Я пробыла в забытьи почти до самой ночи, сама не заметив, как отключилась то ли от общей слабости, то ли потому, что это был мой защитный механизм — отрубиться… Мир виделся как через пленку, и мне хотелось только неподвижно лежать на полу и ждать… Правда, я так и не поняла чего — Кая или смерти. * * * Сухость в горле. Запекшаяся кровь на руках. В глазах будто кисель. Что-то громыхнуло рядом со мной. Дверь? Дверь. Шаги. Сладкая горечь. Это в воздухе… Шорох и стук в синеватой тьме. Белые носки чьих-то кедов перед глазами. Кто-то наклонился надо мной и бережно приподнял мою голову. Сквозь туман я видела размытое лицо ублюдка. Почему-то четкими были только его глаза, которые в полутьме отсвечивали светло-серой сталью. — Что с тобой, Марина? — равнодушно уронил он в пустоту, положив мою голову себе на колени. Я хотела его грязно обругать и дать по роже, но вместо этого только слабо дернула рукой, касаясь его плеча, и хрипло произнесла: — Больше никогда меня не бросай… Странные слова, чтобы говорить их своему похитителю. — Прости, — сказал он, поглаживая меня по волосам. — Но ты далеко забралась. Я не помню, чтобы тебя тут оставлял. — Я хочу домой. Пожалуйста. — Когда ты в последний раз ела? — проигнорировал он мои слова. — Позавчера утром. — Почему ты мне сразу не сказала? — А ты бы послушал? — с трудом произнесла я. — Не знаю, — задумчиво сказал он, медленно проводя рукой по моему лицу. Внутри взвивалась обида. Как он мог меня бросить, уйти вот так почти что на два дня?! В конце концов, что я ему вообще сделала, за что он меня мучит? Похищает и бросает без объяснений в полном одиночестве, не оставив еды, не потрудившись даже развязать меня. Я почувствовала, что снова плачу, теперь уже на руках у моего похитителя. Он некоторое время безмолвно взирал, как я содрогаюсь в рыданиях, а потом, наклонившись ко мне, прошептал: — Знаешь… не хотел бы я тебя так мучать. Но почему-то не получается иначе. — Ты уже это сделал! Ты… жестокий ублюдок! Ты меня бросил! Бросил! Бросил! Я в истерике кричала это свое «бросил!», а он меланхолично проводил по моей голове рукой и молчал. Не знаю, откуда у меня еще были силы плакать и ворочать распухшим языком… Моя истерика длилась минут десять, а он спокойно наблюдал за ней, легко касаясь меня ладонями. Мне хотелось, чтобы он снова привязал меня или, наоборот, утешил и пообещал, что никогда больше не оставит. Я хотела какого-то действия. Я искала стабильности. Страх, который я испытала при мысли, что могу быть оставленной навсегда в том беспомощном состоянии, стал самым сильным, какой мне довелось испытать в жизни. И я как никогда нуждалась в ком-то близком… Но рядом оказался только этот Кай, разжигающий своим непонятным поведением удушающую ярость и одновременно обиду. Поэтому все, что я могла делать, — это реветь. Пальцы клещами вцепились в его майку, чтобы он, не дай боже, опять не ушел. Я не могу быть одна. Не хочу. — Ты как ребенок, — с непонятным весельем сообщил он, наблюдая за моими жалкими действиями. — Ну, все, тихо, тихо… Т-ш-ш-ш… Не знаю, что произошло в этот миг. Его спокойствие, суховатая ласка длинных теплых пальцев и моя беспомощность начисто стерли наши роли палача и жертвы. В какой-то момент, глядя на него сквозь слезы, я почувствовала, что уже больше не боюсь этого странного, холодного молодого человека. Как будто меня переключили на новый режим восприятия. И я даже не понимала, на каком этапе это произошло, но… …он был рядом. Лучше чем совсем никого. Постепенно я успокаивалась и затихала. Кай молчал, проводя пальцами по моему лицу и шее. Мне уже стало все равно, что со мной будет. Никогда я не чувствовала себя такой вывернутой наизнанку эмоционально. Кем мы были теперь? Я не чувствовала себя загнанной овцой, а он больше не был моим безжалостным мучителем. Хорошо, что полумрак комнаты давал нам обоим укрытие, возможность осознать происходящее. Мы оба это понимали. И внезапно в этой полутьме прозвучал совершенно обыденный вопрос: — Хочешь яичницу? * * * Уже несколько минут я буравила осоловелым взглядом розовый кружок колбасы посередине хлебца. Дилемма была проста: съесть или нет. Рядом со мной стояла пустая тарелка с желтыми следами. Яичница благополучно перекочевала в мой желудок, там же сгинули несколько наскоро сделанных бутербродов. Дрожащими руками я затолкала в рот все, что он передо мной поставил, вообще не понимая, как могу еще что-то делать, как я все еще пребываю в сознании… Но судорожно глотала и думала, что мне будет мало. Однако, как всегда, быстро насытилась. В голове царило ощущение стянутой прохлады, а в глазах как будто перекатывался песок. Кухня была маленькая. Большую ее часть занимали плита и серый холодильник с разболтанной ручкой. Из блестящего крана капала вода, а небольшой светильник бросал треугольник света прямо на стол, за которым мы сидели — я у двери, взобравшись с ногами на табурет и прижав колени к подбородку, а Кай напротив меня, опершись локтями о его поверхность и слегка наклонив вперед взъерошенную голову. Сведенная нога отходила. Изредка я шевелила стопой, чувствуя, как с болью возвращаются ощущения. Кай все это время смотрел, как я ем, и молчал. Под конец, когда уже не было сил гипнотизировать злосчастный бутерброд, я не выдержала и спросила: — И что дальше? Он слегка пожал плечами и произнес: — Все что хочешь. — А чего я хочу? — спросила я уже у самой себя и слегка повела закостеневшими плечами. — Я хочу… хочу тебя спросить. Можно? — Ну, спроси, — вроде как разрешил он. — Твоя карьера похитителя началась с меня? Уголки его губ дрогнули в усмешке. — С чего ты взяла? Может, до тебя у меня уже был большой опыт похищения девушек. — Не было у тебя ничего. — Я посмотрела на него исподлобья и заявила: — Все началось с меня. — Какая убежденность… — Можешь сколько угодно иронизировать. Но это так. Кстати, что тебе сказал мой отец? — Ничего. Мы с ним даже не знакомы, — хмыкнул он. — И опять наглое вранье. Ты знаешь, кто мой отец, именно поэтому я сейчас здесь. Кай впервые улыбнулся. С его холодными глазами вязалась только обычная еле заметная усмешка. Улыбка ввела меня в заблуждение. Она не вязалась с его лицом и действиями. — Ты не можешь смотреть на меня? — спросил он, замечая, как я опускаю глаза и стараюсь не поднимать их. — Не могу. Ты улыбаешься. И это улыбка мечтателя, а ты… ублюдок. — А почему ублюдки не могут мечтать? Уверен, что у каждого из нас есть своя сокровенная ублюдочная мечта, — вполне серьезно сказал он. — Проехали. Что там насчет выкупа? Небось уже договорился о кругленькой сумме? — Марина… — Вообще хорошая идея: наживаться за счет глупеньких богатых дурочек, — продолжала я, не обращая внимания на его попытки что-то сказать.