Он дразнил и посасывал, задевая зубами чувствительный сосок. Она резко втянула воздух, он улыбнулся, проделывая это снова, любя эту ее дикую сторону. Он отодвинулся, чтобы кончиком языка подразнить медленными круговыми движениями жесткие пики. Покатав другой сосок между большим и указательным пальцами, он сжал его достаточно сильно, чем вызвал еще один непроизвольный стон, и продолжил дарить ей мучительное наслаждение. Ее руки двигались по его плечам, бицепсам, крепко сжимая их, одна нога обернулась вокруг него и остановилась на тыльной стороне его голени. Черт, ему нравились ощущения, когда она запутывалась в нем. Он хотел знать обо всех вещах, которые сводили ее с ума. Нравятся ли ей ловкие пальцы на ее теле, нравится ли, чтобы ее лизали и сосали, а потом какой трах она предпочитает: жесткий и быстрый или медленный и чувственный? Он пошевелился, снова втягивая ее грудь в рот, когда рукой скользнул по ее бедру к местечку между ног. Святое дерьмо. Ее джинсы были горячими, и, если он не ошибся, влажными. Его член дернулся под молнией джинсов. Он поцелуями проделал путь вниз по ее животу, который вздымался при каждом ее вдохе. Наблюдение за своими татуированными руками на ее нежной плоти делало его сильнее и толкало к дальнейшим действиям. Тру представил, как похоронит себя глубоко внутри нее, как будут подпрыгивать груди, когда она будет объезжать его член. Он открыл зубами кнопку на ее джинсах, готовый отбросить осторожность и отдаться их дикому безудержному желанию. Уложив детей спать, он одним ударом открыл дверь в свое прошлое. Трумэн хотел быть эгоистичным, взять все, что она могла ему дать, а с последствиями иметь дело позднее, но, только подумав о своих руках под этими джинсами в поисках влажного тепла, которое он так отчаянно жаждал, он пнул свою совесть ногой. Трумэн приподнялся, стиснув зубы, говоря своему чертовому внутреннему голосу заткнулся, но не важно как сильно он пытался убедить себя в обратном, он никогда не был таким типом мужчин. И более того, происходящее, чем бы это ни было, было полной противоположностью того, что он когда-либо чувствовал. Джемма была не цыпочкой из биллиардной, ищущей быстрого траха, которая не заботилась о своем прошлом, а хотела лишь побыстрее найти удовлетворение и уйти. Ему нужно остановить этот быстро несущийся поезд на некоторое время, чтобы позволить ей как минимум принять решение о том, чтобы двигаться дальше, но с ясным осознанием происходящего. Другое шокирующее осознание — он никогда раньше не давал женщине право выбора. Его грудь сжалась от перспективы. Он неохотно выпустил тонкий джинсовый материал и прижался губами к чувствительной коже чуть ниже пупка, проводя по ней языком, удобно устроившись у нее между ног. Он не мог сопротивляется желанию скользнуть языком за пояс ее джинсов. Джемма выгнула бедра. Он был так близко к избавлению от голоса своей совести, но когда он поднял глаза и увидел счастливое, доверчивое выражение ее лица, другие органы в его теле сжались. Например, его сердце. Именно сердце повелело рту прижаться к ее животу в извиняющимся поцелуе. Именно сердце заставило его двигаться вверх по ее телу и застегнуть лифчик, несмотря на ее сопротивление, а также рубашку. Потом, притянув ее в объятия, он прижался к ней щекой, вдохнул ее страсть, ее сладость, ее разочарование, чтобы запомнить все это. Всю ее, потому как однажды он должен будет ей сказать, что она должна уйти. — Я хочу сделать так, чтобы ты почувствовала все сильнее, чем когда-либо в своей жизни, — прошептал он ей на ухо, неспособный пока взглянуть ей в глаза. — Я хочу съесть тебя на завтрак, держать тебя за руку и трахать всю ночь, до тех пор, пока оба не потеряем сознание. — Так сделай это, — выдохнула она. — Я не хочу причинить тебе боль, — он заставил себя приподняться и встретить ее растерянный взгляд. Тру почувствовал, будто жесткое острие ножа ударило его под дых, стены рухнули, когда ее рука потянулась и сжала орган, которым им руководил. Ее губы изогнулись в улыбке, она прикусила нижнюю губу и быстро пробежалась пальчиками по его волосам. — Ты, никак, большой? Он засмеялся и опустил голову ей на плечо на краткий миг абсолютной и всепоглощающей эйфории. Когда он снова встретился с ней взглядом, она улыбалась. — Да, но это — меньшая из моих забот. Она сгримасничала, и — вот это да — ее улыбка стала еще шире. Тру вернул ей улыбку, но реальность вновь показала свою уродливую голову, подавляя этот счастливый момент. Ненавидя, что вынужден портить этот момент, ее, их, он взглянул ей в глаза и сказал: — Я хочу тебя Джемма. Никогда в своей жизни я никого так сильно не хотел, но если мы пересечем эту черту, то должны быть честными друг с другом с самого начала. Он сделал глубокий вдох, когда темная ложь, которая жила в нем, поглотила все намеки на улыбку, надежду на все хорошее. Все то, что он чувствовал несколько секунд назад, и болезненная ужасная правда вышла наружу. — Я не тот человек, которым ты меня считаешь. *** Джемма лежала под Трумэном в полном замешательстве. Ее тело все еще находилось в возбужденном состоянии от его прикосновений, поцелуев, а также эмоций, которые волнами исходили от его тела и скользили ей под кожу. Но он поднялся, сел и помог ей сделать тоже самое. Мука в его глазах вызвала дрожь беспокойства, от которого возбуждение рассеялось, а затем и вовсе исчезло. — Я не… — она с трудом сглотнула. — Я не понимаю. Он оперся локтями о свои колени и вгляделся в темноту. Напряжение, которое он источал, борьба против чего-то неизвестного, чего-то ужасного, смутило ее еще больше. Он покачал головой, его подбородок упал на грудь, эти эмоциональные синие глаза закрылись на короткий промежуток времени, словно он отгораживался от нее. Она почувствовала, как он отдаляется, рухнувшие защитные стены снова восстанавливаются, а затем он открыл глаза. Уголки его губ приподнялись и вытянулись в жесткую линию, и он снова начал всматриваться в темноту. Затем глубоко вдохнул широкой грудью. Джемма увидела напряженные плечи, когда он повернулся к ней с холодным, сдержанным выражением лица, как той ночью, когда они встретились в первый раз. В промежутках между вдохами она заметила печаль, переполняющую его глаза, а затем как будто он задернул занавес, его взгляд снова стал закрытым. — То, что я должен тебе рассказать, создаст массу вопросов, ведь ты думала, что знаешь меня. Это, вероятно, разозлит тебя, и, может быть, даже будет для тебя интересным, если ты можешь доверять своим инстинктам. — Ты меня пугаешь, — осторожно призналась она. Он кивнул, его челюсть сжалась от того, что, похоже, происходило в его голове. — Я знаю. Прости. Но я не могу прикоснуться к тебе так, как мы оба того хотим, пока этот груз висит прямо над моей головой. Нервный смешок сорвался с ее губ: — Твои рассуждения звучат так, будто ты — ужасный человек. Он покачал головой, его губы изогнулись в хмурой усмешке. — Я уже даже не знаю, что я и кто я, но точно знаю, что я не тот парень, который может получить от тебя большее, не будучи честным с тобой. — Трумэн, что это значит «что ты больше не знаешь, кем являешься»? — она пододвинулась, оставив несколько дюймов пространства между ними. Он провел рукой по лицу. Его щетина пришла в движение, когда под ней сжались мышцы, лица. — Ты спрашивала о моем детстве. Оно полностью отличалось от твоего, но, как я полагаю, ты уже это поняла. Единственная причина, по которой у меня была крыша над головой, это то, что бабушка оставила моей матери свой дом в наследство. И наступил момент, когда она должна была либо продать его, либо отказаться от него. Одному Богу известно. Моя мать была подобно раку. Она уничтожала все, к чему прикасалась. — Она не уничтожила тебя, — тихо произнесла Джемма, не в силах удержаться, чтобы не погладить его руку. Его глаза опустились вниз, на руки, а потом они медленно моргнули и оставались закрытыми мгновение перед тем, как снова открыться. — Да, она это сделала, — он сделал паузу, борьба отображалась в жестких линиях на его лице, темнота пряталась в его взгляде. — Это чудо, что я смог выжить в детстве, но к тому моменту, когда понял, что она была проблемой… Я был ребенком. Не имел никакого представления о жизни. Я даже не знаю, когда она начала употреблять наркотики. Ей было четырнадцать, когда она меня родила. Моя бабушка была еще жива, и мы жили у нее, но она тоже была бестолковой. Кто знает? Может быть, из-за меня она начала употреблять наркотики. Господь знает, я сейчас на собственном опыте узнаю, как тяжело поднимать детей, но то, как она относилась ко мне, было сделано с притворством. Трумэн сделал паузу, а она едва могла дышать. Джемма крепче сжала пальцы вокруг его руки. Она хотела помочь ему пройти через его так и не забытое болезненное прошлое, но она чувствовала его воздвигнутые стены и знала, что это маленькое прикосновение он ей позволил только потому, что действительно готов его принять в данный момент. — Мои воспоминания не достаточно ясны, чтобы помнить все, что произошло со мной в детстве и в подростковом возрасте. Но то, что я помню, это то, что после смерти бабушки все стало совсем плохо. И когда родился Куинси, все стало еще хуже. — Куинси? — Мой брат, — пояснил он мягко. — Я, на самом деле, не занимался его воспитанием… в течение многих лет уж точно. — Я не знала, что у тебя есть еще один брат. Есть еще братья или сестры? Он покачал головой. — Ночью, когда я нашел детей, я увидел Куинси впервые за многие месяцы. Последний раз я виделся с ним, когда вытаскивал из наркопритона и пытался помочь ему. Он не хотел ни меня, ни моей помощи. Насколько я знаю, у меня больше нет ни братьев, ни сестер. Его голос сорвался, и он откашлялся, переместившись так, что его рука соскользнула с моей, и снова уставился в темноту. — Я сказал ему держаться подальше от детей, пока он не очистится от наркотиков. Я даже не знаю, когда у них день рождения, — его глаза потускнели, и он склонил голову набок, глядя на нее с серьезным выражением лица. — Доктор думает, что Кеннеди где-то два с половиной года, а Линкольну около пяти месяцев, — он прижал указательный и большой палец к переносице, как будто ему больно, и снова отвернулся. Слава Богу, эти дети были с ним. Слезы навернулись на глаза, и когда она коснулась его спины, он дернулся, поднял глаза к потолку и быстро заморгал. — На самом деле, ты знаешь, — сказала она мягко, — Ты знаешь их день рождения. Четверг. Пятнадцатое сентября. День, когда ты их спас. Он повернулся со слезами на глазах, и этот образ навечно оставил след на ее сердце. Он не сказал ни слова, просто подался вперед и обнял нее, сжимая так крепко, что трудно было дышать. Тру обнимал ее в течение долгого времени, и после того, как он был настолько откровенен с ней, ему стало легче держать ее в своих объятиях. Когда он отстранился, слезы исчезли, челюсть снова сжалась, и ее желудок ухнул вниз, понимая, что за этим обликом было намного больше. Сколько один человек может еще вытерпеть? Он стал серьезнее, и очередной раз извинился, глядя на нее. Она хотела сказать ему, что не нужно никаких извинений, что никто не может выбирать себе родителей. Но это означало бы, что ей нужно говорить, а ее горло настолько сжалось от переполнявших ее эмоций, что она не могла выдавить из себя даже слова. — Когда родился Куинси, целая вереница мужчин появилась в нашей жизни. Всегда ненадолго и не слишком хорошие. Наркоманы, торговцы наркотиками, коллекторы и другие на день, на ночь, на неделю. Моя мать приходила домой в синяках и под кайфом. Она уходила с парнем в спальню, а мне велела присмотреть за Куинси, как будто это было легко и весело. Эта женщина никогда не обращала на него внимания. Она засовывала ему бутылку в рот, чтобы он замолчал, когда ей нужно было уходить. Я не буду утомлять тебя подробностями моей дерьмовой жизни, но я переехал, когда мне исполнилось восемнадцать, и попытался забрать Куинси с собой. Она натравила на меня одного своего наркоторговца. У него был пистолет, поэтому он более чем доходчиво объяснил мне, что мне пора съ*баться подальше от дома. Я не слушал. — Иисус всемогущий! Твоя собственная мать сделала это с тобой? — Джемма не могла скрыть неверия. Он кивнул. — Бэр Виски, парень которого я встретил, взял меня под свое крыло и научил меня работать с автомобилями. Когда я переехал, он снял мне эту квартиру. Его семья стала моей семьей. Он и Дикси, его сестра, открыли «Автомастерскую Виски», а также держат бар со своими братьями Боунсом и Буллитом, — он, должно быть, уловил любопытство на ее лице, поэтому объяснил. — Это байкерские имена. В любом случае, я жил за мостом, боясь причинить Куинси неприятности, поэтому мы разработали график встреч. Когда наша мать уходила на несколько часов, якобы на работу, но… — он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. — Так или иначе, в течение двух лет мы виделись каждые несколько дней. Я давал ему деньги на еду, покупал ему одежду и все, что ему было нужно. А потом, в один прекрасный день, я пришел и услышал крики, доносящиеся из дома. Трумэн закрыл рот и глаза, как будто все, что он должен был сказать, приносило ему физическую боль. Он положил руку на бедро и всем телом повернулся, чтобы она могла видеть лицо. — Моей единственной целью был Куинси, когда я ввалился в дом через парадную дверь, — его голос был низким и пренебрежительным. Он поднялся на ноги и заметался, вытирая руки о джинсы и, заламывая, пропуская их через волосы, с каждым шагом становилось очевидным его усиливающееся напряжение. — Куинси сжался на полу с раной на щеке и кровью на рубашке, сотрясаясь от рыданий, — Тру стиснул зубы, когда говорил, вены на шее вздулись, а руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Человек, которого я раньше не видел, жестоко насиловал нашу мать. Я пытался стащить его, но он качнулся назад и лишил меня из равновесия. На столе лежал нож… *** Джемма задохнулась, слезы текли по ее щекам. Когда Трумэн оперся ладонями на перила, он в изнеможении опустил голову. Воспоминания врезались в него и на мгновение выбили весь воздух из легких. Он хотел сказать ей, что не делал этого. То, что нож уже был в крови, и дело было сделано, когда он вошел в дверь, но слова не приходили, и он знал, что никогда не придут. Его брат, может быть, и облажался, но Трумэн не мог отказаться от надежды, что в один прекрасный день Куинси найдет свой путь к более чистой, лучшей жизни. И Трумэн не был бы человеком, если бы затравил брата. Он хранил бы их секрет, пока не испустил бы последний вздох, независимо от цены, которую пришлось бы заплатить. Подняв глаза к беспросветной темной бездне, он сказал. — Я не должен был попасть в тюрьму. Парень был вовлечен в какой-то огромный нарко-синдикат. Государственный защитник назвал это «убийство в состоянии аффекта». Но моя мать солгала в суде. Она сказала, что не была в опасности. За двадцать два гребаных года она не сумела сделать ничего, чтобы считаться нормальным родителем, и она как-то получила справку о том, что чиста от наркотиков, и засадила своего сына в тюрьму. Глава 10 Джемма думала, что самоубийство отца будет самым худшим, с чем ей когда-либо придётся столкнуться. Она думала, что худший выбор, который мог сделать человек, — это оставить своих близких позади. Но это? Трумэн попал в ужасную ситуацию, где у него не было выбора, кроме как спасти свою мать и брата от ужасной беды, которую она сама привела в их дом. И их мать не только не вернула домой сына, который поставил свою собственную жизнь в опасность, чтобы спасти ее, но еще и отправила его в тюрьму? Ее мысли крутились вокруг этого ужасного сценария гораздо больше, чем допускало ее воспитание. Она вся дрожала, дышать было тяжело, слезы бежали по щекам, и когда она наконец-то нашла в себе мужество взглянуть на него, Трумэн все еще стоял к ней спиной. Его плечи подались вперед, как будто весь воздух выпустили из легких. Ее прошиб озноб, когда она пыталась переварить все, что он ей сказала. Он убил человека. Убил. Он взял нож и закончил жизнь человека. Для того, чтобы спасти свою семью.