— Все. Завтра вызывай Кротова. И помни: это твой экзамен. Самый трудный, Лосев. — Может быть, с вами допросим или с Откаленко? — тревожно спросил Виталий. — Надо бы, да не выйдет. У нас с ним завтра миссия особая, дипломатическая. МИД, наконец, дал разрешение. Так что держись, Лосев! Васька пришел среди дня. И тут впервые, пожалуй, Виталий рассмотрел его как следует. Это был невысокий кряжистый паренек с грубоватым, тронутым первым загаром лицом и большими шершавыми руками. Левую щеку рассекала светлая и неровная полоска шрама. Когда Васька злился, щека начинала дергаться. Но сейчас он был настроен спокойно, насмешливо и отчужденно, словно и не было у них вчерашней, так ошеломившей его встречи. — Сразу в чем уличать будете или сначала чуткость проявите, за жизнь поговорим? — спросил он, без приглашения усаживаясь на стул перед столом. — Тогда, может, и закурить разрешите? — Кури. Виталий придвинул пепельницу. Васька не спеша достал мятую пачку «Беломора», вытянул кривую папиросу, поправил ее и, закурив, откинулся на спинку стула, потом вопросительно посмотрел на Виталия. — Трудный у меня к тебе разговор, Вася, — не спеша проговорил Виталий. — Ясное дело, — снисходительно согласился тот. — Уж ваша служба такая. — Дело не в службе. Вот однажды ты мне сказал, что душа у тебя рваная. На ветер сбрехнул, чтобы отвязаться, или на самом деле так думаешь? Васька нахмурился. — Какая она, меня одного касается. Ваше дело, конечно, с какой стороны загребать, но я уже битый, понятно? — Не те били и не за то. — Ничего. Я тоже не туберкулезный. Долги плачу. А кому меня за дело бить, такой еще не родился. До этого момента Виталий волновался, словно ходя в потемках, на ощупь, но сейчас он вдруг почувствовал, как нащупался нерв в их разговоре, и, радуясь и боясь сорваться, заволновался еще больше. Голос его дрогнул совсем невольно, и Васька впервые насторожился. — Человек этот родился давно, — тихо произнес Виталий, хотя они с Васькой были одни в комнате. — Родился и… погиб. Ты забыл… Лицо Васьки потемнело, глаза сузились, и вдруг задергалась исполосованная шрамом щека. Он прижал ее ладонью. Виталий ожидал крика, но Васька прохрипел сразу вдруг осевшим голосом: — А об этом я только знаю, понятно? И все. И амба. И смерть. — Значит, помнишь… — Виталий тоже волновался. — Значит, помнишь… — медленно повторил он. — Это еще хуже. Ты однажды назвал мать предателем. Васька замер, и только опять задергалась щека, и он яростно прижал ее рукой. — …А она просто слабая. И она всегда носит то кольцо, — медленно, с усилием продолжал Виталий. Ему было почему-то трудно все это говорить Ваське. — А предатель — ты. Васька медленно процедил сквозь зубы: — Врешь… — Не вру, — Виталий покачал головой. — Я знаю, почему ты не отдал им то кольцо, хоть и обещал. Ты увидел, как мать плачет над ним, и только тогда понял, от кого оно. И тогда тебя порезали. А потом ты отомстил. — Долги плачу, — с мрачным упорством повторил Васька. — Христосиков теперь нет. Все на небе. — Это верно. Христосиков нет, и долги надо платить. Но какой монетой? — Той же самой! — с вызовом ответил Васька. — Можно даже покрупнее. — Тут хорошо бы посоветоваться. Но друг у тебя того не стоит, чтобы с ним советоваться. Да и подруга… — Ее не трогайте. — Ладно. Но… — и Виталий неожиданно спросил: — Ты мать ее знаешь? — Ну, допустим. — Так вот, она не в мать. Понял? — Темните что-то. Васька глядел сейчас на Виталия совсем другими глазами, в них уже не было упрямой и злой отчужденности, в них светился интерес, подозрительный, холодноватый, но интерес. — И дружок твой из той же породы, — жестко и убежденно сказал Виталий. — Слушай! — не выдержал вдруг Васька. — Чего тебе от меня надо? — Дружбы. Если совесть твоя чиста. Если ты не предал… свою память. Васька исподлобья взглянул на Виталия и прижал ладонь к шраму, хотя щека не дергалась. В глазах мелькнула недоверчивая настороженность. — Все равно, — вздохнув, сказал он, словно освобождаясь от какого-то груза, — дружбы у нас не получится, — и усмехнулся. — Разного мы поля ягодки. — Совесть не позволяет? — Совесть моя пока чиста. Разговор затягивался. И оба не собирались его кончать. Виталий видел, что Ваську начинают терзать сомнения, что разговор этот разбередил ему душу. Но доверия, которого так жаждал Виталий, все-таки не было. И напряжение в разговоре начинало спадать, это Виталий тоже чувствовал. Может быть, зря он сказал насчет дружбы? Но это вырвалось бесконтрольно, как дыхание. Просто Виталий добивался доверия. Он видел, Васька не врет сейчас, и совесть, по его понятиям, у него действительно чиста. По его понятиям… Затянувшееся молчание неожиданно нарушил Васька. — А мать… чего она вам сказала… про себя? — Одинокая она, — задумчиво ответил Виталий. — У нее только воспоминания и ты… тоже как воспоминание. — И этот… — От этого радости, видно, мало. От одиночества, от тоски спасалась. Когда тебя не было. — Я ей писал: «Вернусь — вместе будем», — неуступчиво проговорил Васька. — А она… В этот момент дверь с шумом распахнулась, и на пороге выросла толстая фигура Свиридова. — Та-ак… Допрос? — громко спросил он. Виталий сдержанно ответил: — Беседа, Николай Иванович. — Не имеет значения. Зайдите, Лосев, ко мне. — Слушаюсь. Вот только… Но Свиридов раздраженно перебил его: — Фу! А накурили-то! — Он посмотрел на Ваську и резко спросил: — Фамилия? — Кротов. — Та-ак… Наслышаны. Хулиганим, дорогой, а? Общественный порядок нарушаем? Это он еще с тобой беседует, — Свиридов кивнул на Виталия. — А ко мне попадешь — другая песня будет. Схватываешь? — Схватываю. Виталий видел, что Васька с трудом сдерживается от грубости. — Ну, в общем, Лосев, кончайте с ним и быстренько ко мне, — приказал Свиридов. Когда он вышел, Виталий минуту подавленно молчал. Теперь все впустую, теперь Васька потерян. И Виталий вдруг ощутил, что он думал сейчас о самом Ваське, а вовсе не о тех сведениях, которые рассчитывал у него получить. Сам Васька, с его тревогами, с его судьбой, с его вероломными друзьями и плачущей по ночам матерью, вдруг стал важен Виталию, даже дорог. Ему так хотелось, чтобы этот парень распрямился, безбоязненно и открыто взглянул вокруг, улыбнулся и зашагал. Молчание снова нарушил Васька. — Начальничек — с ручкой чайничек… — ядовито сказал он. — Эх, не мы их себе выбираем! — И, покосившись на Виталия, спросил: — Ну, чего делать будем? Виталий устало улыбнулся. — Прощаться. Васька еще раз внимательно, с прищуром взглянул на него и многозначительно сказал: — А ведь ты чего-то хотел от меня. Точно? — Как-нибудь в другой раз, — покачал головой Виталий. — С какой стати ты мне будешь сейчас что-нибудь говорить?