Миродков рассмеялся: – Смотри на приборчике зеленый огонек горит. Чистый я, Варя. У меня почти такой же инструмент имеется. Как-то был в Москве по делам, добрые люди посоветовали прикупить. Верить-то кругом никому нельзя, разве только тебе, Варя. Что по делу скажешь? – Больно ты быстрый, Гриша. Садись, чай будем пить. Маня пироги напекла и мне презентовала. Потом может и по делу поговорим. Григорий Афанасьевич сел за стол, придвинул к себе чашку. Варвара Ильинична поставила на стол перед Миродковым тарелку с пирогом, а чайную ложку уронила. Григорий хотел поднять ложку и наклонился. В это время Варвара умудрилась положить мешочек ему в руку и сжать пальцы. Григорий остолбенел и долго молчал. – Все здесь? – Все. Двадцать одна штука, можешь не проверять, к моим рукам ничего не прилипло. – Что-нибудь расскажешь? – Про то, что тебе отдала, говорить пока нечего. Сама ничего не пойму, а вот про Алешу расскажу. Страшные вещи расскажу. Алеша ни в чем не виноват. Змею ты на своей груди пригрел, Гриша, от нее, от этой гадюки все твои горести. – Так, – лицо у Миродкова одервенело. – Только намекни, что за змея. Я команду дам, Баринов разберется. – Баринов и есть та змея, лет двадцать, больше, рядом с тобой жирует и ядом тебя и Алешу травит. – Варя, я привык тебе верить, но с Бариновым на слово не поверю. Факты нужны, факты. – Будут тебе факты, Гриша. Сама понимаю, что просто так ты моим словам не поверишь. Самого Баринова послушай. Откуда у меня запись, не спрашивай. Не скажу. Сегодня Баринов к нам в поселок мэра привозил, заброшенный дом показывал. Разговаривали фигуранты без стеснения, не на публику. Варвара Ильинична достала планшет и включила запись. Послышались голоса. Судя по реакции Миродкова он узнал голоса Полынина и Баринова. – Слушай, Баринов, зачем ты меня сюда привез? Хочешь засветить? Сволочь ты, Баринов. – А каково мне от тебя все время упреки слушать, что я свое дело плохо делаю. Сам войди в дом и посмотри, где здесь можно Лешкину историю болезни спрятать. Я здесь каждую книжку проверил, каждую страничку перевернул, каждую дощечку в полу простукал. Мишку, игрушку Риткиного сына, на атомы разобрал, пришлось нового прикупить и на место приладить. – Думаешь с собой забрали? – Могли, конечно, только ходу бумагам не дали. Я тогда Маргариту здорово застращал, что сына прибью. Они в ту же ночь сгинули. – Ладно, надо было все с самого начала путем делать. Это ты Лешку на тот свет отправить не сумел. Не учел, что люди его найти могут. Понадеялся, что замерзнет, а он живучим, гад, оказался. А как хорошо все начиналось… Лешка сам к нам в машину сел, ты ему салфетку с эфиром на лицо накинул, брюлики я забрал. Как почувствовал, что брюлики у меня в руках, так даже счастливым себя почувствовал. Дело оставалось за малым – на тот свет щенка отправить, а ты сплоховал. – Сам бы его на тот свет бы и отправил. Что все я, да я. – Должность у тебя, Баринов, такая. – Должность, тоже скажешь, по лезвию ножа столько лет хожу. Кто с врачом договорился, чтобы Лешке наркоту давали. Сейчас ее пруд пруди, а тогда поди еще наркоту найди. Докторишка гарантировал, что Лешка ничего не вспомнит пока таблетки принимать будет. Кто ж знал, что эта сволочь Беглова вмешается. Просекла, что щенок на наркоту подсел. Допрос с пристрастием докторишке учинила, тот в штаны наложил и раскололся. Оказывается, он секретную историю болезни вел и Маргарите отдал. Это она мне позже намекнула, когда докторишка уже на тот свет отъехал. Не без моей помощи, однако. Я Маргарите намекнул, что в ее интересах молчать. Она тогда сильно испугалась и уволилась, правда заключение, что Лешка псих не подписала. Вот как-то так. Я рисковал, а ты задницу свою в креслах грел и сливки снимал. – Рисковый ты наш. Если б я тебя не прикрывал, ты бы уже давно у чертей на сковородке жарился. Ты наш схрон давно проверял? – Раз в месяц обязательно в лес езжу, проверяю. Там все заросло, никто ничего не найдет. Надо ждать, когда эта карга Варвара сдохнет. Не верю, что она на прошлое забила, хотя последние годы дурой прикидывается. Сдохнет, тогда заработанное тяжким трудом можно будет и попользоваться. – Может ей помочь на тот свет отъехать? – Стремно, Мироед, это дело так не оставит, много чего на свет вылезти может. – Ты, сволочь, смотри, если решишь себе схрон забрать и смыться, помни – я тебя и на Луне достану. Имей в виду. Чего боюсь – вдруг Лешка вспомнит, кто у него брюлики стырил? – Ну и что? Кто ж ему поверит, увечному-то? – В суде не поверят, а Мироед поверит, будь спок. У него на меня много чего есть. Вроде все подчистили, а откуда-то вылезло, причем у Мироеда. Пока у нас перемирие, а вот, что будет, если он узнает, кто брюлики спер и церковь дедову обнес, я лично проверять не хочу. Григорий Афанасьевич нажал на паузу: «Еще что-то важное есть?» – Важное есть, но для меня, а не для тебя. Гриша, тебе валерьянки налить или, может, водки? – Ничего не надо. Ты, Варя, меня сегодня самым счастливым человеком на земле сделала. Я же Лешку подозревал во всех грехах: и в том, что он руку к исчезновению брюликов приложил, и в том, что он на наркоту сам, по своей воле подсел. Никак в толк не мог взять, откуда в нашем роду такой прощелыга взялся. Дед, сама знаешь, твердые правила в жизни уважал, и нам их в голову вбил. В одном ошибся, сильно ошибся, когда не разрешил нам с тобой пожениться. У тебя тоже корень, как у меня, крепкий. А дед все про какую-то красную линию, которая нас разделяет говорил. Ты, мол с коммунистами – судьями по одной стороне, а мы – беспартийные по другой. Глупость все это. – Глупость, не глупость, назад жизнь не повернешь. Алеша твой хороший парень, весь в тебя, такой же, как и ты – честный. От меня ему привет передай. Теперь о другом, тоже важном. Мне помощь твоя нужна, Гриша. Я одна со всем не разберусь, мне люди надежные нужны и охрана. Охрана не мне, а Шурке с Васей и ребятам: Ане с Севой. Они по дури, как кур во щи, во всю эту историю влипли. Нужны люди и деньги. Не хочу у Васи брать. Никогда у тебя денег не просила, а сейчас прошу. – Денег дам столько, сколько нужно, и еще полстолька. Об этом разговора нет. Планшет с записью я у тебя забираю. Не бойся, Баринов не найдет. Криминала не будет, головой не качай. Я его по закону урою, о смерти мечтать будет. Меня твоя безопасность волнует. Я раз тебя уже почти что похоронил. Больше не хочу. Было бы лучше, если бы ты ко мне переехала. Хочешь – распишемся, не хочешь – просто так у меня поживи на Граниной половине. Сестра рада будет. Скоро домой вернуться должна, на экскурсию внуков повезла. Переезжай. Мне спокойнее будет. головой не качай. Подумай. Пока думать будешь, я двух парнишек пришлю якобы для ремонта дома Василия, они за порядком, за тобой и за ребятами присмотрят. Еще просьбы есть? – Есть, две. Хорошо бы ты к завтрашнему дню мешочек со стразами подготовил. Мы дубликат на место положим и проследим, кто его возьмет. Это раз. А два: в воскресенье у Шуры с Васей свадьба. Можно в твоем ресторане угощенье заказать? – Шура – это вроде врач, что Лешку лечит. Хорошая женщина. Не волнуйся, все будет по высшему разряду, самолично прослежу. Приезжайте ко мне все в ресторан, часика в три, пообедаете, заодно я тебе стразы передам и меню обсудим. 13. На следующее утро все, даже Севка, проспали. Аня проснулась, потянулась, посмотрела на часы и ужаснулась – почти что одиннадцать. Неужели все уехали и про нее забыли? Она быстренько вскочила с кровати, натянула халатик и побежала на кухню. Никого! У девушки аж слезы на глаза навернулись. О ней просто забыли. Почему никто о ней не вспомнил и не разбудил? Почему мама и папа уехали куда-то заграницу, а ее, бедную, оставили с тетей Шурой? Мама с папой никогда бы не забыли про свою доченьку. Взгляд Ани упал на окно, и она увидела, что к ним в дом направляется Севка. Значит его тоже не взяли. Этот факт немножко примирил Аню с действительностью. Севка, как ни в чем ни бывало прошествовал на кухню и задал вопрос, который навел Аню на мысль, что она совсем глупая: – «Анька, что старшее поколение еще дрыхнет?» Конечно, тетя Шура еще спит, и никто про Аню не забыл. Что за дурацкие мысли ей спросонья в голову влезли! По некоторым признакам Аня поняла, что Севка хотел бы переговорить с ней тет-а-тет, она уже решила пригласить его пройтись до завтрака, но… дверь тети Шуриной комнаты отварилась, и оттуда вышел Василий Петрович. У Ани аж глаза от удивления на лоб полезли. Что за дела? Тети Шурин хахаль это заметил, рассмеялся и прояснил ситуацию: они с тетей Шурой женятся. Василий Петрович с кем-то договорился, и их в воскресенье распишут. После росписи будет настоящая свадьба. Сейчас надо быстренько позавтракать и ехать в город покупать тете Шуре свадебное платье. Анечке тоже хорошо бы новое платье к свадьбе прикупить, все же она сейчас самый ближайший родственник тети Шуры. Вслед за Василием Петровичем появилась совершенно счастливая тетя Шура. Она схватилась жарить оладьи, но жених ее остановил. Надо торопиться в город – слишком много дел, сегодня придется довольствоваться яичницей. Василий Петрович сам же яичницу и пожарил, велел тете Шуре отдыхать. Завтрак получился хоть и простым, но очень вкусным. Севка тоже изволили откушать яичницы, хотя по обыкновению наврал, что уже завтракал. После завтрака Василий Петрович зачем-то сходил за бабой Варей и загрузил всех в свою шикарную машину. Машина была явно не хуже, чем у Андрея. Почему-то Аня не предполагала, что у Василия Петровича может быть автомобиль такого класса. Рейтинг Василия Петровича в глазах Ани существенно повысился. Василий Петрович усадил тетю Шуру рядом с собой на переднее сиденье, а Севка, Аня и баба Варя уселись сзади. Всю дорогу Аня кайфовала: нежарко – машина, конечно, с кондиционером, ход мягкий, бесшумный, сиденье удобное, кожаное. Жалко, быстро приехали. Баба Варя вышла пораньше, в какой-то магазин собралась, обещала потом зайти помочь с выбором платья. Аню с тетей Шурой Василий Петрович привез в свадебный салон. Привез и оставил там часа на два, им с Севкой надо было отъехать по делам. Очень внимательные и вежливые продавщицы подхватили тетю Шуру и повели демонстрировать платья. Аня пришла в полный восторг – такая красотища. Особенно ей понравились модели с пышными юбками и открытыми плечами. Ей так захотелось примерить такое платье. Она на секунду представила себя в белом платье рядом с Андреем… Ах, какое это было бы счастье! Аня обернулась и увидела вместо восторга на лице тети Шуры слезы. – Скажите, а у Вас нет чего-нибудь поскромнее и не такое открытое? – услышала Аня вопрос тети Шуры. Аня собралась возмутиться, зачем «поскромнее», это неправильно. Свадебное платье надо выбирать самое красивое. Аня собралась возмутиться, но не смогла: у нее зазвонил мобильник – о себе напомнила мама. Не успела Аня даже с ней поздороваться, как трубку выхватила тетя Шура. – Лёлька, слышишь меня? Лёлька, я, кажется, замуж выхожу… Васька вернулся. Не кричи, он не гад, это все его мать, Ирина Васильевна… Представляешь, наврала ему, что я с парнем каким-то сбежала и замуж за него вышла. Про то, что я ногу сломала и порезалась, промолчала. А мне наврала, что Васька женился, – тетя Шура расплакалась, – только перед смертью все тете Варе рассказала, а уж тетя Варя Ваське все передала. Вот он и вернулся. Лёлька, я так боюсь, что Васька опять пропадет, что опять я одна останусь. Приезжай, я больше одна не могу. Васька, весь израненный, весь в шрамах, в аварию где-то попал. Один шов мне не нравится, кровит немножко. Лёлька… Шура уже не просто плакала, она рыдала. Продавщицы перепугались, одна притащила воды, вторая валерьянку, стали отпаивать покупательницу. Потихонечку невеста стала успокаиваться. Она сбивчиво стала объяснять хозяйке салона, что жизнь сложилась так, что ее время, время, когда она могла позволить себе платья, выставленные в салоне, прошло. Тетя Шура – взрослая женщина, и одеться, как девочка, во всю эту красоту не может. Хозяйка вошла в положение и повела тетю Шуру с Аней в другой зал. Там она предложила невесте примерить изысканное гипюровое платье, пояснила, что это модель предназначена исключительно для самых элегантных женщин. Аня сразу поняла, что гипюровое платье кто-то специально придумал для тети Шуры. Тетя с некоторой опаской примерила платье, а потом… Аня догадалась, что тете Шуре больше всего на свете хочется остаться в этом платье и больше никогда его не снимать. Аня отправила фотки маме, и теперь мама расплакалась от радости, что тетя Шура такая красивая и счастливая. Хозяйка салона подобрала тете Шуре еще одно платье, почти такое же красивое как гипюровое. Тетя Шура от второго платья отнекивалась, но, оказывается, Василий Петрович велел, чтобы платья было два: – одно для ЗАГСА, другое – для свадебного застолья. В конце концов выбрали платье и для Ани, конечно, с пышной юбкой и открытыми плечами. Только не белое, а в еле заметный цветочек. 14. Григорий Афанасьевич Миродков в эту ночь так и не лег спать. Сидел, думал. Казалось, что жизнь устаканилась, можно бы и на покой, а тут такие дела. Рано он решил от дел отойти. Надо за сына крепко побороться, будет на кого дело оставить. Зять – не вариант. Баринов – это так, мелочь, с ним Григорий разберется на раз, а вот с Лешкой дело гораздо серьезнее и труднее. Надо его к жизни приобщить. Трудно, но не безнадежно. Это ему Варюша, любовь всей его жизни, растолковала. Как только рассвело, Григорий отправился в спальню к сыну. Леша спал на боку, положив руку под щеку. Прямо, как ребенок. «Он и есть ребенок, – подумал про себя Григорий, и виноват в этом я. Почему я опустил руки и не продолжил за него бороться? Надо было везти Алексея в Москву, заграницу, в конце концов. Мало ли, что мне в Москве душно, а заграницей от многого с души воротит…» Алексей почувствовал присутствие отца, вздрогнул и проснулся. Сел, протер глаза. – Папа, что-то случилось? – Случилось, сынок, случилось, потому и пришел. Не волнуйся, хорошее случилось. – Григорий Афанасьевич вытащил из кармана мешочек и передал его сыну. – На, возьми, теперь твоя очередь о фамильных ценностях заботиться. – Папа, где ты их нашел? – у Алексея дрогнул голос. Ему понадобилось время, чтобы прийти в себя. – Подробностей сам не знаю, где и кто нашел – пока мне неизвестно. Это мы с тобой все должны выяснить. А пока послушай, – Миродков передал Алексею планшет с наушниками. Алексей слушал очень внимательно, иногда останавливал запись, возвращался и опять слушал. – Папа, что же выходит, что я нормальный? Что никакой душевной болезни у меня нет? Мне Александра Николаевна давно это говорила, а я не верил. Папа, какой же я дурак, я же в университете учился, мог бы ученым стать, а стал… – помощником директора ресторана, где в основном скоты отдыхают. Папа, я же женится мог, – Алексей закрыл лицо руками. – Сынок, еще не вечер, многое можно исправить и наверстать. Не надо Бога гневить. Думаю, твой прадед сказал бы, что это Бог нам испытание послал. За испытание надо Бога поблагодарить и постараться, чтобы оно наши души очистило. Сейчас нам главное не согрешить. Наказать обидчиков, но так, чтобы самим им не уподобиться. – Знаешь, папа, а ведь мне много раз снился сон, что я в машину к Полынину сажусь. Там Баринов, они смеются, а потом все – темнота. – Давай, Алеша, вспомним, как все дело было. Я сегодня всю ночь вспоминал. Так вот. Я решил твоей старшей сестре Зинаиде на венчание подарок сделать – ожерелье с фамильными бриллиантами. Договорился с ювелиром Эльтманом, он обещал все исполнить в лучшем виде. Осталось только камни ему доставить. Я уже вроде сам решил курьером поработать, да разболелся. Ты тогда как раз дома на каникулах был. Я, дурак, про себя подумал, что никто не заподозрит, что это я тебя с брюликами к Эльтману послал. Ты же еще совсем зеленым был. Мое решение было спонтанным, никто ничего ни слышать, ни видеть не мог. – Если бы ты знал, сколько раз я прокручивал в уме тот день. Я же видел, что ты меня подозреваешь, думаешь, что это я кражу организовал. Папа, не качай головой, ты не мог думать по-другому, это же логично. Никто кроме меня о твоем поручении не знал, ты об этом позаботился. Ты себе не представляешь, как мне хотелось в твоих глазах оправдаться. Я думал, думал, и кое-что придумал. Баринов тогда у нас во дворе с сыном с зеркалом развлекались, зайчики пускали. Такой зайчик твои руки, когда ты мне мешочек передавал, и осветил. Я это точно помню. Я, когда про этот зайчик вспомнил, специальный эксперимент поставил. Если зрение хорошее, все можно разглядеть несмотря на то, что мы с тобой в глубине комнаты стояли. – Почему мне ничего не сказал? – Постеснялся, я же говорю – дурак я, не мог поверить, что Баринов – вор. Он же ведь был почти член нашей семьи. – То-то и оно, что почти. Кто-то ведь не только наши бриллианты украл, церковь дедову тогда же обокрали. Не побоялись греха. Ключ от церкви у меня в письменном столе лежал. Я с тех пор в кабинет никого не пускаю под страхом смерти. – Может быть камеру в кабинет поставить? – Я сам об этом думал. Знаешь, почему пока не поставил? Боялся, что увижу, что кто-то из своих у меня в письменном столе роется. Прости меня, Господи.