– Мне больше не надо, – спешит прикрыть свою чашку художник. Сомер глядит на электронный фоторобот в его планшете. Хорошо, что Гибсон вспомнила про необычную одежду, иначе получается портрет самого обычного пожилого мужчины: высоковатый, седоватый, полноватый. Очень приблизительное описание. – Что-нибудь в его внешнем облике выделялось? Может, шрамы? Своеобразная походка? – Нет, – подумав, отвечает миссис Гибсон. – Ничего такого. – А голос? Не особо запоминающийся? – Ну, я перекинулась с ним всего парой слов и очень давно, но речь у него, помню, грамотная. Не как у простолюдина. – Акцент? – А вот акцент, кстати, был – что-то вроде бирмингемского говора. Думаю, он пытался его скрыть, однако в приступе злости такие вещи проявляются… – Злости, миссис Гибсон? О чем это вы? – Разве я не сказала? Они ругались. Сын был чем-то сильно расстроен. – Вы слышали, как они ругались? Когда это случилось? Раньше вы ни о чем таком не упоминали. Миссис Гибсон замирает с чайником в руке. – Господи, да года три уж прошло, а то и больше. В моем возрасте время коварно – думаешь, что-то случилось пару месяцев назад, когда на самом деле минули годы… Сомер немного подается вперед. – Вы помните, из-за чего была ссора? – Не уверена, что вправе вам рассказывать, – озадаченно отвечает миссис Гибсон. – Я услышала их разговор, так как проходила мимо, а они стояли на крыльце. Этот Джон упомянул что-то про завещание старика – вот я и решила, что он сын Харпера. Тогда-то в его речи и проскочил бирмингемский говорок. Всего в паре слов, но у меня ухо чуткое, мой муж родом оттуда. Странно, раньше я об этом и не задумывалась… – И его точно зовут Джон? – Точно, детка. Без сомнений. Ну что, еще чаю? * * * У Алекс удивленный вид – кажется, она не ожидала меня увидеть, хоть я и обещал ее забрать. Она работает в высоченном здании, которое видно с окружной дороги. Такое с остроконечной штукой на крыше, насмешливо выглядывает своими башенками на Ботли-роуд. Один шутник в отделе называет его «Минас Моргул», как мрачную крепость из «Властелина колец». Вид оттуда, конечно, шикарный. И парковка огромная. Здесь я и жду супругу. Она выходит с двумя незнакомыми мне людьми: женщиной за тридцать в зеленом костюме и мужчиной, ровесником Алекс. Высокий, темноволосый. Почти как я. Женщина в зеленом говорит им что-то на прощание и направляется к своей машине. Алекс с мужчиной задерживаются, и, как я вижу, это не просто болтовня между коллегами. У нее вид серьезный, у него – задумчивый. Головы наклонены ближе друг к другу, чем следовало бы. Он постоянно жестикулирует. Как бы упрочивает свой статус, свою компетентность в деле. Работая в полиции, учишься понимать язык тела. Оценивать людей без звука. Прощаясь, он не касается Алекс. Ну, она же в курсе, что я наблюдаю. Ее коллега, видимо, тоже. – Кто это был? – спрашиваю я, когда жена садится в машину. Она бросает на меня короткий взгляд и начинает пристегивать ремень. – Дэвид Дженкинс. Тоже работает с семьями. – Выглядело очень эмоционально. «Только не говори, что ревнуешь», – читаю я молчаливый ответ во взгляде Алекс. – Я лишь хотела посоветоваться с ним. От этого как-то не легче. Однако, как и Гис, я знаю, когда надо перестать докапываться. Мы выезжаем на дорогу, и я направляюсь к окружной. – Заскочим в больницу, ты не против? Хочу проверить, как там девушка. – Без проблем. Я вообще не думала, что ты так рано освободишься. – Я и не освободился бы, появись в деле хоть какое-то продвижение. Мог бы заниматься сейчас чем-нибудь полезным. Глянув на меня, Алекс отворачивается и смотрит на мелькающие за окном поля. – Прости. Я не так хотел выразиться. Алекс отмахивается рукой, но голову не поворачивает. Она тоже знает, когда надо остановиться. * * * Мы приезжаем в больницу, и Алекс, к моему изумлению, решает пойти со мной. – Уверена? Ты же ненавидишь больницы. – Все лучше, чем сидеть тут и ничего не делать. На третьем этаже меня встречают Эверетт и врач – прямо будто из медицинского сериала «Катастрофа» (или как он там называется). – Титус Джексон, – представляется он, пожимая мне руку. – Боюсь, я могу лишь повторить все то, что уже рассказал констеблю Эверетт. Пациентка определенно рожала, однако недавних следов сексуального насилия не обнаружено – ни вагинальных, ни синяков на теле. – Она все еще под действием успокоительных? – Уже нет. Хотя по-прежнему молчит. – Можно к ней зайти? Джексон медлит с ответом. – Только на пару минут и по одному. Психологически она очень уязвима. Сильно беспокоится, когда к ней подходят близко, особенно мужчины. Учтите это. – Я умею общаться с жертвами насилия. – Не сомневаюсь, однако тут замешано не только насилие. Я киваю. Он прав. – А что с ребенком? – По вашей просьбе коллеги из педиатрического отделения провели еще один осмотр – никаких намеков на сексуальное насилие. Хотя вы и сами прекрасно знаете, что иногда с детьми творят такое, от чего не остается следов на теле. – Все верно. Я знаю. Я поворачиваюсь к Алекс. – Я побуду здесь, – говорит она, предвосхищая мой вопрос. – Могу проводить вас в комнату ожидания, – предлагает ей Эверетт. – Чуть дальше по коридору. * * * Подойдя к палате девушки, я делаю то же самое, что сделал бы любой другой: останавливаюсь и смотрю на нее через стекло. И мне вдруг становится стыдно. Чувствую себя вуайеристом. Интересно, а каково ей здесь, в четырех больничных стенах, полных заботы, но все же напоминающих тюрьму? Глаза открыты, и хотя за окном полно деревьев, травы и других зеленых красот природы, которых бедняга была лишена бог знает сколько времени, она пялится в потолок. На ряды одинаковых бесцветных плиток. Я стучу – девушка резко приподнимается на койке. Я медленно открываю дверь и захожу внутрь, но не приближаюсь к ней. Все это время она пристально следит за мной взглядом. – Я из полиции. Меня зовут Адам. Она вроде бы как-то реагирует, но неопределенно. – Вы уже видели мою коллегу, констебля Эверетт. Верити. Это имя она явно узнает.