– Мужик какой-тость, атаман. – Мужик, говоришь? Атаман отступил немного в сторону, чтобы Млад не загораживал вид, и внимательно посмотрел на стоящего с задранными руками незнакомца. Ага, оружие есть, но можно ли назвать это оружием?.. На поясе висел нож в ножнах да наверняка еще и засапожник есть, так то и не оружие вроде, а вещь в обиходе очень даже нужная. Мужчине без ножа нельзя: как только мальцу десяток годков исполняется, ему тут же ножичек дарят, чтобы и хлебца мог подрезать, и вообще. Да и засапожником никого не удивишь. А так – оружия нет. – Кто таков? – продолжал допрос атаман. Он даже не думал приближаться, но Млад, зараза, по-прежнему держал Виктора под прицелом. Еще двое двинулись по сторонам, но хоть за пистоли и пищали не хватаются, и то ладно. – Скоморох я. Вот иду до Звонграда. – Скоморох, говоришь. А чем пробавляешься? – Так тело скручиваю как ни попадя да шары разноцветные вверх бросаю, могу и борцом быть. – Ладно, пустое то. Не вовремя ты нам повстречался. Не обессудь. – И атаман кивнул подчиненному. – Млад. Виктор вдруг почувствовал, что сейчас его будут убивать. И вовсе не из злобы какой и не за дело, а так, походя. Ну не там он оказался. Видать, атаман даже мысли не допускал, что гульдовский барон выпустит боярина живым, а потому лишние свидетели ему были без надобности. Может, и прав был воевода, когда предупреждал, что за гибель служивого великий князь всех на уши поставит и семь шкур с виновных спустит. А вот у Виктора выбора не осталось. Или пан, или пропал. Да чтоб вам, падлы! Ведь никого не трогал! Господи помоги, их ведь шестеро! Была не была, хуже точно не будет: Млад того и гляди на спуск нажмет. – Не губи!!! – возопил скоморох. Одновременно с этим он взмахнул руками и согнулся в земном поклоне. Могло показаться, будто скоморох бьет челом, умоляя о пощаде. Скорее всего, именно так лиходеи и решили, потому как невозможно иначе объяснить бездействие всей банды в первые мгновения. А вот Млад и атаман ни на секунду не усомнились в намерениях скомороха, но сказать они ничего не успели. Обоим достались ножи, пущенные умелой рукой. Млад, будучи поближе, уверенно получил нож в горло. Стоящий подальше атаман схлопотал свой гостинец в грудь и, судорожно скребя ее, завалился на бок. Нельзя сказать, что тати долго пребывали в растерянности. Виктор все еще находился в согнутом положении, когда его взял на прицел тот, что заходил справа, а потому первый нож, извлеченный из-за голенища, полетел именно в него. Господи, как же все-таки хорошо, что он попал в тело именно скомороха! А еще лучше, что скоморох этот оказался не просто актером веселого жанра, а гимнастом и метателем ножей. Четвертый нож он метнул, уже подпрыгивая и уходя в перекат через голову, отчего-то не сомневаясь, что и третий клинок нашел свою цель. Выстрел раздался совершенно неожиданно, и пуля противно вжикнула рядом, чуть не задев его. Дым на какое-то время обволок стрелявшего. К сожалению, им оказался тот, кто получил последний из ножей, имевшихся под рукой, остальные клинки все еще оставались в суме. Случись иначе, и на пару мгновений он бы выпал из поля зрения одного из двоих татей, остававшихся в живых. Не судьба. Второй выстрел раздался, когда Виктор, уже вскочив и выхватив нож из ножен, вплотную приблизился к пятому. Тот, в отличие от остальных, за огнестрел не хватался, а выхватил кинжал. Наверное, после нападения на воеводу так и не удосужился перезарядиться или рассудил, что изготовить неуклюжий мушкет к бою не успеет, а пистоль и вовсе за поясом. На этот раз никакого пугающего вжика: пуля ожгла предплечье, да так больно, что Виктор едва не завертелся волчком. Но сдержался и словно пачку озверина съел: выпад он отбил с легкостью атакующего носорога, хотя бандит был здоровенным детиной. Как видно, такая легкость сильно напугала лихоимца, но это был последний испуг в его жизни. В следующее мгновение Виктор словно обнял своего противника, обвившись вокруг его торса, а уже через секунду двигался к последнему, оставив за собой тело, дергающееся и извергающее потоки крови из разверстой глотки. Пытать судьбу и выяснять, кто из них лучший боец, Виктор не стал: просто метнул нож, вогнав его в грудь последнего бандита. Расправившись с теми, кто возжелал его крови, Волков замер посреди поляны. Можно удивляться той ловкости, с которой он действовал только что, но он всего лишь использовал возможности нового тела. Очевидно, скоморох в свое время не был чужд рукопашным сшибкам, в том числе и смертельным, а потому тело двигалось легко и уверенно. Гибкость и быстрая реакция позволили применить кое-что из арсенала самого Волкова. Житель двадцать первого земного века хладнокровно бился в этой схватке и сейчас спокойно взирал на дело рук своих. Что ж, в прежней жизни ему и убивать приходилось, и в рукопашной сходиться, когда смотришь в глаза человеку, у которого должен забрать жизнь, и в его глазах не видишь ничего, кроме ненависти и жажды убийства. Тот, кто через такое прошел и не съехал с катушек, очень быстро черствеет, а иначе никак. Позже память подсказала, что и Добролюбу за время кочевничества приходилось не раз и не два отстаивать собственную жизнь. Довелось поучаствовать и в бою, когда на купеческий караван, к которому он примкнул, напали солдаты. То была банда наемников, ушедших со службы из-за невыплаты жалованья: чтобы компенсировать свои потери, они решили пограбить купцов. Разумеется, это было у иноземцев, во Фрязии. Славены тоже не брезговали наемниками, вот только князья никогда не задерживали плату. А уж о том, чтобы накапливать долг не за один месяц, и речи не могло быть. Впрочем, это отнюдь не говорило о том, что в славенских землях не водилось лихих людишек. Так вот, тогда Добролюб участвовал в настоящем сражении: нападавших было не меньше тридцати, а в караване купца насчитывалось едва ли два десятка. Но отбились. Наемники слишком понадеялись на свой боевой опыт, даже не предполагая, что купчишка и его люди смогут оказать сопротивление. Эта самоуверенность и беспечность стоила им жизни. Добролюб тогда свалил четверых и сумел хорошо пристроить оружие, взятое у них, в том же караване. Сдай он трофеи другому торговцу – получил бы значительно меньше, но купец в благодарность не стал обирать его. – Эй, парень! Скоморох, – послышался голос боярина. – И долго ты собираешься изображать из себя соляной столб? – А… Ну да. Сейчас. Он извлек из тела последнего татя свой нож и, отерев лезвие, разрезал путы, стягивающие воеводу. После этого по его просьбе ухватил за большой палец и с силой дернул, вырывая у боярина болезненный стон и высекая слезу. – Что ж так-то, воевода? Чай, когда палец выпрастывал, не стонал. – То другое дело. Там никак показывать было нельзя, а сейчас вроде как можно. Опять же выпростать было не так больно, как на место поставить. Спасибо. – Чего уж. Пользуйся. Покончив с помощью боярину, вспомнил и о себе любимом. Как выяснилось, рана не опасная. Да это и не рана вовсе, а так, царапина: солидная, ничего не скажешь, от такого калибра малым и не отделаешься, но все же ничего серьезного. Кровь все еще текла, но не сильно. Оторвав лоскут от рубахи одного из нападавших, он быстро соорудил повязку. Пока и так сойдет, а как только доберутся до деревни, там и обиходят. Есть в поселении знахарь или знахарка, неважно. В любом доме найдутся и травы, и настойки, и мази, как же без этого. Покончив с этим, он поднялся и пошел в обход места недавней стычки. Нужно было собрать ножи. Как там оно будет с трофеями, бог весть. Скорее всего, большая часть оружия у бандитов – со спутников воеводы. Эвон как упакованы, у каждого – огненный бой да не по одному стволу. Атаман что-то там вещал про побитых то ли солдат, то ли боевых холопов. Но то, что у татей в карманах, точно принадлежит скомороху по праву. В принципе и все остальное тоже, но кто знает, как поведет себя воевода. Виктору повезло. Едва оказавшись в этом мире, он с ходу оказал помощь влиятельному человеку и не хотел ничем вызывать его неудовольствие. Боярин, пристроившись на пенечке, разминал кисти, уделяя особое внимание вправленному пальцу, а именно – бережно его массируя. Хотя чего его трогать? Надо тугую повязку наложить и покой предоставить. В этом деле скоморох был докой, как-никак с травмами имел дело постоянно. Ну да вот сейчас покончит с трофеями, тогда и займется болящим, а пока пусть дурью мается. Сам себе поражаясь, Виктор спокойно обыскал трупы и собрал все ценное, включая оружие. Всего набралось шесть мушкетов, восемь пистолей, несколько клинков, от сабель до кинжалов, одиннадцать рублей деньгами. Деньги, скорее всего, у боярина изъяли. Ну, может, что-то было у его людей и у самих бандитов, но основное – его, больно уж сумма велика. Эдак для сравнения: стрельцы в год получали жалованья четыре рубля. Откуда Виктор это знал? Хорошо все-таки, когда есть такой проводник, как память Добролюба, канувшего в Лету. Сумма солидная, и деньги лишними никогда не будут, но поди потаскай столько, ведь больше семисот грамм серебра. Но самое главное приобретение просто поразило. Взъерепенься воевода и возжелай забрать все, Виктор отдал бы не задумываясь, а вот с этим нипочем не расстался бы, даже если бы ему пришлось сделать работу вместо гульдского барона. Это был самый настоящий револьвер. Виктор даже не подозревал, что такие вообще могут быть. Нет, про многоствольные ружья он слышал. Да и кто не смотрел фильм «Желтая роза», где главный герой носится с пистолетом, у которого едва ли не дюжина стволов? Но в кино это не выглядело настоящим: просто нужно было герою стрелять по-ковбойски, ему и придумали тот пистоль. Виктор вообще всегда считал, что подобное оружие начали делать только с появлением капсюлей. Оказывается, все возможно. Виктор пораженно осматривал находку. Пистолет формой напоминал одновременно первые револьверы и обычный кремневый пистолет, разве что ручка была не просто скругленной, но имела еще пяточку. Вообще рукоять сидела в ладони как влитая. Барабан заряжался, как и первые кольты, со стороны ствола: засыпаешь порох, вдавливаешь пулю. Судя по несколько большему диаметру отверстия на конце и по движению самого барабана немного вперед при взведении курка, тот для большей герметичности насаживался на ствол. Рамки как таковой не было, была только верхняя планка, поэтому конструкция Виктору показалась незавершенной. Такое оружие в боевой обстановке может подвести: либо погнуться, либо обломиться. Ненадежное, одним словом. Но это не смертельно, так как данный изъян можно исправить. Задняя часть барабана была неподвижной, наверху справа имелась затравочная полка, откуда тянулся канал к барабану, чтобы воспламенить заряд. К планке, которая проходила от рукояти и тянулась на протяжении всего ствола, прикреплено кресало. Но опять-таки необычное, так как оно представляло собой одновременно и емкость, в которую засыпался порох. По всему выходило, что, когда кресало ставили на место, проворачивая на оси, оно не просто закрывало собой затравочную полку, но и самостоятельно подавало на нее порох, оставалось взвести курок и нажать на спуск. Курок бьет зажатым в нем кремнем по кресалу, высекает искру, при этом отбрасывая кресало вперед, затравочный порох воспламеняется, и происходит выстрел. После этого курок взводится в среднее положение, которое вместе с тем является и предохранительным, барабан проворачивается, устанавливая напротив ствола заряженную камеру; при дальнейшем взведении барабан слегка подается вперед, насаживаясь на ствол. Можно сразу полностью произвести взвод, механика вполне позволяла. Кресало на место – и все, оружие снова готово к стрельбе. И таких револьверов у атамана было два. – А ты, как я погляжу, в оружии знаешь толк. Эвон как вцепился. – Есть немного. – Стало быть, возвернуть мне его не восхочешь. – Твое, воевода? – Мое. Не смотри на меня так. Сразу видно, что скоморох, а не воин, – закона не ведаешь. Кабы я мертв был али кто из моих холопов жив остался, тогда как есть все твое, а поскольку я жив, то могу свое откупить за четверть цены. – Серебро, выходит, тоже должен тебе возвернуть? – Пустое, то твое. А вот воинскую справу да коней как есть выкуплю. Да не журись ты, никто тебя обманывать не собирается. Ты ить жизнь мне спас, что ж я жабе своей распоясаться позволю? Как есть все по правде будет. – Так-таки и жизнь. Сам ведь сказывал, что с бароном смог бы договориться. – Это я им сказывал. Чай, слышал о том, что у нас с гульдами недавно заваруха случилась? – Так они у нас почитай каждый год случаются. – Вот и намылил я холку одному отряду, а в том отряде сынок единственный барона Берзиньша… тьфу ты, язык сломишь, голову сложил. Как прознал про это барон, так пеной изошел. Вот и выходит, что не сговорились бы. Удавил бы он меня, медленно и собственными руками. – Воевода, я вот гляжу, кони-то не простые. Боевые кони. Опять же справа на них не дешевая, как видно, о людишках своих большую заботу проявляешь. Твой конь – и вовсе загляденье, так что наверняка все это потянет рубликов на четыреста, да плюс эти пистоли – один рублей семьдесят будет стоить. – Виктор не знал местных реалий, но вот Добролюб знал, хотя что касается снаряжения, то мог оценить только холодное оружие. Но тут ему пришлось удостовериться в том, что никто его надувать не собирается. – Ну насчет коней и справы ты немного загнул. Один – рублей на шестьдесят, мой – на сотню потянет, справы разной – рубликов на шестьдесят. Оружие: три мушкета по десять рубликов, четыре пистоля по семь, клинки на сотню рублей. Округляем, получается триста восемьдесят рубликов. – Ну не больно-то и ошибся, – разочарованно буркнул Виктор. – А вот по пистолям тем ты вовсе не прав, потому как цена одному – сотня рублей. Очень дорогое оружие. – Дак мне без разницы. Это выходит, если ты за все это добро должен будешь отдать даже четверть, то обойдется оно тебе в сто пятьдесят рублей. А если оставишь один пистоль, то мы в полном расчете. – Мелькнула было мысль приголубить воеводу. Опять же пистоль заряженный в руках вертел, поди потом разберись, что да как тут произошло… Но мысль мелькнула и погасла. Он только появился в этом мире, и все вроде складывается так, что устраиваться ему тут нужно на всю оставшуюся жизнь. Если нет, если его все же перенесет обратно, то худа от того не будет, а сидеть и ждать у моря погоды, гадая, как оно дальше сложится, глупо. Столь же глупо разбрасываться такими вот знакомцами, кои тебе жизнью обязаны. Хорошие пистоли, для нынешнего уровня – вообще запредельные, но лучше с ними расстаться. Как оно там сложится, бог весть, может, и наплюет на спасителя, а может, и пригодится когда. Лучше не обострять. – Эвон как тебя пистоли зацепили. Нет, скоморох, эти пистоли парой ходят. – Забирай, воевода. – Волков, кивнув своим помыслам, протянул пистоли владельцу. А что еще оставалось. Ну не кончать же боярина в самом-то деле. – Да не заберу, а выкуплю, только до Звонграда доедем, там подворье мое. – Так ты вроде в другую сторону ехал? – А ты почем знаешь? – Дак если бы в град, то меня обогнать должен был бы, – пожал плечами Виктор. – И то верно. Как видишь, скоморох, мне теперича одному лучше не ездить. Сподобил же Отец Небесный нажить такого ворога, хоть самому его на тот свет спроваживай. А ты чем именно на хлеб-то зарабатываешь? – Ножи метаю, об остальном сказывал. – Эвон как. Не повезло Секачу, не на того нарвался, думал, просто скоморошья душа, а на поверку… Знать, боец в тебе сидит, злой и мудреный. – Не боец я, воевода, а человек прохожий, обшит кожей. Мне уж и жизнь неприкаянная скоморошья опостылела, думаю, где осесть. – Ага, есть у меня один знакомец, тот тоже все кряхтит и жалуется, мол, пора на покой, а сам, как только драчка, встопорщит загривок, словно вепрь лютый, и пошел рвать всех подряд. Я это к тому, что кем бы ты ни рядился, от сути своей не уйдешь. А по сути ты воин, ведь мало знатно метать ножички, нужно еще и характер иметь, чтобы сотворить то, что ты сотворил. – Нету у меня желания воинской стезей идти. – Что же тогда в пистоли вцепился? – А понравились они мне. – Вот-вот, и я о том. В воздухе повисло неловкое молчание. Виктор не знал, о чем говорить. Воевода же, как видно, вспомнил: мало того что он на службе государевой, так еще и боярин, а ведет разговоры с простолюдином так, словно тот ветеран заслуженный или доверенное лицо. Не пристало подобное поведение боярину, а вернее, все еще бояричу – хвала Отцу Небесному, батюшка в здравии и все еще крепок, как вековой дуб. Вот бы еще столько же прожил. Уж больно Градимиру нравилось состоять в служилом сословии, тут не заскучаешь, а как батюшки не станет, то ему наследство принимать, тогда уж о службе можно позабыть. Точнее, служить-то – это завсегда пожалуйста, но только не водить полки, потому как ты в первую голову за землю ответчик, а кому войска водить, найдется и без тебя. А ведь пока рос, был совсем иным, всегда за слабых вступался, старался всех примирить и рассудить, потому как крепко помнил наставление дедушки: «Худой мир лучше доброй ссоры». Потому и прозвали его Градимиром. А вот вырос и поди ж ты – все ему боевые походы подавай да поле ратное. Пока молчали, скоморох оторвал еще лоскут и наложил тугую повязку на кисть воеводы, ловко так наложил, словно заправский лекарь. Тянущая боль, поселившаяся в руке, сразу поутихла. Вот и ладушки. Градимир хотел уже предложить выдвинуться в путь, когда в тишине, нарушаемой только веселым щебетом птиц, раздалось громкое урчание в животе скомороха. Ага, не боец, стало быть. Другой бы на его месте, может, и не столбенел, но уж о еде точно не думал бы, потому как боевой задор думы о пище отбивает напрочь. Чтобы о том помнить, нужно иметь особый склад, а этот тут же направился проверять сумы на предмет съестных припасов. Глава 3 Смолины Боярский род Смолиных издревле проживал в Звонграде. Граду насчитывалась не одна сотня лет, и прозван так он был за малиновый звон колоколов на звонницах. Еще в стародавние времена, когда вера православная только-только пускала корни на славенских землях, именно здесь был возведен первый собор, а не в столице, где тому противились служители древних и отринутых ныне богов. За свою долгую историю град не раз переживал взлеты и падения. Были дни, когда он соперничал по богатству, количеству населения и силе дружины со стольным градом Брячиславлем, а случалось, что от его населения оставалось не больше сотни человек, ютящихся в землянках. Град был трижды сожжен дотла и вновь возрождался, словно легендарная птица, становясь еще краше. Неизменным оставалось только одно: и в радостях, и в горестях с жителями града был род Смолиных. Одна из войн унесла почти весь боярский род, уцелел только боярич-младенец. Больно кочевники осерчали и на Звонград, и на самих Смолиных, кои город стерегли. В ту осаду от жителей, считай, никого и не осталось, все Смолины на стенах крепостных смерть приняли, последним пал глава рода, Горислав. Не повезло витязю: лишенным сознания взяли в полон. Лютой казнью за стойкое сопротивление казнили, да только долг он свой исполнил до конца, сумел задержать орду и дал время великому князю собрать войско, дабы тот достойно встретил супостата. Младенца, последнего из рода, спасла няня. Спасла, а сама рассудок утратила, так как в господском тереме заживо сгорел ее единственный сын, другого Отец Небесный не дал. От того мальца род Смолиных вновь развился в крепкое древо, и снова судьба его была накрепко увязана со Звонградом.