Третий дико заорал, оставил было женщину, потом передумал, схватил ее за волосы, извернулся, вытащил из голенища нож. – Не подходи, падла! – прохрипел он. – Убью девку! Этот тип действительно мог полоснуть девушку по горлу. Иван выхватил пистолет, передернул затвор, выстрелил над головой в расчете на психологический эффект. Урка закричал от страха, споткнулся. Лезвие оторвалось от горла девушки, скользнуло вниз. Она завизжала, ударила его локтем. Осокин налетел как коршун, повалил обоих. Женщину он отбросил – не до галантностей! – вцепился в ворот противнику, ударил головой в переносицу так, что треснули хрящи. Иван отвалился в сторону и принялся тяжелыми ударами выбивать дух из этой сволочи. Голова хулигана моталась, брызгали кровавые слюни. Треснула верхняя челюсть, посыпались зубы. Тут Осокин очень кстати посмотрел назад. Уголовники уже поднялись, у одного из них в руке опять поблескивал нож. Но у этих тварей уже не было прежней уверенности в себе. Пистолет капитану больше не пригодился. Он выколачивал из них душу голыми руками, словно пыльные половики выбивал, чувствовал, как отлегает от сердца, сорвал-таки накопившуюся злость! Они стонали, молили о пощаде. Иван прервал экзекуцию, не довел дело до греха. Хулиганы выжили, но лишились чувств. Их состоянию было трудно позавидовать. Долгое лечение в тюремной больнице им было обеспечено. Девушка сидела на земле, сжавшись в комочек. – Давайте руку, сударыня. – Иван подошел к ней, помог подняться. Она дрожала, поглядывала на него с опаской. Женщина была молодая. Черты ее лица скрывал полумрак, но то, что было видно, выглядело неплохо. Оторвались пуговицы на плаще, она судорожно его запахивала, ощупывала себя. Иван поднял сумочку, отдал ей. – Спасибо вам, – сказала она. – Пожалуйста. Что же вы, голубушка, ходите одна в такое неспокойное время? Рано или поздно такое должно было случиться с вами. Вы, кстати, в курсе, что в городе действует комендантский час и хождения ночью допускаются только при наличии соответствующего документа? – У меня есть соответствующий документ, – пробормотала несостоявшаяся жертва. – Он в сумочке, можете посмотреть. Я работаю секретарем в комендатуре, у Шинкарева Василия Петровича. Он майор, заместитель коменданта города. Там, кроме меня, еще несколько девушек. Обычно мы в восемь уходим, а сегодня пришлось задержаться, было много работы, перепечатывали приказы… – Остановитесь, девушка. – Иван улыбнулся. – Еще немного, и вы начнете раскрывать мне военные тайны. Охотно вам верю, проверять не собираюсь. – Я так испугалась, с жизнью простилась, когда они схватили меня. «А уж с целомудрием – это точно», – подумал Иван. – А они живые? – Девушка уставилась на изувеченные тела. – А разве не похоже? Еще какие живые, уверяю вас. Но скоро сильно об этом пожалеют. Долгие сроки этим гражданам обеспечены. Полагаю, это не первый эпизод такого рода с их участием. Органы разберутся, не волнуйтесь. Девушка колебалась, прижимала сумочку к груди. – И что дальше? Они останутся здесь? Господи, я даже в таком виде их боюсь. – Не стоит, они безвредны. Можете взять палку и безбоязненно пройти мимо. Она прыснула, что было неплохим знаком. Бойцы патруля, несколько минут назад проследовавшего на восток, услышали выстрел и припустили обратно. Они выбежали из-за угла с горящими фонарями в руках. – Стоять, не двигаться! – закричал сержант. – Будем стрелять! – А вот и архангелы прилетели, – сказал Осокин. – Почти успели. Они налетели, как стая волков, мгновенно отобрали у Осокина пистолет, заломили ему руки. – Эй, полегче, служивые. Еще чуток, и мне будет крайне неприятно. Глаза разуйте, ослепли вконец? Вы уже проверяли меня. – Архипов, отставить, отпусти человека! – распорядился сержант. Осокин раздраженно закрывал глаза. Фонарики светили ему в лицо. – Товарищ капитан, это вы. Простите, мы сразу не поняли. Пятна света прыгали по телам, распростертым на земле. Хулиганы стонали, обливались кровью. – Что здесь произошло, товарищ капитан? – А ты догадайся, сержант. Вот девушка, вот трое отмороженных ребят. А патруль ушел, нет его, он в этом городе только для красоты. – Ну вы даете! – восхищенно пробормотал сержант, озирая поле битвы. – Как вы их мастерски отделали! У нас бы так не получилось. – Забирайте. Дарю. Знаете, куда вести. И избавь меня, ради бога, сержант, от ваших процедурных формальностей – опросов, составления протокола и тому подобного. Сегодня ночью мне точно не до этого. Девушка не в претензии, в потерпевшие не рвется. Я ведь прав, барышня? – Да, конечно, нет, какие могут быть претензии. Все хорошо, я ничего не видела. Красноармейцы сдавленно улыбнулись. Сержант был немного смущен, но не настаивал. Поверженным хулиганам бойцы связали руки, придали вертикаль, отвешивая затрещины. Приземистый крепыш нелепо шамкал. Во рту у него ничего не осталось. Остальные плевались кровью, едва стояли. Солдаты погнали их прикладами, и вскоре теплая компания скрылась за углом. – Вот и все, – сказал Осокин. – Не так страшен черт, как его малюют. Будете продолжать рискованное путешествие? – А вы и правда из контрразведки СМЕРШ? – боязливо, но в целом уважительно спросила девушка. – У нас в комендатуре про вашу организацию говорят только шепотом. Теперь я понимаю, что это неспроста. – Про нее вообще не надо говорить, – назидательно сказал контрразведчик. – Даже шепотом. Считайте, что вы ничего не слышали. Осокин Иван Сергеевич, к вашим услугам. – Антонина Шаталова. Я местная, живу с дядей. – И далеко отсюда вы живете с дядей? – Два квартала на восток, это в центре, рядом с городским парком. Мой дядя по отцовской линии, Георгий Иванович, он тоже Шаталов, директор центрального парка. «Если она носит фамилию дяди, то, скорее всего, не замужем», – как-то машинально отложилось в голове Ивана. – Я провожу вас, Антонина, это действительно недалеко. Не возражайте, вам придется потерпеть мое присутствие. В следующий раз будете осмотрительнее. Дорога оказалась ничуть не утомительной. Общаться с прекрасным полом не по работе, а просто так Ивану удавалось редко, и это уже казалось ему экзотикой. Они сбавили шаг. В окрестностях центрального парка горели несколько фонарей, освещали чугунную ограду, за которой густо росли тополя и липы. В мутном свете очерчивался девичий профиль, поблескивали глаза. Страх еще не выветрился, она вздрагивала от каждого постороннего звука, испуганно косилась в темень подворотен. Антонине было двадцать четыре года. До войны она училась в местном филиале Орловского архитектурного института, окончила три курса. В сорок первом заведение закрылось, студентам пообещали, что они смогут продолжить образование после победы. Антонине пришлось отправиться на курсы машинисток. Уезжать отсюда она не собиралась. Георгий Иванович Шаталов был знаковой персоной в маленьком городе, где его все знали. Он много лет руководил ЦПКО, а это весьма беспокойное хозяйство. В его доме постоянно собирались известные городские личности – военные, работники партхозактива, представители творческой и технической интеллигенции, директора заводов. Сейчас люди тоже приходили, но уже значительно реже. Иных уж нет, а те далече. Супруга Георгия Ивановича скончалась в тридцать восьмом году. Он весьма болезненно переживал утрату, справился, но больше ни с кем романтических отношений не заводил. Родители Антонины погибли годом позднее. Они возвращались из Орла на служебной «эмке» – отец девушки руководил местной типографией – и не поделили дорогу с трактором, выезжающим на шоссе. Дядя Жора предложил ей переехать к нему, а квартиру сдать в аренду. Антонина согласилась. – Никто не знал тогда, что начнется война и все станет так ужасно, – тихо проговорила девушка. – Мы едва оправились от наших бед, а тут такое. Фашисты не дошли до Свирова и теперь уж точно не дойдут. Ведь правда же, Иван Сергеевич? – Это даже не обсуждается, Антонина. Иван машинально отметил еще одну вещь. Она ни словом не обмолвилась о посадочных кампаниях тридцатых годов, которые, конечно же, коснулись местных военных, партийных деятелей, руководителей предприятий, а также половины советской интеллигенции. В общем-то, это было нормально. О репрессиях все знали, но никто не говорил. В подворотне мяукнула кошка, мелькнуло шустрое тельце, загремел мусорный бак. Девушка ойкнула, машинально прижалась к спутнику. Это было приятно Ивану. Впрочем, он тоже вздрогнул от пронзительного кошачьего вопля. – Сегодня все не слава богу, – сказала Антонина. – Сердце чуть не выскочило. Вы не подумайте, такое и раньше случалось. Мне часто приходится задерживаться. Но как-то пробегала, не происходило ничего страшного, хотя истории рассказывают завораживающие. – Да, остаточные явления преступности в нашей стране – это очень завораживает, – согласился Осокин. – Согласен провожать вас каждый день, Антонина, но, увы, характер службы не всегда это позволяет. Так что в следующий раз хорошо подумайте, прежде чем пуститься в рискованное предприятие. Ночуйте на работе. Там ведь есть телефон, чтобы предупредить дядю, да? – Можно подумать, вы сами не знаете, как это происходит. Полагаешься на авось, ведь тут всего четыре квартала. Очень хочется поскорее попасть домой, зарыться в постель, сделать конвертик из одеяла. Вы местный, Иван, из Свирова? Ой, простите, я, наверное, прикоснулась к запретной теме. А мы скоро придем. Чем ближе они подходили к дому, тем короче делали шаг. Инициатором этого торможения был вовсе не Осокин. Девушка рассказывала ему о своих подругах, работающих за соседними столами, о майоре Шинкареве, грузном, добродушном и беззлобном, в отличие от его непосредственного начальника товарища Вишневского, которого боится вся комендатура за тяжелый нрав. – Вот и пришли, товарищ капитан, – сказала девушка и с сожалением вздохнула. Хотя это могло только показаться Ивану. Они стояли на улице Писарева, во дворе добротного трехэтажного дома. Во внутренний двор вела черная подворотня. Здание утопало в зелени тополей и кленов. Квартал был густонаселенный. Практически рядом, через дорогу, находился вход в центральный парк, венчаемый подкрашенной каменной аркой. – И здесь подворотня? – Осокин хмыкнул. – Пойдемте, Тоня, доведу вас до подъезда. – Нет, на этот раз никаких подворотен, – возразила девушка. – Дядина квартира сбоку, на первом этаже. У нее отдельный вход. Дядя Жора получил ее десять лет назад. Он человек уважаемый, большой начальник. Иван не понял, была ли ирония в ее словах. Но отвечать за солидное парковое хозяйство – занятие, вестимо, хлопотное. В торцевой части здания имелось крыльцо с колоннами, серьезная дубовая дверь. В окнах слева и справа горел свет за шторами. Крыльцо отчасти освещалось. – Неплохо, – оценил Осокин.