Криминалисты снова закружили угрожающе близко, и Хоффман с полицейским прошли дальше, в глубь дома, вдоль полосатой ленты, сигнализировавшей, что в этом месте все улики уже собраны. Они приблизились к комнате, где из мебели стояла одна большая кровать, совсем недавно заваленная мягкими игрушками, а на стенах висели полки со специфическим реквизитом. Теперь «игрушки», и те, и эти, валялись на полу, покрытом пятнами засохшей крови. – Я хотел спросить о девочках, – начал Хоффман. – Да? – Они еще здесь? Он едва решился произнести это, потому что боялся получить ответ, которого не хотел слышать. Ленни и Мейер уже отбыли, каждый в направлении своей тюремной камеры, но позади дома стоял фургон социальной службы. – Девочки здесь. Их увезут отсюда не раньше, чем они научатся в достаточной степени доверять окружающим. Не стоит торопить события. Мы ждем специалистов. – Я хотел бы поговорить с девочками. – Зачем? – Мы перекинулись парой фраз, когда я был здесь в прошлый раз. Теперь я хотел бы повидать их и убедиться, что все в порядке. В глубине участка обнаружился небольшой гостевой дом. Две спальни, уютная кухня и гостиная с телевизором и камином. Вид оттуда открывался еще лучше. Пара минут быстрой ходьбы, и Хоффман оказался бы в скалах, на берегу, обрывающемся в черную бездну моря. Они сидели в доме, на простом диване, две напуганные девочки лет семи. Пит улыбнулся: – Привет. Он сразу заговорил по-шведски, обращаясь к той, чьи волосы были забраны в хвост. Это она остановила избиение Ленни. – Как себя чувствуешь? Линнея. Она не отвечала, но и не отворачивалась. Хоффман оставался с девочками, пока социальные работники выжидали время для установления контакта. Время от времени они с Линнеей обменивались взглядами, и Хоффман ловил искорки понимания в глубине ее пустых глаз. Он сфотографировал ее на мобильный, а позже, прогуливаясь в скалах у моря, отправил снимок Эверту Гренсу, сопроводив коротким комментарием: «Девочка с голубой бабочкой». Он знал, что комиссар поймет. Какой приятный ветерок. И далеко-далеко в черноте моря – световые конусы проходящих мимо судов. Пит понятия не имел, как долго простоял вот так. Здесь веяло покоем, но на душе было тревожно, несмотря на то что они взорвали круг педофилов и обезвредили около двадцати самых злостных извращенцев и насильников. Несмотря на всех спасенных детей, говоривших на разных языках. Несмотря на то что в конце концов он все-таки встретил Линнею, живую и невредимую. Всего этого было бы вполне достаточно, чтобы больше ни о чем не тревожиться. Но покоя в душе Пит не чувствовал. Потому что не осталось ни малейшего шанса наказать по заслугам самого жестокого из них, Рона Дж. Тревиса, или Оникса, – создателя и главного организатора всего сообщества. Этот человек остался жив. Хоффман почти выстрелил – прицелился и снял ружье с предохранителя, но… так и не спустил курок. И теперь Тревис – после того как подлечится, наберется сил и выйдет из тюрьмы – постепенно начнет обзаводиться новыми единомышленниками. Пит Хоффман подобрал плоский камень, который идеально лег в ладонь, и зашвырнул его в черную бездну. Он слышал, как голыш перескакивал со скалы на скалу, пока не упал в воду. Оставалось еще одно дело, прежде чем Пит сядет в машину и покинет эти места, чтобы больше никогда не возвращаться. Он должен позвонить Зофии. Пит понятия не имел, который час дома, все еще спят или дети уже ушли в школу. Просто давно не слышал ее голоса. Возможно, стоит рассказать Зофии, чем окончилась его миссия. И то, что Линнея нашлась. Но извращенец, который сломал ей жизнь, скоро опять будет на свободе. Так или иначе, исход можно считать благополучным. Хотя и не настолько, насколько хотелось бы. Что ж, иногда бывает и так. Три часа спустя Девочка с голубой бабочкой: это и в самом деле была она. Гренс вглядывался в печальные глаза, прямую линию носа, тонкие губы. Ямочки на щеках в точности такие, как на фотографиях трехлетней давности. Все на месте. Она даже стояла так, как тогда. Правая нога прямая, левая чуть согнута, руки опущены. Линнея из Стокгольма, теперь уже семилетняя, похороненная когда-то в пустом гробу. Гренс зевнул, потянулся, впервые за долгое время почувствовал нечто, отдаленно напоминающее покой. Ему нравилось сидеть здесь, вдали от мигающих экранов и дотошных полицейских начальников, и смотреть на крыши Копенгагена с узкого балкона, где осенний ветер холодил лицо, заставляя забыть о боли. Теперь ясно, что, по крайней мере, одна из пропавших девочек жива. Гренс засунул телефон в карман пиджака и достал фотографию, в которую до сих пор не решался как следует вглядеться. Несколько затемненная, она все же с достаточной резкостью представляла совсем другую девочку. Платье, косичка, глаза – она вполне могла оказаться той, кого Йенни в последний раз видела на парковке. Снимок Гренс обнаружил пару дней назад, когда открыл один из мейлов Лацци. Гренс до сих пор помнил, как его затрясло и как предательски закружилась голова. Почти как сейчас, стоило только об этом вспомнить. Альва? Неужели она? Он уже тогда все решил. Как только критическая стадия операции минует и Хоффман пустится в обратный путь, Гренс свяжется с Йенни. Хоть она и настаивала на том, чтобы он оставил ее в покое. Одна Йенни могла сказать, насколько оправданы его надежды. Стоит ли идти по этому следу. Дальше откладывать было некуда. Кульминационный момент давно позади, и Хоффман возвращается домой. Эверт Гренс позвонит ей, и плевать, что Йенни, как и Анни задолго до нее, навсегда ушла из его жизни. Гренс просмотрел папку контактов в мобильнике. Потом поискал среди исходящих и входящих звонков. Йенни нигде не было. Неужели он забыл сохранить ее номер? Сам того не заметив, удалил его из всех списков. Может, хотел тем самым обезопасить себя, на случай, если однажды ночью все-таки не выдержит и позвонит, чем отпугнет ее окончательно? Гренс часто спрашивал себя, куда она поехала с кладбища. Иногда, думая о Йенни, он ловил себя на том, что не помнит ее лица. Эту женщину будто подтерли ластиком. Как полицейский Гренс имел хорошую память на лица. Но чем чаще всплывало в голове имя Йенни, тем более неопределенным становился ее образ. Даже если ее номера нет в телефоне, он непременно должен быть в его кабинете, в Крунуберге. Но звонить Свену или Вильсону – плохая идея. Они понятия не имели даже о его, Гренса, местонахождении, что уж говорить о Йенни. Так или иначе, надо было что-то делать. Срочно. Теперь, когда он наконец собрался с духом первым выйти с ней на связь, рискуя получить отказ. Сначала Гренс позвонил дежурному офицеру, но тот метался между перестрелкой в Руби и предполагаемым взрывным устройством в Сити и ничему другому не мог уделить ни минуты. У Элизы Куэрта и новых временных сотрудников следственного отдела, имен которых Гренс так и не успел запомнить, оказались отключены телефоны. Автоответчики говорили о каком-то совещании, возможно, об одном и том же. Оставался Свен, но и он молчал. Хоть Гренс и набирал его три раза и насчитал в общей сложности двадцать семь сигналов. Да, еще Эрик Вильсон, шеф. Последний шанс. Гренс надеялся, что обойдется без обсуждения его расписания и прочих организационных вопросов. – Привет, это… – Гренс? Неужели? – Да, и я хотел попросить… – Рад тебя слышать, как ты? – Все в порядке. Я… – Последняя неделя твоего отпуска. Где ты ее проводишь? – Следую твоему совету, отдыхаю. Путешествую, если точнее. – Путешествуешь? – Я в Копенгагене. Карлсберг, кровяная колбаса и парк Тиволи. – Колбаса, Тиволи… Я горжусь тобой, Эверт! Комиссар Гренс не оставлял попыток перейти наконец к делу. Тем более что желание позвонить Йенни не пропало. – Я ведь беспокою тебя не просто так. Мне нужна твоя помощь. – Помощь? – Не могу отыскать номер одной знакомой. Он должен быть где-то на моем столе. Стол – именно там Вильсон должен был смотреть в первую очередь. Послышался хруст бумаги, шорох перекладываемых с места на место увесистых кип. Шеф листал материалы расследований, застрявших на той или иной стадии. – Нет, ничего такого не вижу. – Уверен? – Я просмотрел каждую бумажку, заглянул во все папки. Уверен. – А в ящиках? – Посмотреть на столе куда ни шло. Но рыться в чужих ящиках… – Мне нужен этот номер, Эрик. И я далеко от своего кабинета. В Тиволи, среди каруселей. – Эверт, ты скрытный человек. Намного более скрытный, чем другие. Именно поэтому соваться в твою личную жизнь… – Вильсон. – Да?