— Прости, пожалуйста, так это твоя детская травма. — Поэтом может стать только раненая душа, — вздыхал он, и я не знала, плакать мне или снова смеяться. А он продолжал, не замечая выражения моего лица: — И вообще это фигня. Сейчас все фотографы, камера позволяет сделать такие снимки, что они сходят за искусство. А оно, между прочим, сложнее. Возьми, например, писательство. Там тебе никакие гаджеты не помогут, если нет стиля. Я снова закатила глаза и отвернулась от него. Макс продолжал что-то бубнить уже самому себе. Гид, к счастью, не ссылалась на Белинского, и я стала слушать ее дальше: — Хогарт подобен невидимому наблюдателю или даже ангелу-хранителю Амстердама. Неслышно он проходит по этим улицам и снимок за снимком впитывает город и его людей в свой объектив, создавая единую таинственную историю. Так что, быть может, и вы случайно попадете в его летопись мгновений, пройдясь сегодня по улицам Амстердама… кто знает, — эффектно завершила она свою речь. Ее тут же стал окликать кто-то из экскурсантов, атакуя вопросами о том или ином снимке. В зале стоял гудящий шепот и царило возбуждение. Я наблюдала подобное уже не раз, поэтому просто прохаживалась туда-сюда, надеясь где-нибудь найти и портрет самого фотографа. Макс, шедший за мной, в какой-то миг остановился у одного из снимков. Тогда я побрела дальше одна. Я обнаружила в фотографиях Хогарта нечто новое. Грусть. Теперь она сквозила чуть ли не в каждой его работе в каких-то незначительных деталях — освещении, людских лицах, тенях… Я помнила, что раньше в фотографиях витало много спонтанной радости. Он любил тайком поснимать туристов, местных гопников и одиноких девушек. Все прошлые фото были как маленькие замочные скважины в чужую жизнь. Теперь снимки напитались совершенно новой, тягучей меланхолией. Людей на них больше не было. Зато были пейзажи и снимки утреннего или вечернего Амстердама. Таким духом печали, бывает, веет от одиноко горящей свечи, которую забыли погасить и она горит в ночи ни для кого в своем восковом одиночестве… Снимая пустые улицы, он точно показывал нам тех, кто их покинул. Иногда мне казалось, я угадываю то, что он только слегка приоткрыл в своих работах. Что-то произошло. Не с городом. С ним. В толпе его поклонников я никто, но мне было не все равно, что с ним. Хогарт облекал абстрактные понятия в форму, находил для всего верные пропорции. С ним, мне казалось, я начинаю видеть больше. Возможно, возвращение в Амстердам и его выставка слились для меня в единое целое, как встреча с дорогим другом, перед которым не надо открываться, ведь он сам все видит. И знает, как дать тебе ощущение своей близости. Неизвестно откуда у меня появилась уверенность, что встреть я Хогарта в реальности, моя жизнь круто изменилась бы. Мы друг друга поняли бы в первые же секунды, ведь его мысли всегда находят отражение во мне. Каждый тешит себя такой мечтой об идеальном друге и если не находит его в своем окружении, то обращает поиск на то, что хотя бы дарит радость… Эта мысль была не очень веселой, и я постаралась ее отогнать, переключившись на окружающий мир. Макс уже растворился. Я обернулась, чтобы иметь представление, где он. Он нашелся чуть поодаль, у того самого кленового листа, и, подбоченившись, говорил с каким-то японцем. — I’m firmly convinced that it is Photoshop![5] — донесся до меня его яростный голос. Японец испуганно кивал. Я фыркнула и пошла дальше. Не хотелось их отвлекать. Я давно пыталась узнать фотографа через его искусство. Какой он, этот Хогарт? Забавно: человек, чьего лица я никогда не видела, чьего голоса я никогда не слышала, стал для меня важен. Я хотела возвращаться к нему вновь. И, может, однажды сказать ему «привет» и, разумеется, «спасибо». У самого входа висела последняя работа. Хогарт сфотографировал вокзал из окна стоящего поезда. На заднем плане были люди с чемоданами, служащие вокзала, а у самого окна стояла худая девушка, почти подросток — прямо напротив фотографа. От этого снимка веяло тягостным ощущением необратимости. Все было слегка смазанным и расплывшимся, но становилось понятно, что это не дрогнувшая рука, а слеза, застывшая в глазах уезжающего. Здесь проскальзывала несвойственная для Хогарта сентиментальность, и разумеется, эффект слезы — постановочный. Специальный фокус камеры или, как сказал бы Макс, «явный фотошоп!». Но после предыдущих снимков пустых улиц и одиноких аллей присутствие человека в таком ракурсе казалось излишне откровенным. Разрозненные части сошлись в историю о прощании. Внезапно я почувствовала на себе чей-то взгляд. Ощущение было весьма… странным. Мне хотелось повести плечами, как будто я могла сбросить с себя взгляд, как нечто материальное. Слегка повернув голову, я осмотрела толпу позади меня. У небольшой арки, прислонившись к стене, стоял высокий парень в черном. Он резко выделялся среди всех, и что-то в голове щелкнуло: это он смотрел. Пол-лица скрывали непроницаемые стекла темных очков. Длинная тонкая цепь, свисающая с его джинсов, тускло поблескивала звеньями. Руки небрежно засунуты в карманы, черные волосы слегка откинуты назад… Демоничен, нечего сказать. Наблюдатель вытянул шею и смотрел исподлобья. В его позе было что-то развязное, наглое и бесстрашное. Сложно было судить о выражении его лица, так как я не видела глаз. Виднелись лишь тонкие сжатые губы, а по непроницаемой поверхности очков скользили неясные блики. Я смерила его в ответ скептическим взором и отвернулась. Наверняка из тех посетителей, что вместо фотоискусства предпочитают живую натуру… Постояв еще пару мгновений перед «6:00 a.m.» (именно так назывался последний снимок), я снова стала слоняться вокруг, но уже не могла думать о Хогарте и его работах, спиной ощущая, что меня рассматривают, как музейный экспонат. Даже не видя его глаз, я могла сказать — это был какой-то очень странный интерес. Не так парни пялятся на симпатичную девушку. Так разглядывают препарированных зверушек на операционном столе. Я не понимала, является ли мое чувство, что за мной следят, реальным или надуманным, но почему-то ноги стали ватными и захотелось скрыться. Не выдержав, я нырнула в толпу, и сгрудившиеся люди отделили меня от чужого внимания. Вот только сталкера мне не хватало, хотя негласный девчачий кодекс гласит, что это признак популярности. Быстро отыскав Макса, который теперь слонялся в одиночестве и распугивал японцев, я требовательно дернула его за рукав. — Пошли отсюда. — Уже наскучило? Ну, я так и думал… — протянул он. — Просто хочу проветриться. Сюда я еще вернусь перед отъездом. Какая у тебя культурная программа? Макс хмыкнул: — У меня тут есть парочка друзей, настоящие гении вечеринок. Предлагаю к ним наведаться и сократить нашу невинность и неискушенность ровно наполовину. — Давай, звони им, — махнула я рукой и вывела Макса из галереи через служебный вход. * * * — Представляешь, мы сейчас идем, а за нами откуда-нибудь наблюдает объектив фотокамеры и делает тысячу снимков… — Не знаю насчет Хогарта, но вон тот парень за нами определенно следит. Мы остановились у какого-то магазина. — Кто? — поинтересовался Макс. Я вглядывалась в бледные витринные отражения, но тот тип словно сквозь землю провалился. Перед нами были разномастные голландские башмачки да магнитики с марихуаной. За моей спиной шли, переговариваясь и смеясь, самые разные люди, но наблюдателя из фотогалереи уже было не различить. Он точно растворился меж ними всеми в одну секунду. Еще мгновение назад мне казалось, что я видела скользящую тенью фигуру в черном. Парень следовал за нами от самой галереи, и всегда в отражениях. Я ни разу не видела его вблизи, но натыкалась на далекие зеркальные вспышки. Это походило на преследование призрака. — Я видела его только недавно, — упрямо сказала я, не замечая, что напряженно сжимаю стакан с кофе и тот вот-вот обольет мне руку. — Тебе почудилось, — раздраженно отмахнулся Макс. — Давай быстрее, а то опоздаем. — На вечеринки такого рода никогда не приходишь поздно, — хмыкнула я. Вечерело. По небу багровыми дорожками разбегались вытянутые облака и наползал вечерний холодок. Друзья Макса весьма бурно отреагировали на его звонок и обещали закатить нечто умопомрачительное. Мы шли по запутанным улочкам, но меня по-прежнему не покидало неприятное ощущение, что за нами следят. Пару раз я снова ловила в витринах знакомое бледное лицо в темных очках, выныривающее откуда-нибудь в самый неожиданный момент… Улучив возможность, я развернула Макса к очередной витрине какого-то магазина фетиш-костюмов и наконец смогла ему показать нашего преследователя. Он шагал на противоположной стороне улицы, уцепившись большим пальцем за карман джинсов, а другой рукой свободно помахивая. Даже в вечернем полумраке он не снял очков. — Вот, — шепнула я. — Это он. — Откуда ты его вообще взяла? — Макс слегка поморщился, пытаясь разглядеть его получше в отсвечивающих огнях. — Он идет за нами от самой фотогалереи и уже изрядно меня достал. — Тот в черном? — Угу, с длиной цепочкой на ремне. — Выглядит как гопник… Но, по-моему, это просто совпадение. Может, у него бабушка в этом районе живет. Я закатила глаза. — Крутая бабушка, наверняка владелица одного из этих кофешопов. — А почему нет? Бабушки разные бывают. — Потому. Потому что я всегда чувствую, когда за мной следят. Прозвучало странновато, но я не могла подтвердить это ничем, кроме внутреннего ощущения абсолютной необоснованной правоты. Мы оторвались от витрины и двинулись дальше. Я пила остывший кофе и напряженно смотрела в затылок этому молодому человеку, который уже пересек канал и теперь шел впереди нас. Его спина маячила впереди в свете фонарей. Он даже не таился. — Где натренировала интуицию? — поинтересовался Макс. — Слушай… просто смоемся от него и все. Меня это нервирует. Я вновь вгляделась в толпу впереди, но, как и следовало ожидать, парень уже исчез. Когда я держала его в поле зрения, мне было немного спокойнее. Казалось, видя его, я могу контролировать события. Но стоило ему испариться, и таинственная опасность, таившаяся в его облике, растекалась всюду. Ее уже нельзя было охватить взглядом. Мы свернули. Это был двор жилого дома с одиноко горящим тусклым фонарем. В окнах под мощный бит отплясывали люди. — Ну, вот и пришли, — отрапортовал Макс, звоня в дверь. — Сашок тут учится — вернее, курит дурь целыми днями. Дорвался, как уехал… Я тебе про него рассказывал. Никакого Сашка я не помнила, но уже было все равно. Я напряженно топталась на крыльце за его спиной. В глубине дома что-то оглушительно бумкнуло, и через мгновение на крыльцо упал прямоугольник света. Несколько пар рук буквально втянули нас в дом. Жар, царящий внутри, обрушился так внезапно, что в первый миг мне показалось, что я просто задохнусь.