– Гардинер вышвырнул ее из дома, потому что она забеременела от другого. В общем, решила ему отомстить. Алекс смотрит в сторону сада. – «Как жаль, что она шлюха»[20]. – Что, прости? – Это дело превращается в настоящую трагедию мести. – Она качает головой. – Так называлась пьеса, на которую мы ходили… Где это было? – В Стратфорде. Правда, смотрели мы «Женщины, остерегайтесь женщин»[21], но все эти произведения рассказывают об одном: месть, насилие, подмена одного человека другим. А еще кровь. Сколько же в них пролито крови… Теперь я вспомнил. Тогда из театра я вышел весь забрызганный кровью, и в кои-то веки она была искусственной. Когда чуть позже я выхожу из дома, чтобы забрать кое-что из машины, то замечаю некое движение наверху. У окна стоит мальчик и смотрит на меня. Подброшенный ребенок, живущий в комнате моего сына. * * * Роб Гардинер заходит в свою квартиру и тихонько закрывает за собой дверь. Он нес спящего малыша на руках и теперь осторожно кладет его на диван. Поерзав, Тоби переворачивается, не вынимая большой палец изо рта. Гардинер гладит сына по голове. Сгущаются сумерки, и в комнате довольно темно, однако свет он не включает. Роб выпрямляется и идет к окну, через которое выглядывает в сад. Потом задергивает шторы и устало садится в кресло. Остатки солнечного света отражаются в серебристых фоторамках на каминной полке. Снимки не видно в полумраке, но Роб и так прекрасно знает, что на них изображено: Тоби с Ханной; все они втроем; его супруга отдельно. Жизнь, которая когда-то была у Роба. Он едва слышно всхлипывает и спешит прикрыть рот рукой, лишь бы не разбудить ребенка. По лицу стекают безмолвные слезы; он сидит в темноте и предается воспоминаниям. Одним воспоминаниям. * * * На следующее утро я первым делом сообщаю команде новости по делу: что сообщила Вики, что выдумала Пиппа и чего не совершал Роб Гардинер. – А все это значит, – подытоживаю я, – что мы возвращаемся к первоначальной временной шкале, согласно которой в шесть пятьдесят Ханна была жива и звонила Пиппе, а около семи тридцати вышла из дома, взяв Тоби с собой, чтобы поехать в Уиттенхэм. Рабочая гипотеза такова: Ханна отправилась забрать машину с соседней улицы, там встретила Харпера, и старик заманил ее к себе. Как и Вики. Слышится шорох ног; все понимают, что придется начинать все сначала – ведь у нас по-прежнему нет ни улик, ни места преступления. – Так что дальше? – устало спрашивает Бакстер. – Надо еще раз прочесать дом на Фрэмптон-роуд вместе с ребятами Чаллоу. – Но мы уже были там. Криминалисты проверили каждую комнату… – Мне плевать. Мы наверняка что-то упустили. * * * В коридоре меня ждет дежурный по отделению. – Инспектор, к вам пришли. Брайан Гау, тот криминалист-психолог. – Серьезно? А я думал, он в Абердине или вроде того… – Видимо, нет. Попросить его зайти попозже? – Он не стал бы являться сюда без важного повода. Веди его ко мне. И пусть кто-нибудь сделает нам кофе – нормальный, а не это дерьмо из аппарата. По дороге меня перехватывает супер, поэтому, когда я захожу в свой кабинет, Гау уже ждет. Я сразу понимаю, зачем он пришел: на столе перед ним лежит ксерокопия дневника Вики. А еще он взял кофе навынос из ближайшей кафешки. – Откуда это у вас? – Латте? – удивляется психолог. – Дневник. Гау откидывается на спинку стула и кладет ногу на ногу. Дергает стопой, задевая коленку. – Алан Чаллоу прислал. Решил, что меня это заинтересует. Он был прав. Я сажусь напротив. – И?.. – Есть кое-какие мыслишки. – Поделитесь с простым следователем? Гау едва заметно улыбается. – Конечно. Только я хотел бы понаблюдать за девушкой. Можно такое устроить? – Я попросил Вики приехать в участок, чтобы дать показания. Назначил на завтра; сейчас узнаю, не получится ли ускорить процесс. Гау тянется за своим кофе. – Отлично. Я выхожу, чтобы найти Эверетт и поручить ей связаться с Вайн-Лодж, а вернувшись, застаю Гау перелистывающим копию дневника. – Больше всего меня смущает ребенок, – говорит он. – Точнее, ее отношение к ребенку. В больнице их пытались оставить вместе, но ничего не вышло, верно? – Она так раскричалась, что мальчика унесли. Врачи решили не настаивать, иначе было бы только хуже. – А потом? Они еще контактировали? – Нет. Гау хмурится: – Уверены? Вы же не можете точно… – Вообще-то могу. Он у меня дома, – неохотно признаюсь я, чувствуя, что к лицу приливает кровь. – Всего на несколько дней, пока ему не подыщут семью. Заткнись, Фаули. Заткнись уже. Гау удивленно смотрит на меня. – Мда, это не совсем по протоколу… – Харрисон одобрил, если вам интересно. После долгой паузы он кивает: – Ясно. А девушка просила его увидеть? – Нет. Знаю только, что она плохо отреагировала на телерекламу с ребенком. Гау складывает вместе кончики пальцев. – Еще что-нибудь? – Психиатр из больницы Джона Рэдклиффа предположил, что это посттравматическое расстройство. Что она блокирует воспоминания, частью которых является и ребенок. Гау медленно кивает: – Дитя, ставшее плодом насилия, всегда будет напоминать о насилии одним своим присутствием. Возможно, дело именно в этом, если она не сумела к нему привязаться.