Фирма была довольна Гербертом. Только здесь он понял, как много у него конкурентов — молодых, способных людей, стремящихся работать на благо мировой авиации. И все они рано или поздно встречались в военной фирме; здесь неплохо платили, но зато не давали ни минуты покоя: у фирмы всегда были под рукой деньги и новые предложения. С огромным трудом Герберт добился этого отпуска и поездки в Европу. Видно, поверили, что для поправки здоровья ему необходимо выехать на другой континент, — иначе бы не отпустили. Вот тогда-то он сказал Доротти об отъезде. Они сидели в маленьком баре недалеко от больницы, где она работала. Герберт уже знал, что, если бы все сложилось иначе, она бы стала его женой. Они молча пили кофе. Доротти торопилась на дежурство. А Герберт был совершенно свободен. У него было состояние депрессии после многих месяцев работы за чертежной доской и в кабине пилота. — Поедешь со мной? — Куда? — Сначала в Рим. Она задумалась. Он был уверен, что ей хочется поехать. Но она не знала, как отнесется к этому муж. Портер не очень-то баловал свою очаровательную супругу. «Наверное, не поедет». Она говорила с мужем. Тот возразил. Герберт тоже говорил с ним. Карл ни за что не хотел, чтобы ребенок в течение нескольких недель находился на попечении няньки. И Герберт поехал один. Накануне отъезда он встретился с Доротти. Ни из бара, ни с узкой улочки они не могли увидеть неба. Поэтому пошли в парк. Собственно, это был не парк, а всего несколько деревьев, еще не вырубленных предприимчивыми владельцами земельных участков в центре города. Дул южный ветер, теплый и ласковый, он нес запахи, наверно, с самих низовий Миссисипи, с далеких ферм, раскинувшихся по ее широким берегам. Он купил бутылку манхеттена. С трудом они поймали такси и поехали по шоссе на Рейсен. Он поглаживал пальцы Доротти. Они улыбались друг другу. Им казалось, что этот южный ветер несет запахи спелой пшеницы, которыми был напоен воздух в деревеньке над озером. Они увидели впереди рой болезненно вздрагивающих огоньков, казалось, дрожат не они, а нагретый воздух. Это был Эванстон. Как только выехали за Эванстон, Герберт дотронулся до плеча шофера. — Направо, вниз. — К воде? — Ну да. Остановились на перекрестке, вышли из машины. Герберт нес сетку с бутылкой, пуддинг и коробку пирожных. Тропинка, как ручеек, круто бежала вниз среди густых кустов с острыми иголками на ветках. Слева высился глухой забор, затянутый сверху колючей проволокой. На углу блестела лампочка, тусклый свет ее падал на тропинку и кусты. Внизу виднелась голубая, почти бирюзовая вода. Лунный свет растекался по ее глади. Спустившись по тропинке вниз, они уселись на берегу. Доротти поджала ноги и накрыла их краем юбки. Герберт выбил пробку и налил в стаканы вина. — На, пей. Она сначала пригубила, потом выпила все. Герберт один за другим выпил два стакана. Теперь они молча сидели, глядя вдаль и прислушиваясь к долетавшим звукам. Стук электрички напоминал о том, что уходит время. То в одну, то в другую сторону бежали освещенные вагончики. Когда поезд замедлял ход, грохот превращался в шум, как будто ветер сеял по улице листья. Вдали справа молочно-розовое зарево повисло над Чикаго. Воды Мичигана только у берега серебрились в лунном свете, а дальше совсем сливались с ночью, приобретали свой обычный темный цвет… Но самое главное было то, что пахло пшеницей, а когда ветер волной набегал с озера, тянуло гнилью, травой, водорослями. — У меня голова кружится. — Ну… — Очень кружится, Герберт, держи меня. Она оперлась о его ноги, и он привлек ее к себе, чтобы она могла положить голову ему на колени. — Уедешь? — Да. — Жаль. — Почему? — Так. — В бутылке есть еще немного, хочешь? — Нет, у меня и так уже голова кружится. Как хорошо. — А сейчас? Он наклонился и коснулся губами ее щеки. Она не отвернулась и не спрятала губ, и он долго-долго целовал их, пока они не стали влажными, мягкими, усталыми. Тогда она поднялась и сказала, что нужно возвращаться. — Поедем в Уорренвилл. — Что ты, Карл ночует дома. — Ну и что? — Не могу. Кто будет купать ребенка? — Иди сюда. — Нет, здесь — нет. — Почему? Но она не ответила и пошла по дорожке. Он быстро догнал ее, да она и не собиралась убегать. Они стояли, обнявшись, и вдруг услышали голоса. Шли рыбаки на вечерний лов. Они сказали «добрый вечер» немного не так, как обычно говорят «добрый вечер». — Если бы не Карл или если бы все сложилось иначе, я бы женился на тебе. Я всегда об этом думаю, когда смотрю на тебя. — Ты поздно об этом вспомнил. Идем. — Хорошо. — Привези мне кирпичик из Колизея. — Там нет кирпичей, там камни, и их сторожат. — Ну, не привози ничего. Когда будешь целовать красивую девушку, подумай обо мне. Если вообще сможешь в такой момент думать. — А ты передай привет Карлу. Хотел бы я быть сегодня на его месте. — О! Тогда бы ты сначала читал книги, потом долго мылся в ванной, опять читал и в полночь заснул бы в своем кабинете. — Так поедем в Уорренвилл. — Нельзя. Кто знает, может быть, как раз сегодня он не захочет читать. — Все это ерунда, галчонок. Вы чудные оба, и я очень вас люблю, хоть Карл и помешался на дальних полетах. Потом, в вагоне, они уже не разговаривали. Оба чувствовали легкое опьянение. Герберт прекрасно помнил этот вечер. Он не знал только, думал ли о нем по пути из Галифакса в Европу или возвращаясь с континента в Новый свет с его пошлой столицей. Но разве это имеет какое-нибудь значение? XII