Потом Авраам наконец увидел Элиягу Маалюля, и тот сказал: – А ты, Ави, никак похудел. Совсем другой человек! Инспектор старался не заснуть, пока не поговорит с Марьянкой, но глаза у него прямо слипались. Он звонил ей несколько раз, но телефон был отключен, и он сдался. Сон смешал обрывки фраз Сабана и вставил их в уста Амоса Узана, сидящего в следственной камере. Узан глянул на инспектора своими черными глазками и сказал по-английски: – Моя цель – создать в Лас-Вегасе как можно больше свободных от насилия зон. В три часа ночи Авраам проснулся в кресле на балконе, испуганный и липкий от пота. Он скинул майку и пошел в ванную смыть с себя грязь. Ему вдруг почудилось, что стоит выглянуть наружу, как там захромает в темноте человек с чемоданом. Но на улице не было ни души. 2 Только вечером, уложив детей спать, Хаим Сара осознал, что утреннее происшествие напугало их больше, чем он думал. Эзер лежал наверху на спине, неподвижно, с открытыми глазами и в ожидании сна глядел в потолок. В последние вечера Хаим заметил, что старший сын засыпает таким вот макаром, и эта его поза вызвала в нем тревогу. А малыш был беспокойней, чем в предыдущие вечера, все крутился на своей нижней койке. Теребил то подушку, то одеяло, и его короткие ножки тыкались в деревянную раму. Хаим решил, что ему жарко. Уже несколько дней он укладывал их спать, и про Джени они пока не спрашивали. Довольствовались теми несколькими словами, которые он сказал им в первый день. И не плакали. Мужчина сидел возле них на низком пластмассовом стуле и молча ждал, пока они заснут. Мрак в комнате был неполным – из-за жары и влажности жалюзи пришлось раздвинуть. То включающийся, то гаснущий свет в соседнем доме отражался на стенах и на полу. Кондиционера в комнате не было. И вдруг малыш повернулся на бок, спиной к Хаиму, и спросил: – А почему нас не мама укладывала? Сара не ощутил в этом вопросе тоски по матери и все еще не связал его с тем, что случилось. – Еще пару дней – и будет укладывать она, – сказал он. Малыш перестал крутиться и вскоре заснул. Хаим был уверен, что и Эзер спит, но стоило ему встать, как тот открыл глаза. – А ты чего не спишь? – спросил мужчина, но сын промолчал. Он и после обеда не проронил ни слова. Все торчал у телевизора, а глаза у него были настороженными и недоверчивыми. Хаим сел на синий стул и продолжил ждать. И вдруг услышал бормотанье Эзера. Услышал, как тот говорит: – А я знаю, кто потерял чемодан возле садика Шалома. – Какой такой чемодан? – спросил Сара, не уверенный, что правильно разобрал его слова, и Эзер ответил: – Ну чемодан, который кто-то потерял. Из-за него еще садик Шалома закрыт. Это были те слова, что Хаим сказал им утром. Ведь нужно было что-то им сказать, когда они доехали до улицы Лавон, а та оказалась перекрыта полицией. На углу Лавон и Аронович уже собрался народ, и Сара увидел там нескольких родителей из их детсада. Среди них был молодой очкарик-отец, держащий на руках сына. Патрульная машина перекрыла дорогу, и копы не пускали прохожих ни туда ни сюда. Но в чем дело, Хаим понял не сразу. Он застыл и не знал, куда двинуться. Так испугался при виде полицейских, что и про детей забыл. Первое, что пришло ему в голову, – это вернуться домой. На секунду ему показалось, что он не вынул ключи из двери, но, похлопав по бокам, мужчина увидел, что они в кармане. Он крепко схватил ребят за руки и гаркнул: – Поехали назад! Но стоящая рядом девица сказала: – Да не нужно возвращаться. Вот-вот начнут пропускать. И ему ничего не оставалось, как ждать. Через дорогу он заметил воспиталку, разговаривающую с двумя ментами. И вдруг началась заваруха. Сара увидел двух бегущих ментов. Они налетели на молодого парня, и один из них уложил его на землю, уперся коленом ему в спину и скрутил ему руки сзади. Кто-то из толпы крикнул: – Может, это он и есть! Но Хаима это не успокоило. Он еще крепче схватил детей за руки и сказал им: – Сперва отведем Эзера в школу. Чтобы не столкнуться с воспиталкой, они перешли на другую сторону улицы Аронович и пошли по ней, а потом свернули направо, на улицу Ха’Алия Ха’Шния и оттуда – на Арлозоров. Хаим шел быстро, и дети, запинаясь, старались не отставать от него. Про то, что эта гонка может их напугать, он не думал. А Шалом все спрашивал: – А у меня сегодня садика нет? Только перед воротами школы Хаим объяснил им, что кто-то потерял возле садика чемодан – вот полицейские и ищут этого человека, чтобы вернуть ему его багаж. Скоро отыщут, и садик откроется. Страх как-то развеялся, и мужчина целый день не думал об этом, а после обеда они и вовсе про это не говорили. Но, видимо, дети испугались сильнее, чем ему показалось. И наверное, Шалом нервничал больше, чем обычно. Хаим встал со стула, и его лицо оказалось на уровне кровати Эзера. – И кто же этот чемодан потерял? – спросил он сына. – Мне нельзя говорить. – Даже разговаривая, Эзер все так же недвижно лежал на спине и глядел в потолок. – Откуда ты знаешь, кто его потерял? – спросил Сара, и мальчик, поколебавшись, прошептал: – Мой первый папа мне рассказал. Мужчину передернуло. В последние недели Эзер частенько говорил про первого папу, и всякий раз, как он его упоминал, Хаима пробирала дрожь. – Что он тебе рассказал? – Что это страшный секрет. Хаим заколебался, продолжать ли разговор или не стоит. Шалом заворочался в кровати, и отец боялся его разбудить. – Откуда же он знает? – шепнул мужчина. Но Эзер промолчал. И глаза его были закрыты. * * * Пока Сара мыл посуду, сложенную после ужина в раковину, и подготавливал кухню к работе, мысль об этом разговоре в детской не оставляла его. Его мучило, что Эзеру нужен первый папа, потому что Хаима ему не хватает, – то, что несколько раз повторяла Джени. Потому что он, Хаим, все больше молчит. А может, потому что он чересчур стар… Нет в нем этакой силы. Он знал, что разговаривает с детьми мало. В особенности с Эзером. И что это одна из вещей, которую следует изменить. Не выказывать страха или слабости. Дать детям ощущение, что он их защитник. Это то, что он на прошлой неделе попытался изобразить в садике Шалома. Довольно безуспешно… Окно на кухне было открыто, и через него проникали голоса с улицы. По шоссе гоняли машины, потом раздалась сирена машины «Скорой помощи». Страх внезапно напал на Хаима и так же внезапно схлынул. «Еще долго так будет», – подумал он. Эта история с чемоданом возле садика – дикая неудача. Но если подозреваемый пойман, то, может, и делу конец? И он знает, что они и без Джени прекрасно справятся. Пусть есть закавыки, решение которым еще не найдено. В основном это вечера и ночи. Сара собрал в ванной грязные одежки и тряпкой вытер мокрый пол. Носки не воняли, и он сложил их, а затем положил на маленькие ботиночки возле двери, а штанишки и рубашки сунул в стиралку. До десяти по радио передавали песни, а потом были новости и беседы со слушателями. В это время Джени обычно спала или смотрела в гостиной фильмы по телевизору, не замечая его присутствия. Сейчас Хаим был один и все-таки не усилил громкость – чтобы не разбудить детей. Он нарезал на тонкие кубики лук и красные перцы, ссыпал их в миску, добавил туда консервированного тунца из десяти баночек и смешал все с несколькими ложками майонеза и капелькой горчицы, после чего выжал в миску целый лимон и посыпал все перцем и солью. По радио женщина из Бэер-Шевы рассказывала, как она победила рак. Как после того, как врачи опустили руки, она обратилась к раву[2], тот дал благословение, и все сработало. Ведущий сказал: – Значит, вы в помощи не нуждаетесь. Непонятно, зачем звоните! – Я позвонила, чтобы помочь другим людям и поздравить израильский народ с праздником, – ответила женщина. Ведущий не разрешил ей называть в прямом эфире телефон рава и перешел к следующему слушателю, потерявшему сына в ДТП. Хаим нарезал помидоры тонкими дольками, а огурцы – кружка́ми, и сложил это в две тарелки. Тем временем в кастрюле, стоявшей на плите, закипела вода, яйца сварились вкрутую, и он накрошил пять яиц в миску с тунцом, а потом в другой миске приготовил яичный салат. Следующим на радио позвонил человек, отказавшийся назвать свое имя и место проживания. Когда он заболел диабетом, жена его бросила, изменила ему с коллегой по работе. Хаим не мог слушать его ужасный рассказ – он выключил радио и несколько минут постоял в тишине. Этот первый папа не давал ему покоя. Что именно имел в виду Эзер, сказав, что тот с ним говорил? Если б Сара не избегал разговоров, то позвонил бы на радио и попросил совета, но это было невозможно. Он знал, что дети не могут расти в таком молчании, но все же он сумел немало им дать, пусть и не был мастером на разговоры. Шалом был привязан к нему с самого рождения, да и Эзер до последних нескольких месяцев любил бывать с ним и просился быть рядом. Только в последнее время он отдалился и замкнулся, и все из-за нее. Хаиму вспомнился его отец, то, как мальчиком он следил за быстрыми движениями отцовских пальцев. Отец, как и Хаим, был молчуном. Он был портным, но зарабатывать шитьем ему удавалось не всегда, и поэтому он торговал тканями или работал на швейных фабриках. Сара помнил отца, помнил, как тот без конца курил. Не выпускал сигарету изо рта. И его проворные пальцы, когда он шил. Что еще ему запомнилось? Что по пятницам вечером тот ходил в синагогу, да и в субботу утром, и в праздники. Что был он худым и высоким, очень видным, когда принарядится. В праздники он носил костюмы. К тому времени, как дети пробуждались, уже был на ногах, одет и побрит. Что он медленно жевал. Заканчивал ужин после жены и детей. Приятными вечерами сиживал во дворике их дома в Нес-Ционе, курил и слушал радио. Он умер, когда Хаим был в школе, в месяц нисан[3]. Почему-то никого не послали сообщить мальчику об этом, забрать его из класса. Ему все рассказали, только когда он вернулся домой. Было ему тогда восемь лет. И вот спустя несколько дней остальные родственники впервые заметили, что он ходит во сне по дворику и разговаривает сам с собой. А когда родился Эзер, было ясно, что его назовут в честь отца. * * * В одиннадцать часов Хаим закончил работу на кухне и позвонил матери по телефону, стоявшему в спальне. Он спросил у нее, как самочувствие, и она сказала, что ноги отекают.