец». Я был там, ждал, но его не видел. Когда решил остановиться на ночь, увидел, как мимо проехал его грузовик. У него был пассажир, но я не мог разглядеть, кто именно. Было слишком темно. Но это была ты, да? Я киваю, хотя не могу вспомнить эту часть ночи. Я помню, как пришла в бар со своими друзьями чуть дальше по дороге от «Шотландца» с поддельным удостоверением личности. Уинтерс, должно быть, был там и подсыпал что-то в мой напиток, потому что я ничего не помню ни о поездке, ни о том, как вошла в свой дом. Я пытаюсь сморгнуть внезапные слезы. Они отказываются исчезать. — Папа…он попросил человека починить забор в саду, у аллеи… Папа узнал, когда тот привел меня домой. Должно быть, это он впустил Уинтерса. — Вероятно, да. Звук, который я издаю, не подчиняется контролю, он кажется тихим, но в его навязчивых нотах заключены все грани отчаяния. И это не просто отчаяние. Это проявленная ярость от предательства. Я перекладываю коробку в левую руку, обхватываю правой, прижимаю ногти к швам, чтобы вызвать боль, и закрываю глаза. Я помню больницу, место, которое я ненавижу, испытывая отвращение даже к самым слабым воспоминаниям о стенах клиники, капельницах, боли от травм и сокрушительной, всепоглощающей потере каждого мгновения жизни. Но я хорошо запомнила. Одни простой момент, одно маленькое замечание. От агента Хейза офицеру полиции, стоящему у двери моей комнаты. «…Надо следить за тем, кого нанимаешь», — сказал он офицеру, который говорил о новой крыше, которую он планировал установить. «Не доверяй ни одному парню с улицы, понял? Никаких бродяг — никогда не знаешь, кого можешь впустить в свой дом.» Полицейский не понял бы, что на самом деле имел в виду Хейз. Я тоже не поняла, по крайней мере, до этого момента. Хейз знал. Он, блять, знал, что за мужчину они искали. Я готова поспорить, что Тревор Уинтерс был даже на его гребаном радаре. И была ли это некомпетентность, или лень, или просто глупость, это стоило мне моей семьи. Моей жизни. — Нет, Кайри, — говорит Джек, вырывая меня из мыслей. Я моргаю и смотрю вниз, когда он разжимает мою трясущуюся руку в том месте, где ногти вогнали полумесяцы в кожу. Его голос мягок, он кладет мои пальцы обратно на бок коробки. — Откроешь рану. У моих ног материализуется стул. Прохладные, уверенные пальцы обхватывают мой локоть, и затем я сажусь, кость внутри коробки вибрирует от дрожи в руках. — Это он? Молчаливый истребитель? — спрашиваю я, чувствуя, как Джек опускается передо мной на колени сквозь водянистую дымку, но не могу смотреть на него. — Так и есть. Мои ресницы влажные, губы дрожат. Этот момент совсем не такой, как я ожидала. Кажется, облегчение замаскировано тревогой, ведь я не знаю, что должно произойти дальше. Момент полон горя и потерь, которые не останутся похороненными, независимо от того, что я насыплю поверх могилы. И он полон самого темного оттенка ярости, такой, которая бурлит, как расплавленное ядро, сила, умоляющая сжечь мир дотла. — Я не смог определить его место жительства, — продолжает Джек. — Он постоянно переезжал из мотеля в пансионат. Но я знал, что есть несколько районов, где он выполняет какую-то работу, поэтому, когда увидел, как он проезжает мимо, и понял, что не смогу его догнать, я отправился на поиски. В конце концов, я нашел его грузовик, припаркованный в переулке позади вашего дома. Мы оба знаем, что произошло после. И теперь Джек, наконец, понял. Ночь, когда он выследил и убил Молчаливого истребителя, стала поворотным моментом, когда наши жизни слились воедино, две половинки неизлечимой раны, которая, возможно, никогда не заживет. Мои пальцы проводят по изогнутой, нежной кости. Часть меня хочет сгибать ее до тех пор, пока приятный щелчок не рассечет холод в воздухе. Но именно поэтому подарок так ценен для меня. Это еще одна маленькая частичка силы, вырванная когтями у того демона, который все еще цепляется за мои воспоминания, навсегда запечатленный в самых темных тенях. Я могу разломить ее пополам, если захочу. Или, может быть, достаточно просто знать, что его судьба с этого момента принадлежит только мне. — Изабель Кларк. Это твое настоящее имя, — говорит Джек, вырывая меня из воспоминаний, которые открыла эта крошечная косточка. — Было. Изабель Кайри Кларк. Но этой девушки больше не существует. Давление взгляда Джека ощущается таким тяжелым на моей коже, но я все еще прикована к коробке в своих руках, даже когда Джек протягивает руку и осторожно закрывает крышку. — Почему ты мне не рассказала? — спрашивает он, и я неожиданно хихикаю над его серьезным вопросом. — Рассказала? Как именно? — я поднимаю взгляд от коробки, когда единственным ответом Джека становится молчание, мускул на его челюсти дергается, и я вызывающе поднимаю бровь. Крупица ярости пробивается сквозь тонкую корку других моих эмоций, поднимаясь из того места, где она никогда не тускнеет и не умирает. — Нет, правда, Джек… как это можно сказать? «О, привет, мистер важный серийный убийца, я преследовала тебя годами, а ты никогда этого не замечал, но ты спас меня от Молчаливого истребителя, и, кстати, мне тоже нравится убивать людей, рада познакомиться. У нас так много общего, хочешь потусоваться?» Так все было бы на самом деле? Как думаешь, сколько секунд тебе потребовалось бы, чтобы убить меня, если бы я это сказала? — Ноль, Кайри. Я… — Согласна. Ровно ноль секунд, потому что ты презирал меня с первого момента, как мы встретились в твоей дерьмовой старой лаборатории. — Это не… — Ты прислал Хью подробный список, с помощью которого он должен уволить меня из департамента, и предложил несколько альтернативных кандидатов, которыми он должен меня заменить. Ты использовал слово «более того» шесть раз в том длинном электронном письме, Джек. «Более того, Кайри Рот не накопила достаточно опыта работы в полевых условиях, чтобы занять должность такого масштаба». — Как ты… — Или как насчет того случая, когда ты заявил, что я неправильно откалибровала настройки криофризера, и ты потерял все свои образцы тканей? Ты спросил Хью, зачем ему нанимать того, кто не может настроить морозильник, и попросил посмотреть мои университетские стенограммы. За все три моих диплома. — Я не… — Конечно, это была даже не моя гребаная вина. Никогда. Знаешь почему? Потому что я, блять, боготворила тебя и никогда бы не поставила под угрозу твою работу. Буквально никого не шокировало, когда выяснилось, что виновата Мадлен. И даже после того, как она рассказала тебе, ты так и не извинился передо мной. — Кайри… — Ты ненавидишь меня, Джек. И ты меня уже столько раз кусал, что я тоже тебя ненавижу, а даже если ты наконец-то собрал все это воедино, это ничего не меняет. Ты сейчас добр ко мне только чтобы дать надежду, будто я выиграю в «Тандердоме», и тогда ты, наконец, избавишься от меня, как всегда хотел. Что ж, позволь мне сказать кое-что, доктор Соренсен…