— Господин майор! — Ну? — Не согласились бы вы пойти завтра со мной к нотариусу? Ленцер обещал, но вы же видели, что он натворил. Дело спешное, а тут такое невезенье! Мысли Герберта все еще были с Хайфе, поэтому он не отозвался. Лейтенант истолковал это по-своему. — Ох, прошу прощения. Я только сейчас сообразил. Я забыл, что у вас ночной полет. — Что такое? — Герберт понял и возмутился. — Зелены вы еще соображать! — Потом внимательно посмотрел на смущенного лейтенанта. — Хорошо, завтра я пойду с вами к нотариусу. Позвоните мне. — И не дожидаясь выражений признательности маленького лейтенанта, он пошел прочь. «Почему я терпеть не могу этого клопа? Такой же офицер, как все мы, и так же не известно, когда ему будет конец, как и всем нам». По лестнице, как колодец уходившей вниз, он снова спустился в убежище, миновал часовых и толкнул раздвижные двери раздевалки. Молча обменялся рукопожатиями с членами экипажа. Второй пилот, старший сержант Раф, подал ему комбинезон, затем помог натянуть высотный костюм. Герберт тщательно зашнуровался. — Вы уже слышали, что сегодня натворил Ленцер? — спросил Раф. — Да. — Счастье еще, что у него не было «мандарина». — Ему-то теперь уже все равно, а для нас было бы лучше, если б он был. — Что вы! — Тогда базу закрыли бы по меньшей мере на неделю, и я бы съездил в нормальный мир посмотреть на нормальных людей. — Да, может, вы и правы. Герберт повернулся к радисту. — Пожалуйста, захватите мой шлем в машину. Он застегнул замки-молнии на штанинах и подтянул ремешки на ботинках. Сколько бы раз он ни надевал этот костюм, он всегда казался себе камерой, вложенной в автомобильную шину. Его смешило, что, садясь, он не ощущал кресла. Летчики, выпив рома после благополучной посадки, тузили друг друга по толстым задам, хохотали до колик и орали: «Ни черта не чувствую, двинь-ка посильнее!» Из коридора донесся голос: — Майор Герберт! Чье-то анемичное лицо заглянуло в дверь. — Майор Герберт? — Да. — Вас вызывает комендант. — Какого черта? — Не могу знать. Велел вызвать майора Герберта. Наконец Герберт справился со своим обмундированием и заковылял за вестовым. Они прошли длинным коридором с многочисленными поворотами и спустились этажом ниже. Высотный костюм затруднял движения. Встречные оглядывались на Герберта, хотя все штабисты отлично знали людей в резиновой броне. Герберт стал гадать, зачем его могли вызывать в комендатуру. Он перебирал в уме все служебные поручения последних недель, поданные рапорты, даже частные разговоры. Городишко сплетен и болезненно настороженных штабистов. Здесь каждое слово могло стать предметом серьезного внимания и нескончаемых домыслов руководства базы. «Слишком много я болтаю в последнее время, и ко мне стали хуже относиться. Стал грубым, раздражаюсь из-за всякого пустяка и слишком много пью кофе. Все из-за кофе. И из-за этой рыжей пустыни! Чтоб ее солнце совсем сожгло!» Он знал, что напрасно копается в памяти. Все равно он будет продолжать болтать то, что не нужно, возмущаться по пустякам и исходить злобой. «А ведь именно теперь, — подумал он, — я должен быть спокойным. Именно теперь, когда я послал записку и окончательно решился…» Комендант кивнул на кресло. Это был длинный, тощий, как щепка, человек в чине полковника. На удивление подчиненным, он ни за что не хотел расстаться с пышными, мягкими, вечно нерасчесанными поседевшими усами. Лысый череп он оберегал от солнца, и поэтому кожа у него на голове была такой же белой, как усы. — Прошу, майор. Герберт доложил и стал устраиваться в кресле. У него было такое ощущение, будто он повис в воздухе над креслом. Воздушные полости в костюме отделяли его от сидения. — Полет? — Как видите. — Огорчил вас Ленцер? — Я над этим не задумывался. — Я был в штабе… — начал комендант. Герберт подался к столу. Он ожидал известия с гораздо большим нетерпением, чем офицеры, подавшие рапорт об отпуске. — Я говорил о вашей просьбе. — И… — Обещали, что рассмотрят в ближайшее время. — Только и всего? — Обещали. — Немного. Если вы помните, господин полковник, несколько месяцев назад они сказали абсолютно то же самое. — Припоминаю. Действительно. Тогда мне сказали то же самое. Что же делать, майор! — Не знаю. Не хочу знать. Я больше не могу. — Насчет этого лучше помалкивайте. Этим вы можете серьезно навредить себе. — Хорошо, я буду молчать, хотя мне чертовски хочется выругаться. — И все же подумайте, ведь вы получаете уйму денег. О таком доходе мечтает не один мелкий хозяйчик во Франции или в Италии. Вам не так уж плохо живется. Разве что работа немного нервная. — Вы это довольно мягко определили, господин полковник. Но привлекать внимание к себе я не буду, А деньги — это ерунда. Сейчас меня интересуют гражданские линии и больше, пожалуй, ничего. — Я еще имел неофициальный разговор с одним человеком. Есть некоторые шансы, что вас переведут на гражданские линии. Герберт вышел из комендатуры окрыленный надеждой. Правда, рапорт его лежал в штабе уже несколько месяцев. «Но если меня все-таки отпустят, не жаль потерянного времени». Внезапно им овладело странное, злорадное чувство. Он с радостью поиздевался бы над всей компанией из офицерской столовой. Ему всегда казалось, что он среди этих людей — чужой человек, попавший в этот городок по ошибке. И вот теперь он покидает вонючую базарную площадь, пыльное плоскогорье с обожженной травой, аэродром, откуда время от времени увозят гробы с прахом товарищей. Иногда только воспоминания и знаки отличий. А чаще всего только знаки отличий. Прах брали просто из кучи пепла, которая оставалась от разбившейся машины. Щепотки настоящего праха от кого-нибудь из членов экипажа нельзя было бы сыскать и под микроскопом. Герберт направился в диспетчерскую. И вдруг перед его глазами возник огромный вокзал Термини в Риме. Вот он выходит из экспресса. Носильщик тащит чемоданы. Герберт садится в такси и едет через Корсо на Монте-Марио. Потом, опершись на балюстраду бульвара, он ожидает захода солнца. Стаями проносятся автомобили. Маленькие юркие фиаты с курносыми носами. Толпы женщин и молодых людей заполняют бульвар, бары; на белых скамейках под деревьями рассаживаются старички. Туристы стрекочут кинокамерами и показывают друг другу на забитую машинами узкую улочку, которая замыкается Иглой Клеопатры. А когда стемнеет, фонари зальют янтарным светом площадь перед собором святого Петра, взметнутся фонтаны реклам, справа замигает глазок телевизионной вышки. Когда он будет спускаться с Монте-Марио по крутой узенькой улочке, в неосвещенных автомобилях будут целоваться влюбленные парочки. Потом он возьмет билет до Базеля, а оттуда отправится в Вену. Выпьет кофе в подвальчике возле оперы. Накупит безделушек у знакомого продавца сувениров. До изнеможения будет фланировать по Кертнерштрассе в штатском костюме. Он объездит, наверно, всю Европу, где живут в общем-то нормальные люди. Может быть, это поможет ему хоть на миг забыть известковое плоскогорье, городок среди камней, кислый запах обугленных кустов вокруг базы. III Когда Герберт вернулся из комендатуры, в диспетчерской, кроме старшего офицера-диспетчера, находилось четверо: его второй пилот Раф и экипаж, которому предстояло лететь на несколько часов позже Герберта. Офицер-диспетчер уже знал от Рафа, куда был вызван первый пилот, и все ожидали возвращения Герберта. Герберт доложил о причине опоздания и уселся за маленьким столиком. Из служебного блокнота он вынул автоматический карандаш. Вдруг все встали, не ожидая команды. Герберт машинально сделал то же самое. Офицер зачитал наименование, номер и дату приказа. Когда летчики снова сели, он начал монотонно, но добросовестно выговаривать каждое слово текста, лежавшего перед ним на пюпитре. И летчики и офицер великолепно знали весь приказ наизусть, все его пункты, лаконично определяющие действие экипажей. Ведь менялись только даты, фамилии и часы старта. Но офицер-диспетчер был обязан зачитывать приказы. Вот почему он читал их так, как сектанты — библию. Он ни разу не заглянул в текст. Он отлично знал, что летчики все равно не слушают. Если б предстояло сообщить о каких-нибудь изменениях в приказе, ему пришлось бы сначала предупредить об этом. Слова трещали в ушах Герберта. Он не вникал в их смысл. Он все еще размышлял о недавнем разговоре, вспоминал компанию, собравшуюся в клубе. И Ленцера, который никогда уже больше не выпьет рома. Вспомнил перебранку с шофером и глупую болтовню капитана. Неужели это было сегодня, а не месяц назад? Может быть, этого вообще не было? Может быть, кто-то рассказал Герберту всю эту историю о городке, пустыне, рессоре, вони и Ленцере?