Получив это сообщение, сотрудница полиции в считаные минуты распознала описанного свидетельницей подозреваемого в толпе людей, сгрудившихся в конце перекрытой улицы. Он глядел на то, как взрывают подозрительный предмет, и явно нервничал. Патрульная потребовала у него удостоверение личности, и он драпанул. Ему удалось отбежать от нее на несколько десятков метров, но один из стоявших там полицейских все же поймал его. Никакого удостоверения личности у Узана не было, и попытку побега он отрицал, как и какое-либо отношение к чемодану. Мужчина уверял, что оказался там, потому что вышел купить хлеба и молока. Он отказывался назвать номер своего паспорта, но его убедили это сделать. При проверке в уголовной базе данных выяснилось, что на нем висит несколько дел, в основном связанных с передачей наркоты. – Доказательства мы предъявим, когда посчитаем нужным, – сказал Авраам. – А пока расскажите, что вы делали утром на улице Лавон. – Да что и любой другой. Воздухом вышел подышать, – ответил Узан. – Нашей сотруднице вы сказали, что пошли за хлебом и молоком. То есть свою версию вы меняете? – Что я ей сказал? Никакой версии я не менял. Я вышел подышать свежим воздухом и купить молока. – И шли за ним до самого Лавона? Далековато от вашего дома. – Ага. – И что так? – А почему я должен вам отвечать? Имею право покупать молоко, где захочу, разве не так? – Отвечать вы не обязаны. Запишу так: «Не пожелал объяснить, что делал на улице Лавон». В отличие от предыдущего расследования, перед Авраамом сидел подозреваемый, хорошо знакомый с полицейскими следственными камерами. Когда ему задавали вопрос, который мог его запутать, он отвечал не сразу, а медлил, пока не находил подходящий ответ. – Я пошел туда, потому что в нашей лавчонке сильно задолжал. Теперь ясно? – сказал он. – А зачем вы остановились смотреть на разминирование? – Знаете, сколько туда нахлынуло народу? Нашли подозрительный предмет. Я и остановился взглянуть, что да как. – А когда наша сотрудница попросила предъявить документы, сбежали? – Да не сбегал я, я ей это уже объяснил. Я как раз собрался уходить и не расслышал, как она меня позвала. И тут два мента накидываются на меня и заявляют, что я драпаю… – А вы вовсе и не драпали? – Вы что же, решили, что я драпанул? Поверьте мне, если б я решил драпануть, ни один мент меня не захапал бы! Что-то в ответе Амоса смутило Авраама. Он открыл рапорт об аресте и понял, в чем дело, после чего поднял глаза и обвел ими комнату, будто оценивая ее размеры. С потолка ее освещали две флюоресцентные лампы. На фотографии Узана, лежавшей в папке с его делом, лицо было гладко выбритым, но с тех пор у него отросли усики в стиле Чарли Чаплина, которые, в отличие от ногтей, выглядели очень ухоженными. – А где же хлеб и молоко? – спросил инспектор. – Чего? – Где хлеб и молоко, которые вы купили? – Не успел. Улицу-то перекрыли. Авраам улыбнулся. – Ясно. Так вы, наверное, дико проголодались… Да и, в общем-то, какая у вас связь с детским садиком? – Никакой у меня связи ни с каким детским садиком! Слава Господу, у меня нет детей. – Зачем же вы тогда подбросили туда чемодан с муляжом взрывчатки? – Да вы спятили! Говорят же вам, что никакого чемодана с муляжом взрывчатки я не подбрасывал. У вас всех точно солнечный удар. Возбуждение улеглось. Вместе со страхами, возникшими у Авраама с приходом в эту комнату. Он сидел в правильном месте. Стал самим собой, вернулся к своей должности, к делу, которое умел выполнять лучше всего другого. Если б Узан знал, что бомба в чемодане – просто муляж, он бы так не влип. Инспектор предложил ему налить себе воды из кулера, стявшего в другом конце комнаты, возле двери, но Амос отказался: – Я пить не хочу. – Попить нужно обязательно. Мы тут проведем еще несколько часов, и вам следует попить. А не то – обезвоживание организма. Идите попейте. Авраам подождал, пока Узан встал с места и двинулся к кулеру. По пути он прошел мимо полицейского. Налил в пластиковый стаканчик холодной воды и снова прошел мимо него. Шел Амос гибким, неслышным шагом. Если верить свидетельнице, подозреваемый, подложивший чемодан к детскому саду, убегал медленно и, как ей показалось, прихрамывая. А патрульная, осуществившая арест, вроде бы доложила, что Узан, когда она попросила его предъявить паспорт, поскакал очень бойко, да и сейчас никакой хромоты у него не было. У Авраама оставалось всего несколько часов для того, чтоб решить, направлять ли Амоса на продление ареста, и было уже ясно, что этого не случится. На часах было полтретьего. Из Узана слова не вытянешь, и к вечеру, самое позднее завтра утром, его отпустят домой. А инспектор до сих пор не знает, освободит ли он невинного человека, вышедшего поутру подышать свежим воздухом да купить пакет молока и буханку хлеба и арестованного по ложному подозрению, – или же выпустит типа, который утром подложил на ведущую к детсаду тропинку чемодан с чем-то вроде муляжа взрывчатки. – У нас также есть свидетельство, что человек, подкинувший чемодан, был в фуфайке с капюшоном, – сказал он. – Разве не странно, что в такую жару человек надевает фуфайку с капюшоном? – Да что вы из себя строите?! – разорался Узан. – Какое вам дело до моей одежды?! Может, я утром мерзну… А чего вы нацепили на себя полицейскую форму? На самом деле Авраам не был одет как полицейский. Вместо униформы на нем были белые, по щиколотку брюки и новая рубашка персикового цвета. Формально он еще числился в отпуске. * * * Он вернулся в Израиль за несколько дней до этого. В начале сентября. У него еще оставалось несколько дней отпуска, до окончания Рош ха-Шана, и он собирался посвятить их подготовке квартиры к приезду Марьянки. Ранним утром, как только рассвело, Авраам поехал на море в Тель-Авив, по щиколотку погрузил ноги в воду и, глядя на мягкие волны, закурил первую сигарету. Вода была теплой. Когда он был в Брюсселе, то до непонятности скучал по морю. На улице дул хамсин, какой приходит в конце лета, было нечем дышать, но внутри инспектор чувствовал легкость, какой раньше и не ведывал. Он носил теперь тонкие просторные рубашки таких расцветок, про которые прежде и не думал, что станет надевать подобное. Марьянка сказала, что они ему жутко идут. Они решили, что когда она приедет, то вместе обустроят квартиру. Купят разные электроприборы, которых не хватает, подновят стены и покрасят их в более живые цвета. Может, даже переделают ванную комнату и кухню. Авраам решил начать менять кое-что уже сейчас. Главное – это выбросить старый хлам. Закопченные кастрюли и потрескавшиеся тарелки из кухни, выцветшее постельное белье, застиранные полотенца… Он запихнул в нейлоновые мешки шмотки, которые уже не наденет, и освободил полки в шкафу, стоявшем в спальне. Когда утром Авраам вошел в участок, Давид Эзра встал из-за стойки дежурного и обнял его. – Всё? Вернулся наконец? – спросил он. – Еще не совсем. Приехал познакомиться с новым начальством. Ты его уже видел? И как оно? Давид подмигнул. Почему – Авраам не понял. – Сам решишь. Инспектор прошелся по комнатам, постучался в полуоткрытые двери, ответил на предсказуемые вопросы про отпуск и про Марьянку. С большинством коллег Авраам встретился с удовольствием, и они с радостью его приветствовали. Включив свет у себя в кабинете, он снова поразился тому, какой же тот крошечный. Но эта теснота была приятной и какой-то успокаивающей, а отсутствие окна давало чувство защищенности. Стены пустые и близкие друг к дружке. Инспектор уже три года собирался что-нибудь повесить на одну из них, но что – не знал. Сейчас вот подумывал о репродукции какой-то картины, очень пестрой, с кучей деталей – она жутко ему понравилась, когда они с Марьянкой сбежали от дождя в Музей современного искусства… Компьютер был выключен, и Авраам включил его. Все покрывала пыль. Серый слой на столе, на полках и на черной настольной лампе. И как это пыль влетает в комнату без окна? В мусорной корзине – клочки коричневого конверта и несколько смятых бумажек. Инспектор уже и не помнил, что выбрасывал их. * * * Ровно в двенадцать Авраам Авраам остановился у дверей кабинета на третьем этаже – ему было сказано подождать, пока полковник Бени Сабан закончит беседу по телефону. Пользуясь моментом перед беседой с новым начальством, он послал Марьянке эсэмэску: «Расскажу, как прошло. Целую». Секретарша тоже разговаривала по телефону на посторонние темы. Наконец Сабан вышел и пригласил Авраама в кабинет. Он пожал ему руку и сказал: – В бардаке, что мне тут оставили, голову сломишь. Затем он указал инспектору на стул и предложил кофе. – Половина народа болеет, будто мы в разгаре зимы. А вторая половина в отпусках. Работников – ноль, а с утра уже ограбление банка со взломом, взрывчатка, которую подложили к детскому саду, и кто-то пытался поджечь себя на крыше конторы соцстрахования. Тут сидят граждане, которые с пяти часов ждут, чтобы подать жалобу, и задержанные, с которыми я понятия не имею, что делать. И следователей нет, а если я до вечера кого-то к ним не приставлю, надо распускать их по домам. Авраам сказал, что кофе уже пил. Сабан вызывал у него любопытство. Личико у него было детское, да и гладкие каштановые волосы падали на лоб, как детская челка. На столе было прибрано. Никаких папок и бумажек, не считая тонкой стопки листков, на которых были напечатаны короткие строки крупным шрифтом «Готова для чтения». Новый шеф еще не успел принести в кабинет личные вещи, так что там ничего не изменилось. На стенах висели те же грамоты и благодарности, врученные их округу. – Могу я чем-нибудь помочь? – спросил Авраам. Сабан рассмеялся: – Можете устроить мне к вечеру пять штатных единиц? Без стука вошла секретарша; она поставила перед ним стеклянную тарелку, на которой стояла большая чашка с кипятком и лежали два бублика. Бени снова спросил у Авраама, не хочет ли тот кофе. – Может, она же их и допросит, – сказал он, когда секретарша вышла. О назначении Сабана на должность начальника округа Авраам услышал еще в Брюсселе, по телефону от Элиягу Маалюля. Раньше он с этим новым боссом не встречался и ничего о нем не знал, кроме того, что в последние три года тот был начальником Северного округа, а до этого – помощником начальника отдела военного планирования и операций. Он не был ни следователем, ни оперативным работником и продвинулся в основном по административной линии. Руки у него были маленькими и гладкими, а рукава рубашки хорошо отутюженными. Он то и дело откидывался на спинку кресла и вдруг снова наклонялся вперед и клал руку на стол, после чего брал ручку и рисовал резкие черточки на лежащем перед ним листке. Глаза его непроизвольно моргали. На минуту он уставился на Авраама – и тут же заморгал, словно его что-то ослепило, опустил взгляд на стол и словно случайно прикрыл глаза своей маленькой рукой. – Но вернемся к нашим делам. Я знаю, что вы свой отпуск еще не догуляли, но мне было важно пригласить вас для предварительного знакомства и услышать, что вы возвращаетесь и все нормально. Ходили слухи, что вы не вернетесь. Авраам ответил, что невозвращение в его планы не входило, и Сабан кивнул: – Очень приятно. Я рад. Я слышал о вас много хорошего, а хорошие люди нам нужны. Я просмотрел ваше предыдущее дело. А также отчет, написанный Иланой Лим. И не думаю, что в том, как вы это следствие провели, была какая-то запинка. Я полностью вас поддерживаю. Начинаем с чистого листа. Виновные понесли наказание, а мы идем дальше. Сабан снова моргнул и попытался улыбнуться.