С виноградными лозами пришлось повозиться, аккуратно раскапывая снег и стараясь не повредить главные стебли и листья, так и не замёрзшие зимой. Рассказ добытчиков о перебитом корне натолкнул меня на одну мысль. И, действительно, где синие стволы выходили из земли, чтобы через полметра окрасится в красный цвет — земля была мягкой и рыхлой, а не каменистой и твёрдой. На глубине в половину ладони шесть основных стволов, по два на каждое искривлённое дерево, сливались воедино и переходили в тонкую перемычку длиною меньше сантиметра, росшую из едко-жёлтого корня. На первый раз я разрезал эту перемычку, пока корень был в земле. Весь огромный куст с красными ягодами вздрогнул, обмяк и обвалился, а корень мгновенно почернел. И если на раскопку снега и земли мне потребовалось минут пятнадцать, то ягоды с фалангу собирались в стеклянную банку все полчаса. И ещё одна минута потребовалась, чтобы отрезать синие участки стебля, ибо красные после оклазии ничего после себя не оставляли. Второй эксперимент я провёл на лозе с синими ягодными. Там я так же раскопал снег и землю, но не сразу обрубил корень, а медленно его вытащил. Если одной рукой придерживать общее для стеблей основание и тянуть его вверх, а другой тянуть корень — то он преспокойно вытащится из земли. Абсолютно гладкий и без волосков на поверхности, от соприкосновения с воздухом он из едко-жёлтого цвета окрасился красным. С виноградной лозы с чёрными ягодами, ко всему остальному, добывались росшие на самом верху куста будто кедровые шишки. Вот только они вывернуты орешками наружу, цвет у них малахитовый с серебряным отблеском, и пахнут они как месячная настойка алое на нашатырном спирте. Внимание, Ваше имущество поглощает скверна Оповестила система, стоило только мне выйти из рощи с третьей банкой с чёрными ягодами. В первый раз я был далеко и чисто физически не успел добраться до труселей — но сейчас носочки были в прямой доступности. Они будто завибрировали, их очертания стали неясными. Я успел вытащить их из скверны. Внимание, предотвращено поглощение Вашего имущества Выскочило оповещение, когда очертания носков стали прежне чёткими, а счётчик структурной прочности с шестидесяти трёх уменьшился на единицу. Я вернул носки в рощу. Вскоре они опять покрылись странной аурой вместе с предупреждением системы. Я вновь вытащил их и засунул обратно, но уже окончательно. Внимание, Ваше имущество поглощает скверна Начался отсчёт в минуту. Системе ещё раз предупредила на тридцать секунд. И ещё раз, когда оставалось пятнадцать. Внимание, Ваше имущество поглощено скверной Носочки покрыла рябь, их очертания размылись и они, обратившись миллиардами атомов, исчезли как сдутые ветром. Из лог-файла пропало любое упоминание поглощённых вещей, будто бы их и не было вовсе. Интересно, неужели скверна когда-то пыталась вот точно также поглотить и меня, буквально стерев из мира, а тело, исказив, жаждала обратить в нежить? В лагерь я вернулся хоть и чертовски замёрзшим, но во вполне бодром расположении духа. Банки с ягодами я оставил в ящике около леса, положив туда же корни и добытые шишки. Зато кое-как дотащил до лагеря восемь кракчатских кож. Авантюристы аж обомлели от увиденного, распахнув рты и ошарашенно хлопая глазами. — Да вот это ты хорошо день провёл! — Галис подскочил ко мне и помог сгрузить с плеч довольно тяжёлый груз. — Да за эти восемь штук тебе отвалят под четыре сотни! — Ты забыл, Галис, они ему нужны лично. Как успехи? Не с кожей, я её и так вижу, а с твоими вопросами. — Пока никак. Этот процесс не на один год, — я подсел к костру, протянул замёрзшие руки и устало вздохнул. Нот передал мне тарелку густой похлёбки и здоровый кусок пресной лепёшки, выпеченной из привезённой с собой муки. Щедро сдабривая её пряными травами и солью, авантюристы добавляли воды и на дне кастрюль выпекали походный хлеб. После тяжёлого рабочего дня можно многое отдать за такой хлеб. — Нашли слизней? — спросил я, покосившись на кувшины с широким горлышком. — Да нашли, даже много, в километрах семи отсюда, — сказал Галис, закончив раскладывать рулоны свёрнутой кожи. — Да наткнулись на них чисто случайно. Решили пройти к месту, где в прошлый раз с караваном на стоянку встали. — Монету мы заработаем, ксат, за разведку и за слизней. — Как вы их вообще находите? — Да вот так, — Галис взял две палочки и постучал ими друг об друга. — Или это ритм какой-то мелодии, или ты себе мозги отморозил. — Да мы тут все от этих холодов отупели. — По вибрации мы их находим, ксат. По её отсутствию, — Нот взял одну палочку и принялся ей водить около земли, как слепой тростью на дороге. — Если в снегу ударишь что, то почувствуешь рукой. Но если уткнёшься в слизня, то рука резко остановится, и всё. — Да вот мы завтра монету и заработаем, — Галис кивнул в сторону кувшинов. — Куда их вообще используют? — Да благородные, богатеи и купцы оболочку морозных слизней со льдом хранят в подвалах, продукты на них держат. Да как в мешки в неё лёд засовывают и тогда он медленней тает, и сильнее охлаждает. Говорят, с оболочкой лёд аж до осени может пролежать. Да всё равно оболочку выкидывать потом, дряхлеет она. — Им кувшинов мало? — Да вот не всё в кувшинах хранить можно. Ягоды там, фрукты какие, рыбу — такое только на льду. Да и сам лёд, я слышал, благородные едят. — То же слышал, — Нот бросил в костёр палочку, которой до этого елозил по земле. — В столице есть… ресторан. Там летом продают лёд. Его крошат, поливают вареньем и продают за сто золотых за маленькую плошку. — Да я за эти деньги шлюхой стану! Сто золотых! Да за воду! И варенье! — А благородным не противно есть лёд, хранившийся в оболочке слизня? — Так, кое-где и студень едят. В Кратире, кстати, есть одно место. Это от него задание на студень. Только, это, едят не всех. — Я помню описание задания. Только грибные и плодовые. — Ещё обычные и морозные, — добавил Нот. — Да если вздумаешь взять такое задание — не тащи из канализации, а то убьют. Да даже смотреть не будут, что ксат. Чё там определять? Да смешал золу с мёдом и капнул немного. Если зашипит — то убьют на месте. — Законы есть, ксат. В Кратире, Луцке и Гантаре таких идиотов разрешено убивать на месте, или в раба делать. В других городах им дарят десять лет каторги. Наутро третьего дня в банках оказалось немного белого порошка, настолько мелкого, что даже крупицы не различались. Получилось добыть чуть меньше половины склянки, выданной алхимиком из Магнара. Корни после оклазии исчезли все, а от восемнадцати добытых оснований осталось только пять, да и те скукожились вполовину. Шишки и вовсе испарились, оставив после себя россыпь небольших орешков. Если раньше они были мягкими и лопались от лёгкого нажима, то после оклазии затвердели стеклянной каплей малахитового цвета. Орешки не разгрызались, а вкус у стебля оказался до боли пресным и противным. Зато от невесомой щепотки белой пыли слёзы брызнули из глаз, и я тут же нырнул головой снег с открытым ртом. Казалось, сотню острейших перцев сжали до размера горошины и положили на мой язык. Целую минуту я ногтями отскабливал остатки порошка и жевал снег, пока жжение не ушло. Но вот если щепотку пыли положить на кинжал или любой другой предмет, то она моментально пожелтеет и сбавит остроту до приемлемого гастрономического уровня. До обеда я добыл три виноградной лозы и восемь кракчатов. А после, подкрепившись в лагере и согревшись — приступил к изучению полёвок. И уже через несколько часов я полностью и целиком убедился, что вляпался в наисквернейшую историю. Невозможно было придумать способа вытащить полёвку из логова, не атаковав её. Способ не находился, его словно не существовало. И мало того, во время изучения твари я едва не погиб, испуганный её внезапной вознёй. Обитая в глубокой норе, с входом размером с крупный арбуз, нечто похожее на креветку и опоссума мелкими чёрными глазками смотрело прямо сквозь меня, будто не замечая раскопавшего снег ксата. От входа до твари было не меньше метра, достать до неё рукой было невозможно. Я решил попробовать кинуть в тварь камнем с безопасного расстояния, но с семидесяти метров подобное исполнить крайне сложно. Следующая мысль была признана вполне дельной, и я тут же принялся старательно ковырять острым основанием посоха каменистую землю в двух метрах от норы. В гильдейском справочнике говорилось, что свернувшееся клубочком существо в норе, похожее на обросшую креветочными панцирями крысу с десятком мелких кротовьих лапок на брюхе и без рта, но с огромным клювом попугая на подбородке — это всего лишь передняя часть твари. Возможно, её голова или что-то ещё. После передней части идёт сто метров длинного хвоста из сотен прямоугольных пластин, сложенных в компактную форму и готовых разжаться пружиной, выталкивая голову из норы со скоростью пушечного ядра. Основное же тело спрятано глубоко в норе, представляя собой склизкую извивающуюся массу внутренностей, закрытых от внешнего мира плотной прозрачной оболочкой на глубине в половину локтя под землёй. Вот именно когда я прокапал до прозрачной оболочки и решил проверить её на ощупь — тварь издала резкий пшикающий звук, испугав меня до седой шкуры. Участь испариться в облаке кислотного взрыва была настолько страшна, что я воспользовался «Рывком» и отскочил спиной назад, сделал ещё несколько шагов. И упёрся во что-то плотное, высокое, пружинистое и шелестящее листвой. Перед глазами возник образ сестрёнки и мамы, дыхание перехватило от ужаса. Но я боялся не листы. Правая пятка давила на один из основных стеблей лозы и приложи чуть больше силы — то итог был бы предрешён. Долгие секунды я боролся с оцепенением, пока не убрал ногу с лозы, мгновенно отскочив и упав на мягкий снег в метре от порождения. Меня затрясло от адреналина, стеганувшего мозг плетью. Я долго гасил накатывающие на сознание чувства, а когда одержал над ними вверх — то морально был опустошён. Единственное, на что меня хватило — выйти из рощи, сесть на вытоптанный участок рядом с ящиком и угрюмо уставиться на ближайшее скверное дерево. Потребовался час, чтобы полностью прийти в себя, и ещё столько же, чтобы осознать, даже принять одну наисквернейшую мысль. В лагерь я пришёл, принеся с собой ящик с пустыми банками и кучей орешков в них, полной склянкой пыли, девятью синими стеблями и тремя кожами кракчатов. Корень, оставшийся после оклазии — я выбросил обратно в рощу. Я не смог бы объяснить, почему его верхушка отрезана, а сам он надкусан. По вкусу он стопроцентно походил на батат, сладкий картофель. Сбросив кожу в общую кучу — я уже было хотел сесть к костру, но вместо этого уставился на двух рабов, со вчерашнего дня смотрящих на меня почти как на бога. Я смотрел на двух сгорбившихся мужчин, с мозолями на руках и с выбитыми зубами, прижимавшихся к костру как к чему-то самому светлому в их жизни. Я смотрел на них, а в моей голове роились нехорошие мысли. Я полностью осознавал всю их черноту, всю глубину собственного падения, но не мог и сдвинуться с места, лишь молча смотрел на двух рабов, называемых одноразовыми. — Нет, — спустя несколько минут я устало прошептал и мотнул головой. Я ещё не настолько морально разложился, не настолько низко пал, чтобы прибегать к подобному. Должен быть другой выход, должен же найтись другой способ. — Ксат, госока! — рядом показался Нот, с силой тормошивший меня за плечо. — Что? — Что «что»? Ты, как, нормально всё? — Да, просто устал немного. — Немного устал? Да ты как полено стоял, таращился на рабов. Они уже закрысились к стенке, ещё бы немного, так и вовсе удрали. Чего с тобой? — Устал, говорю, просто устал, — я сел к костру и махнул рукой в сторону добычи, намекая, что она из воздуха не берётся. — Да что-то ты какой-то не свой, ксат, — сидевший рядом Галис настороженно посмотрел на меня. — Да тебя как будто убить пытались. — Когда именно? На мой вопрос Галис не ответил, лишь отвернулся и задумчиво уставился на огонь. — Точно всё хорошо? — прогнусавил Нот. — Просто устал. Вообще чего-то как-то устал. Нот подал мне кружку, до краёв заполненную густым отваром из трав, но пить его постным не хотелось. Я полез в рюкзак и достал флагу, заполненную коньяком. Галис и Нот ничего не сказали, когда я плеснул в кружку глоток согревающей жидкости. Авантюристы лишь с тяжёлым выражением на лицах смотрели на меня. Я не сдержал насмешливую ухмылку, и протянул им флягу. Это развеселило нутонов, недавнее происшествие с рабами забылось. Авантюристы рассказали о сегодняшнем походе, о добытых трофеях, и что Галис по тупости чуть ногу не обморозил об слизня. Когда я отогрелся и собрался уходить, авантюристы попытались меня остановить, мол, я устал, сам не свой, вечер уже, и всё такое, да и заллай добыл достаточно. Но я шёл не для добычи, хотя вначале отловил очередную партию кракчатов. Отойдя от скверной рощи на почтительное расстояние — я полез в рюкзак за особым зельем. Оно пахло тройным одеколоном, смешанным с бананом, и вкус от запаха не отличался. Внимание, уровень навыка «Чувство магии» временно увеличен на два уровня Время действия: 24 часа Внимание, уровень навыка повышен временно, выбор постоянного улучшения невозможен Я закрыл глаза и медленно опустился на колени. Меня тошнило. Мир, бывший нормальным и чётким, заполнился рябью и чем-то непонятным. Даже закрытые веки не спасали. От сугробов, от утрамбованной дорожки, от сумки, от флакона из-под зелья, от самого воздуха — от всего отделялись белые нити тоньше паутины. Воздушные и лёгкие, они медленно плыли вверх, иногда прямые, а иногда колеблясь как волны океана. Иногда короткие с ноготь, иногда длиннее руки. Некоторые исчезали в небесах, некоторые рядом с местом своего появления. Но всегда они исчезали как мыльный пузырь, сотрясая пространство вокруг себя лёгкой рябью. Эти нити были повсюду, сверху, спереди, позади, с боков, я чувствовал их, чувствовал, как они исчезали и сотрясали пространство, одни колыхались секунды и сходили на нет, а вторые существовали долгие минуты, смешивалась с другими и закручивалась вихрем, но всё равно пропадая в конце. От меня они тоже отходили, эти белые линии, но гораздо больше. И иногда они вели себя по-другому: их могло закрутить в спираль и тогда, исчезая, они тревожили пространство шипастыми волнами, сферой расходящимися во все стороны. От посоха же, плаща и кинжала, линии отделялись изломанные и искривлённые. Но от посоха и плаща отходящие линии исчезали как обычные, просто с рябью, а вот от костяного лезвия кинжала изломанные паутинки иногда закручивались и сотрясали пространство шипастыми волнами. Я долго привыкал к этому новому чувству, аж в ногах застреляло от холода, но когда более-менее привык, то опёрся на посох и кое-как доковылял до скверной рощи. От каждого её создания и даже от воздуха отходили изломанные и искривлённые линии.