– Вот здесь. С моих слов записано верно… Мною прочитано… Этого не надо! И подпись. Я вытянула тонкую металлическую линейку из стаканчика с карандашами, который всегда стоял чуть правее монитора, и положила туда, где капитан несильно прижимал мою правую руку к документу. Он поправил линейку, немного сдвинув вниз. Понятия не имею, какой у меня почерк. Вряд ли красивый и ровный – пишу я редко, в этом почти нет необходимости, но мама уверяет, что разобрать мои каракули не сложно. – Спасибо. Он собрал бумаги и медлил у стола. – Если вы что-то еще вспомните, пожалуйста, позвоните. Вот моя визитка. Картонный прямоугольник кольнул ладонь. Смешно. Я пожала плечами и протянула его маме. – Если вспомню, позвоню. – Он тебя чем-то обидел? – спросила мама, закрыв за капитаном дверь. – Нет. Все в порядке. Мне было до тошноты плохо. Так плохо, что хотелось завыть в голос, но я только удрала к себе, сославшись на головную боль, и снова занырнула под плед. В моей размеренной жизни не так уж много событий. Зимой и весной она в основном проходит на вершинах треугольника: дом – работа – парк. Я редко выбираюсь куда-то еще, и новые люди появляются в границах этого треугольника не часто. Разумеется, я пожалела, что спугнула капитана юстиции Дежина, но веского повода для звонка у меня не было. И уж точно я не ожидала, что спустя несколько дней капитан окажется единственным человеком, которому я отважусь позвонить. Глава 3 Хоспис. Какая несправедливость! Гарик всегда был переполнен жизнью, она бурлила в нем неуемной энергией и щедро изливалась на всех, кто его окружал, а сейчас я ехала туда, где для надежды на жизнь места не было. Это было нечестно! Машину тряхнуло на повороте, и дорога перестала быть ровной – мы свернули с шоссе. Павел – мой таксист, отличный парень – подвозит, когда мне случается ехать в незнакомое место, особенно если это так далеко. На его «я провожу?» мне со вздохом пришлось согласиться. Не люблю излишней опеки, но блуждать по незнакомому зданию не хотелось. У регистратуры я его отпустила обратно к машине – девушка с мягким голосом, очевидно, медсестра, вызвалась проводить меня к Гарику сама. Мы поднялись по лестнице, свернули в длинный коридор, снова вышли на лестницу, уже другую, и поднялись еще на этаж. – К кому? – окликнула нас какая-то женщина. Я слышала, как она поднимается со стула, как протискивает из-за стойки крупное тело – шуршал халат, обтираясь о пластик. Тяжело дыша, женщина неторопливо побрела нам навстречу. – К Аванесяну. – В пятую? Он спит, вообще-то. Вы бы пришли в другое вр… Фраза оборвалась на полуслове. По всей вероятности, она поздно заметила мою белую трость или поздно сообразила, что это значит. – Иди, Ань, дальше я сама, – обратилась женщина к моей провожатой. – Спасибо, – кивнула я девушке и приготовилась идти за новым проводником, но та стояла, не двигаясь с места, и в упор меня рассматривала. Я ощутила ее неприязнь, как липкий холодок на лице. – Ты, что ли, Лиза? Понятно. Гарик звал Лизу! Откуда было знать этой женщине, что они расстались год назад… Раздражение, вызванное задержкой и страной реакцией этой женщины, исчезло, сменившись неожиданной теплотой – она его жалела, заранее негодуя на ту, что здесь не появилась! – Нет. Я не Лиза. Я – Света, его друг. Проводите меня к нему, пожалуйста! Неужели все так плохо? – Ему сейчас не плохо, физически. Препараты очень сильные. Но… он умирает и знает это. Немногие соглашаются это принять. Ваш Гарик – сильный. И молодой. Таких всегда еще жальче. Женщина вздохнула и попыталась взять меня под руку. – Не надо, спасибо, – отстранилась я. – Просто идите впереди. Остро пахло больницей. Почему-то – цветами. Не букетами в вазах, а теми, что растут в больших горшках. На память пришел коридор нашего интерната и целый сад растений за невысокой деревянной оградкой в рекреации второго этажа. Вспомнил ли Гарик то же самое? – Здесь он, кровать справа. Она открыла дверь, и я почувствовала тепло на лице – за окном вовсю светило весеннее яркое солнце. – Гарик, к тебе пришли! – весело, без всякой фальши или преувеличения сообщила она. – Кто? Господи! У меня дрогнуло сердце – таким слабым и тихим голосом отозвался мой давний друг. – Гарь, это я, Света. – Светка… Иди ближе… Руку дай! Гарик тоже был тоталом. Все остальные в нашем классе имели хоть полпроцента зрения, кроме нас двоих. Это нас поначалу и сблизило. Я поймала его руку, прохладную, вялую. Легонько пожала. Было ощущение, что ее можно смять, сломать неосторожным движением. Это Гарика-то лапищу! Щуплый и костлявый в детстве, он вымахал в двухметрового детину, поднимался на Эльбрус, руководил секцией для слабовидящих при большом скалодроме, неутомимый путешественник и душа любой компании. Мы не виделись всего пару месяцев, как же так? – Гарька… – Ком в горле мешал мне говорить. – Как же так? – Ты садись, Свет. Не торопишься? Речь Гарика была замедленной, он тянул слова, словно с трудом отыскивал в голове нужные. «Наркотик! – осенило меня. – Он под лекарствами!» – Здесь неплохо. Жаль, что я тебя раньше не позвал. Никого не позвал. Стыдно было… – Чего? Чего ты стыдился, дурак какой! Я всеми силами старалась удержаться от слез. – Слабости. Правда, дурак, – согласился он. – Никогда не думал, что меня может коснуться… Что это будет вот так. Думал, что смерть – это миг. Вспышка. Обрыв. А не мешок с дерьмом, наркоманское нетерпение в ожидании укола и жалость, разлитая в воздухе… Проклятая жалость! Он выдохся, замолчал, часто и тяжело дыша. Руку мою не отпускал, слабо цепляясь за нее, как за страховку над пропастью. – Гарька, я не знаю, что сказать. Ты, главное, не бойся! Ты же никогда ничего не боялся. – Да ладно тебе!.. – Он странно запыхтел, и я поняла – смеется. – Ты-то знаешь, чего я боюсь. Ну, да. Я знала, что Гарька боится пауков. Всегда боялся. Но это была тайна. – Светка, тебе я скажу. Тебе – могу. Мне страшно. Но – не умирать, это-то как раз не шибко страшно, под укольчиком – даже весело. Мне страшно не быть. Я понять не могу, как это – меня нет. Горы стоят, ребята собираются в экспедицию, а меня – нет. Пацаны мои придут на секцию – а нет меня… Ты вот захочешь поболтать, а меня – нет. Я уже умер фактически… – Эй! Ну, это ты поспешил! Ты тут, и я – тут. И поболтать мы можем. И я скажу тебе что-то страшно секретное – никуда ты не денешься. Будешь за нами приглядывать оттуда. За ребятами своими, за пацанами. За мной можешь тоже, если не лень. Врать ему я не могла. Не имела права. Мы никогда друг другу не врали, за всю жизнь – ни разу. Он умирал и знал это. Он умирал, и я это знала. Проклятый рак сожрал моего единственного друга! – Полагаешь, это возможно? – спросил Гарик неожиданно серьезно, и столько тайной надежды было в его голосе, столько отчаянного желания, что мое сердце едва не разорвалось. – Уверена. Там точно что-то есть. Он почувствовал, что я верю в то, что говорю, но понял это по-своему. Выдохнул с облегчением. А я внутренне сжалась от ужаса. «Там точно что-то есть!» Воздух сгустился, дунуло холодком от двери. Закружилась голова. Я вдруг услышала чьи-то стоны, хрипы, топот ног. Не здесь, не рядом, но в разных концах здания одновременно. И там, где стонали и хрипели, бурлил потревоженный воздушный кисель, уплотнялся, сжимался вокруг хищных бесплотных теней, поджидающих свою добычу… Как я не грохнулась в обморок, не знаю. К реальности меня вернул Гарик, слабо трясущий мою похолодевшую и взмокшую ладонь. – Что случилось? Он даже немного повысил голос, что далось ему нелегко, судя по одышке. – Прости, душно… Голова закружилась. Так я солгала ему в первый раз в жизни. Солгала, всей кожей ощущая, как шевелится в углу палаты под самым потолком холодное нечто и ждет, ждет, ждет… Решение пришло сразу: Гарика я ему не отдам! Не знаю как, но – не отдам! – Гарь, а ты крещеный? – ужасаясь самой себе, спросила я.