– Как вы думаете, так надо играть Эдит Томпсон? Я ответил, что именно так. Я весьма смутно представлял себе, кто такая Эдит Томпсон, но мне очень хотелось произвести благоприятное впечатление на мать Софии. – Очень похоже на Бренду, не правда ли? – осведомилась Магда. – А знаете, я до этой минуты об этом не думала. Очень интересно. Не указать ли мне на это сходство инспектору? Человек за письменным столом едва заметно нахмурился. – Право, Магда, тебе вообще незачем встречаться с инспектором. Я могу ответить на все интересующие его вопросы. – Незачем? – Голос ее зазвучал пронзительно. – Разумеется, я должна с ним встретиться! Миленький, ты совершенно лишен воображения! Ты не ощущаешь, насколько важны детали. Он захочет знать точно, как и когда все произошло, все мелочи, которые тогда запомнились и не могли не удивить… – Мама, – София появилась в дверях, – ты не должна пичкать инспектора выдумками. – София… голубка… – Ненаглядная, я знаю, у тебя уже все выстроено и ты готова дать прекрасный спектакль. Но поставила ты его неправильно. Абсолютно неправильно. – Глупости. Ты просто не знаешь… – Знаю. Радость моя, играть надо совсем по-другому. Притушенно, говорить мало, побольше скрывать, быть настороже и оберегать семью. На лице Магды Леонидис выразилось откровенное, как у ребенка, замешательство. – Голубка, – сказала она, – ты и вправду считаешь… – Да, считаю. Играть под сурдинку. Вот в чем смысл. – И София, увидев, как на лице матери появляется довольная улыбка, прибавила: – Я тебе приготовила шоколаду. В гостиной. – Дивно! Умираю от голода… Она помедлила в дверях. – Вы не знаете, – сказала она, обращая свои слова то ли ко мне, то ли к полке за моей головой, – как чудесно иметь дочь. И с этой репликой под занавес она покинула сцену. – Один бог ведает, что она наговорит полиции, – сказала мисс де Хевиленд. – Все будет в порядке, – успокоила ее София. – Она может сказать что угодно. – Не волнуйся, она сыграет так, как того требует режиссер. А режиссер – это я. Она направилась было за нею вслед, но в дверях обернулась: – Здесь к тебе инспектор Тавернер, отец. Ты не против, если Чарльз останется? Мне почудилось, будто по лицу Филипа Леонидиса скользнуло легкое недоумение. И немудрено. Но привычка соблюдать невозмутимость сослужила мне добрую службу. Он пробормотал: «Да, конечно, конечно» – несколько неуверенным тоном. Инспектор Тавернер, солидный, надежный, вошел с той деловитой стремительностью, которая почему-то действовала на людей успокаивающе. «Несколько неприятных минут, – словно говорила его манера, – и мы навсегда уберемся из вашего дома, и больше всех доволен буду я. Поверьте, мы не собираемся околачиваться тут вечно». Не знаю уж, как ему удалось дать это понять без единого слова, а только придвинув стул к письменному столу, но факт тот, что удалось. Я скромно уселся немного поодаль. – Я вас слушаю, инспектор, – проговорил Филип. – Я не нужна, инспектор? – отрывисто произнесла мисс де Хевиленд. – Пока нет, мисс де Хевиленд. Вот если позволите позднее… – Да, конечно. Я буду наверху. Она вышла и закрыла за собой дверь. – Итак, инспектор? – повторил Филип. – Я знаю, вы человек занятой, я вас долго не задержу. Скажу вам только строго конфиденциально, что наши подозрения подтвердились – ваш отец умер не своей смертью, а от чрезмерной дозы физостигмина, чаще известного как эзерин. Филип наклонил голову, но никаких признаков волнения не обнаружил. – Есть ли у вас какие-нибудь догадки? – Какие же могут быть у меня догадки? На мой взгляд, отец принял яд по ошибке. – Вы действительно так думаете, мистер Леонидис? – Да, по-моему, это вполне допустимое объяснение. Ему, не забывайте, было уже под девяносто, и видел он неважно. – И поэтому сумел перелить содержимое пузырька с глазными каплями в пузырек из-под инсулина. Вам действительно это кажется правдоподобным, мистер Леонидис? Филип не ответил. Лицо его окончательно превратилось в непроницаемую маску. Тавернер продолжал: – Пустой пузырек из-под глазных капель мы нашли в мусорном ящике. Никаких отпечатков пальцев, что уже само по себе любопытно. Они должны были быть – вашего отца, либо жены, либо слуги… Филип поднял глаза: – Слуги? В самом деле, а это не может быть Джонсон? – Вы предлагаете Джонсона в качестве преступника? Конечно, у него была благоприятная возможность. Но что касается мотива, то тут дело обстоит совсем не так просто. Отец ваш имел обыкновение выплачивать ему ежегодно премию, и с каждым годом премия возрастала. Ваш отец четко объяснил ему, что делает это взамен суммы, которую иначе оставил бы по завещанию. Сейчас, после семилетней службы, премия достигла уже солидной суммы и возросла бы еще. Так что интересы Джонсона требовали, чтобы ваш отец жил как можно дольше. Более того, они были в прекрасных отношениях, прежний послужной список Джонсона безупречен – квалифицированный преданный камердинер. – Старший инспектор помолчал. – Нет, мы не подозреваем Джонсона. Филип ответил невыразительным «понимаю». – А теперь, мистер Леонидис, может быть, вы дадите мне подробный отчет о своих передвижениях в день смерти вашего отца? – Безусловно, инспектор. Весь тот день я провел в этой комнате, исключая, естественно, время принятия пищи. – Виделись ли вы в тот день с отцом? – Я зашел к нему, как обычно, поздороваться после завтрака. – Вы были с ним наедине? – В комнате находилась моя… э-э-э… мачеха. – Он вел себя как обычно? В тоне Филипа на этот раз просквозила ирония: – По-моему, непохоже было, что он предвидел свою смерть от руки убийцы. – Часть дома, занимаемая вашим отцом, полностью отделена от этих помещений? – Да, попасть туда можно только одним путем – через дверь в холле. – Дверь обычно заперта? – Нет. – И никогда не запирается? – Я никогда не видел ее запертой. – Любой может передвигаться по дому, переходя из одной части в другую? – Конечно. Они были разделены только с точки зрения удобства домашних. – Как вы узнали о смерти отца? – Мой брат Роджер, занимающий западное крыло верхнего этажа, прибежал с известием, что у отца сердечный приступ, он задыхается, ему явно плохо. – И как вы поступили? – Я позвонил доктору, чего до меня никто не подумал сделать. Доктора не было, и я попросил передать ему, чтобы он приехал как можно скорее. Затем я поднялся наверх. – А дальше?