Прохладная ладонь Джека прижимается к моему рту прежде, чем я успеваю закончить предложение. — Прекрати. Разговаривать, — говорит он, и хотя я бросаю на него свой самый убийственный взгляд, он попадает только в его склонившуюся макушку, его лоб почти упирается в мои колени, а свободная рука обхватывает мое предплечье. Неожиданная интимность этого внезапного контакта — единственное, что шокирует меня настолько, что я не могу высвободить рот. — Господи Иисусе, — шепчет Джек, выглядя так, словно он только что пробежал гонку и с треском проиграл, его плечи поникли, и каждый вздох был заметен. Он слегка качает головой. — Ты самый непостоянный человек, которого я когда-либо встречал. В один момент ты в слезах, а в следующий мчишься со скоростью двести миль в час в противоположном направлении без карты или какой-либо гребаной подсказки. Я даже не знаю, с чего начать. Я рычу неразборчивые оскорбления, которые не слышно из-за ладони у моего рта. — Нет. Ни единого гребаного шанса, — говорит он, качая головой в знак отрицания с большей уверенностью и решимостью, чем минуту назад. Он встречается с моими глазами потемневшим, затравленным взглядом. — Во-первых, я не спасал тебя. Я бросил тебя, — я снова рычу и пытаюсь оторвать руку Джека от своих губ, сказать, что это не ему решать, но мне не удается отстранить его. Его хватка на моем предплечье усиливается, когда он прижимает его к подлокотнику. — Ты едва дышала. У тебя в груди были воткнуты два ножа. Твое лицо превратилось в распухшее кровавое месиво. Ты не просыпалась, ты не посмотрела на меня. Если бы ты открыла глаза хотя бы раз в тот момент, я бы узнал тебя тогда, когда ты вошла в лабораторию. Я закатываю глаза в своем лучшем «мы оба знаем, что ты убил бы меня, чтобы защитить себя» взгляде, прежде чем посмотреть в темный угол комнаты. — И ноль секунд, потому что я бы не убил тебя, если бы ты сказала мне, кто такая. Я издаю недоверчивый смешок в его ладонь. — В-третьих, я действительно считал, что тебе нужно больше опыта работы в полевых условиях. Я и не подозревал, что на протяжении всей своей студенческой карьеры ты каждое лето занималась именно этим, и так мне ответил Хью. И да, я в курсе, что инцидент с криофризером был мудацким поступком. Одним из многих. «Все равно это не извинение», — хочу ответить я, но не издавая ничего, кроме приглушенного бормотания и пронзительного взгляда. — И я не пытаюсь дать тебе ложную надежду. Думаю, это очевидно, поскольку я дал тебе кость своей жертвы, — говорит он, указывая взглядом на коробку, лежащую у меня на коленях. Я фыркаю. И тогда мы погружаемся в ту тишину, которая прячется в тенях, скрывая секреты, которым нужен лишь небольшой намек на свет, чтобы вспыхнуть и сгореть дотла. Я наблюдаю за Джеком, и он смотрит на меня в ответ, его ладонь все еще прижата к моим губам, а рука лежит на моем предплечье. — Хейз здесь из-за тебя. Он тебя знает. Он работал над делом Молчаливого истребителя, да? И он здесь для того, чтобы следить за старыми зацепками. Я сглатываю, выдерживая взгляд Джека, когда он темнеет. Киваю. Его взгляд скользит по моему лицу, я тяну его за запястье, и он, наконец, отрывается от моего рта. — Если бы он выполнял свою работу… — шепчу я, опуская взгляд на коробку в руках. Если бы Хейз выполнил свою работу, была бы я другим человеком? Была бы у меня другая жизнь? Конечно. Если бы Хейз не облажался, у меня была бы семья. Я бы не была одинока. Я бы не следила за единственным человеком, с которым себя связывала, того, кто, возможно, хочет целовать меня в момент слабости и убить при каждом втором ударе сердца. — Я как раз собирался уезжать из Уэст-Пейна. Я хотел придерживаться своих планов, а потом появилась ты, — говорит Джек, прежде чем я успеваю заговорить, его голос низкий и мрачный. — Я пробыл здесь дольше, чем следовало. Но я не мог уйти, пока ты не уйдешь первой. — В этом нет никакого гребаного смысла. Я видела твой контракт, ты можешь уйти, когда захочешь… — Я пытался выгнать тебя силой. Естественно, ты не только самая непостоянная женщина, но и самая упрямая. Все, чего мне удалось добиться, — это заставить себя страдать. Насмешливый смешок срывается с моих губ. — Это признание приносит мне немалую долю счастья. — Но с меня хватит. Мне надоело отказывать себе в том, чего я хочу. Я сглатываю сердцебиение, которое, кажется, подскакивает к моему горлу. — Ты отказываешься и покидаешь Уэст-Пейн? — спрашиваю я, стараясь не позволить внезапному приливу боли и разочарования окрасить мои слова, хотя я чувствую, как тепло разливается по щекам, несмотря на все мои усилия подавить его. Джек не делает ни малейшего движения, чтобы ответить на мой вопрос. Он только пристально наблюдает за мной, я вздергиваю подбородок. — Хорошо… хорошо. Наконец-то мы в чем-то сошлись во мнениях. Джек прижимается ближе, настолько, что я ощущаю тепло его груди у своих ног. Я могла бы сосчитать каждый оттенок серого в его глазах, поскольку они по-прежнему безошибочно прикованы к моим. — Заверяю, что мы не на одной волне. Но будем. На мгновение, которое затягивается, я чувствую каждый удар своего сердца. Я могла бы немного наклониться вперед и вдохнуть его запах. Может быть, так и сделать. Но едва уловимая теплота Джека и его ледяной взгляд исчезают, температура в комнате резко падает, когда он направляется к своим мониторам, на ходу бросая мрачный взгляд через плечо. — Отдохни немного, доктор Рот. Тебе это нужно. Мне требуется мгновение, чтобы пошевелиться, но я все-таки ухожу, не сказав больше ни слова, и звуки Чайковского продолжают преследовать меня, пока я приближаюсь к выходу. Я еду домой, но музыка не выходит у меня из головы, как призрак, который бродит в глубоких тенях спальни. А отдохнуть у меня не получается. Я заворачиваюсь в простыни, путаясь ногами в их сжимающих тисках, пока не откидываю их. Меня бросает в жар не только из-за ярости на Хейза, когда я представляю себе все виды смертей и пыток, которые могла бы совершить голыми руками. Меня поддерживает не только месть. А желание. Глубокая потребность, которая горит, как пламя в груди. Потребность в Джеке. Каждое слово, сказанное Джеком за последние несколько дней, прокручивается у меня в голове, превращаясь в бесконечные «а если». Разговоры, которые могли бы довести до тысячи выводов. Но еще хуже, чем его слова, его прикосновения. Его поцелуй обжог меня до мозга костей. Он завладел моими губами, как человек, изголодавшийся по свету и надежде. Его прикосновение было благоговейным поклонением моей коже и костям. Он хватал меня за горло, и отпустил только для того, чтобы поцеловать шею. «Если захочу причинить тебе боль, я это сделаю.» Но не сделал. В какой-то момент ночью я просовываю руку в пижамные шорты, обвожу клитор, надеясь хоть немного облегчить потребность, которая наполняет мое естество и скручивает его в узлы. Но я сдаюсь всего через несколько коротких мгновений. Я не хочу себя. Мне не нужно мое воображение. Я хочу его. И чем сильнее я пытаюсь убедить себя, что не должна хотеть, тем сильнее хочу. В конце концов, мне удается хотя бы немного поспать. Но этого недостаточно, и я просыпаюсь перед рассветом, когда в спальне все еще темно. Корнетто ушел с кровати из-за моего ворочания и поднимается со своего редко используемого коврика для собак, когда я, потерпев поражение, направляюсь на кухню. Я смотрю новости, соц. сети, сообщения и электронные письма — обычные дела субботнего утра, наслаждаясь кофе в своей очень большой кружке. Вскоре после восхода солнца я оказываюсь на змееподобной тропинке вдоль реки, Корнетто трусит рядом со мной, и мы идем по извилинам медленного течения. Мы пробегаем наш обычный круг, который занимает около полутора часов, и последние несколько кварталов до дома проходим пешком. Когда я заворачиваю за угол и вижу серебристую «Хонду Аккорд» Хейза, припаркованную вдоль бордюра, окаймляющего лужайку перед моим домом, моя первая мысль оказывается неожиданной. Отправь сообщение Джеку. Я убираю AirPods в карман, когда Хейз открывает дверцу со стороны водителя и выходит из машины, и мысли о Джеке теряются в какофонии лая Корнетто. Хейз бросает нервный взгляд на мою собаку и делает несколько осторожных шагов от машины. Я могла бы заставить Корнетто замолчать одним словом, но я этого не делаю, даже когда сокращаю расстояние между собой и седым агентом и останавливаюсь в нескольких футах от него. — Привет, Изабель, — говорит он со слабой улыбкой. Мне требуется огромное усилие, чтобы не скрежетать зубами. — Кайри. — Верно. Конечно. Кайри, — напряжение в нашем молчании усугубляется низким рычанием, вырывающимся из горла Корнетто. — Не возражаешь, если мы поболтаем несколько минут внутри? — Конечно, — говорю я, коротко кивая. — Входите. Я стараюсь держаться подальше от Хейза, в то время как Корнетто натягивает поводок, становясь между мной и агентом, и чуть не теряет самообладание, когда понимает, что неизвестный мужчина вторгается в наши владения. Я твердым голосом даю ему команду, как только мы оказываемся внутри, и Корнетто замолкает, но не сводит глаз с Хейза, пока я веду нас вглубь дома, жестом приглашая гостя сесть за обеденный стол, пока я готовлю кофе. Мой телефон насмехается надо мной на гранитной столешнице островка, когда я достаю из буфета две кружки. Уверена, он оценит мой ответ на его пешку и череп, смайлик с закатывающимися глазами и полицейским, но у меня такое чувство, что через несколько минут он будет у меня на пороге. Что-то в этом есть одновременно тревожное и волнующее. — Милый хаски, — говорит Хейз, когда я приношу кофе в столовую. Корнетто сидит на расстоянии прыжка, его глаза следят за рукой Хейза, когда тот тянется за кружкой, которую я передаю. — Элкхаунд, — поправляю я с натянутой улыбкой. — Ах. Они используются для охоты на крупную дичь, да? Его беспечный тон слишком натянутый. Он уже знал, что это элкхаунд. Судя по комментарию о крупной дичи он знает, что я все еще охочусь. Что у меня в доме есть оружие. Он следил за мной. — Да. И для охраны. Но вы пришли не для того, чтобы разговаривать о собаках, — говорю я, откидываясь на спинку стула и подтаскивая свою кружку через стол, подношу ее к губам, чтобы сделать громкий глоток только для того, чтобы немного позлить его. — Что я могу для вас сделать, мистер Хейз? — Я хотел узнать, что ты думаешь о докторе Брэде Томпсоне. — А что такое? — Ну, во-первых, он заявил, что был с тобой в ту ночь, когда Мейсона Дюмонта видели в последний раз. Это правда? Я прищуриваюсь, внимательно следя за каждым мимическим выражением, указывающим на правдивость. — Это правда, что я пошла к нему домой после церемонии вручения премии «Брентвуд» и заснула еще до полуночи. Брэд не спал, когда я проснулась в половине восьмого, одевался на работу и готовил штрудель из тостера на завтрак, — я морщу нос, а затем пожимаю плечами. — Что он делал между полуночью и половиной восьмого, а затем после того, как я ушла к себе в восемь, я понятия не имею. Я крепко сплю. Хейз достает из кармана пиджака дешевую ручку и потрепанный блокнот, переворачивает его на чистую страницу, чтобы сделать несколько заметок. — Он когда-нибудь высказывал вам опасения по поводу программы донорства тел в полях Басса? — Да, — говорю я, уверенная, что он уже знает. — Это вас беспокоило? Я издаю издевательский смешок и закатываю глаза. — Нет. Над записями работали несколько аспирантов и Мадлен. Неудивительно, но все, к чему бы она ни прикоснулась, будет испорчено. Вам никто не рассказывал об инциденте с криофризером? Хейз просто задумчиво произносит «хм», когда пишет короткую строчку, и, хотя я пытаюсь разобрать формулировку, мне не удается расшифровать его нацарапанный курсив. — А как насчет доктора Соренсена? Так вот настоящая причина, по которой он здесь. Учитывая всего три вопроса о Брэде, доктор Томпсон никоим образом не является предметом его интереса. Несмотря на то, что я подозревала, что он доберется до Джека, мне все равно стоило больших усилий сохранять нейтральное выражение лица, а в голосе тщательно соблюдать грань скуки и услужливости. — А что с ним? — спросила я. — Похоже, ты о нем невысокого мнения.