— Давай рассказывай, что тебя держит. Может быть, у меня найдутся какие-то ответы в рукаве. — Да, так у вас бывает, — покивал головой Слепой, — и сейчас очень на это надеюсь. Вы можете подключить, по крайней мере, дополнительные ресурсы. Он достал из ящика стола новую пачку сигарет, не спеша вскрыл ее, закурил и пересказал те сведения, которые нашел, копаясь в документах департамента мэрии. Федор Филиппович слушал спокойно, внимательно, не забывая прихлебывать свой чай и закусывать его имбирными цукатами. Уже в самом начале рассказа Глеба он достал из внутреннего кармана свой любимый маленький блокнот и под стать ему маленькую шариковую ручку. «Зато всегда под рукой, — любя, оправдывал он их миниатюрные размеры, — и не мешают». Туда Потапчук во время рассказа Сиверова старательно записывал имена, фамилии и названия фигурирующих организаций. Во время беседы он уточнял взаимосвязи, о чем-то думал, прикидывал так и эдак. — Ну, не то чтобы густо, — заключил он, когда Глеб, потушив сигарету и раскинув руки на спинке дивана, обозначил конец своего отчета, — но и не скажешь, что это — совсем ничего. Сиверов посмотрел на него испытующе. Потапчук замолчал; кажется, он взвешивал в голове какие-то данные, что-то сопоставлял и пытался вспомнить. Глеб прислушивался ко все еще звучавшему своему любимому Вагнеру. Звуки, казалось, передавали работу мыслей в голове генерала. А может быть, Федор Филиппович в самом деле бессознательно воспринимал музыку и думал с ней в унисон? — Вот что, Глеб, — наконец решил высказаться Федор Филиппович, — попрошу я тебя найти этого самого Кудракова и последить за ним. Но особенно покопайся в бельишке его партии, этой самой «Народной земли». Он нигде у нас не проходит, прямых жалоб на него у нас тоже нет, но косвенных упоминаний фамилии в делах других — полно. Неспокойный он человек. Ради чего старается и высовывается — непонятно пока… — Зарабатывает очки, чтобы пробиться во власть. Одного своего бизнеса ему мало, тем более что к очень крупному бизнесу ему уже не прорваться, — высказал предположение Глеб. — Ну да, за счет экономических махинаций ему не удастся стать тем, с чьим мнением станут считаться. Федор Филиппович подлил себе еще чаю. Глеб не перебивал, он откинул голову на спинку дивана и прикрыл глаза. Было сложно понять: то ли он думает о чем-то связанном с разговором, то ли просто расслабляется после тяжелого задания. Потапчук отхлебнул свежего чая и продолжил развивать мысль. — Точнее, ему уже не дадут взять в руки серьезные экономические высоты… — А на земле, — не открывая глаз, подхватил мысль куратора Слепой, — поиграть все еще можно. Вон сколько ее вокруг Москвы! Да вообще по России. Глеб встал и подошел к темному окну. Он любил смотреть на город с высоты. И выбирал себе жилье так, чтобы обзор был открыт далеко, чтобы напротив не было другой высотки, которая бы день и ночь таращилась своими окнами на его личную жизнь. И теперь Глеб жил на последнем этаже. Шторы он не признавал, потому что его пристрастие к высоте и открытому пространству смешивалось с почитанием света. Глеб даже ночью не завешивал окна. Он как бы оставлял свой дом открытым для первого утреннего света. Слепой любил определять предрассветное время по плотности таящей темноты, и ему было неважно, во сколько он уснул накануне. Глядя в черное небо, отражающее созвездиями скопления московских огней, Глеб прикидывал, сколько же явных и пока скрытых войн за владение этой землей ведется сейчас в этой темноте. И снова перед его внутренним взором появилось бледное лицо бесчувственной Лизы, с пересохшими губами и тонущими в черных синяках глазами. — И любимая игра у них, — сказал Глеб, отвернувшись от окна, чтобы отогнать видение, — это игра в «ножички». Вы, Федор Филиппович, в детстве играли в такую? Потапчук на секунду прищурился, что-то припоминая, и с мягкой улыбкой кивнул: — Да, припоминаю. Круг рисуем, пополам делим, а потом ножик в землю соседа кидаем. Как упадет, так линию по направлению дырки от лезвия и продолжаем — от окружности до ближайшей границы. Землю, ту, что ближе, себе берем, вроде как завоевали мы ее. Ты об этом? — Да, именно. По ходу, не только мы с вами ее помним. Кое-кто все наиграться не может, даже поднял игру на государственный уровень. — Неудивительно, — покивал головой генерал, — потому что так всегда было. Если ты стоишь у руля дележки, то ты знаменит и купаешься в фаворе. Со всеми причитающимися бонусами. — Да что там бонусы?! — пожал плечами Слепой. — Тот, кто у руля дележки, тот себе самый лучший кусок берет. Ну а другие, тоже хорошие, в натуральный обмен пускает. У рулевых на других козырных направлениях на привилегии для себя меняет. — Да, это уж как пить дать! — согласился генерал, кивая. — А что, папаша наш, как думаешь, что за фрукт? — Таранков? Петр Васильевич… Если он устоял от соблазнов, которые ему даны были вместе с должностью, то он — святой. Хотите, чтобы я проверил при личном знакомстве? — Хочу, — не лукавя ответил Потапчук. — Пожалуй, я и сам хочу, раз уж вы просите присмотреть за этой темой. Любопытно мне, какая кошка пробежала между ним и новоявленным политиком Кудраковым… — Все-таки думаешь, что он не настоящий радетель за благополучие народа и народной земли? — Думаю, что надо его взять в разработку. Все эти множественные учреждения легкого и быстрого бизнеса и стремительные перепродажи, которые он предпринимал, да еще бизнес, связанный с большими территориями, то есть земельный бизнес… И, как мы уже знаем, есть у него и за пределами Москвы кое-какие наделы. Непохож он на честного общественного бессребреника. — То есть руки широко раскидывает… — Именно. Не забывая про личные выгоды. И не мне вам рассказывать, что очень удобно быть «политиком», лоббирующим интересы своего же бизнеса. — Учитывая то, что этот серый кардинал… — Скорее, пока только мышь подпольная… — Хорошо, — согласился Потапчук, — пусть мышь, но формально он котируется только как лидер земельной партии — не самая важная политическая персона. А его хозяйственная деятельность никак и нигде, даже в наших сводках, не светится… — Так он же по документам как будто продал все. Надо проверить, кстати, кому. Надо всерьез заняться и поднять его связи. — Но если наш друг из мэрии, подозревая или зная все это, пошел против, то, похоже, что он все-таки святой. Генерал, откинувшись всем телом на спинку дивана, сам улыбнулся своему предположению. — Короче, Глеб, — сказал он, допивая чай, — не хочу тебя больше мучить. Давай подведем итог. Сиверов устало кивнул. Федор Филиппович несколько секунд взвешивал в уме все сказанное за вечер и наконец резюмировал: — Ты берешь в неофициальную разработку Кудракова. Нам надо понять, как далеко он ушел или не ушел от своих бизнес-предприятий. Посмотри, Глеб, кто у него в партнерах. Проверь по возможности счета. — Поискать иностранный след? — Это мы всегда имеем в виду, как ты помнишь, и проверяем при любом случае. Так что — да. — Мы за всем этим, — вдруг встрепенулся Глеб и, поднявшись с дивана, сразу же наклонился за сигаретами и достал из бокового кармана джинсов зажигалку, — совсем позабыли историю с похищением девочки. Или Кудраков уже главный подозреваемый? Надо же закончить дело. Кто-то же ее похитил. И я не уверен, что это организовал Геннадий Владимирович Кудраков. — Нет, не забыли. Мои парни выжмут максимум из места, где ее держали, к тому же Елизавета Петровна сама, как обещал врач, скоро сможет нам кое о чем рассказать… — Очень надеюсь. И надеюсь на то, Федор Филиппович, что вы максимально подробно ознакомите меня с ее рассказом. — Заметано, Глеб, — пообещал шеф. — А ты пока выуди максимум информации про этого партийца из «Народной земли». — Звучит как приговор, как «кровопийца» из народной земли, — рассмеялся Сиверов. — Но хорошо, я буду предельно внимателен, дотошен и педантичен. — Очень хорошо. И за тобой остается наш великомученик — чиновный отец. — Поговорю. Мне очень интересно, за что же он так наказал Кудракова? И еще интереснее, как это наказание воспринял сам Геннадий Владимирович? Только сначала я все же выделю для себя, как минимум, восемь часов здорового сна. Вы уж извините, Федор Филиппович, что не обещаю оперативности. На эти восемь часов я забуду и о Кудракове, и о Таранкове… И не смотрите на меня так, Федор Филиппович! Я, если вы помните, — профессионал, а не одержимый фанатик. А это значит, что я должен обеспечивать ради дела свое же рабочее состояние. — Я понимаю, Глеб. Тем более что в поиске Елизаветы Петровны ты сработал достаточно оперативно. Отдых ты заслужил. — Я бы сказал, что не «оперативно», а «вовремя». Да и то повезло, что успел. Я слишком долго копался, слишком долго искал. Всю дорогу из леса я пытался понять: где же упустил, где можно было бы ускориться? Федор Филиппович молча взглянул на озадаченное лицо своего подопечного. Слепой был лучшим его агентом. Лучшим даже не среди сейчас работающих, а лучшим за все время службы Потапчука. Пожалуй, даже лучшим из всех, о ком он вообще знал, даже если это были не его агенты, даже если это были агенты противника. Слепой — Глеб Сиверов — был лучшим. И самым засекреченным. * * * Самым тяжелым, было то, что все эти длинные, бесконечно длинные дни и ночи не приходило никаких известий. Петр Васильевич начал бояться, что с самими похитителями что-то случилось, иначе, конечно же, они бы подогревали разными способами его волнение, тревогу, страх за жизнь дочери. Но они молчали. Теперь ему казалось, а был ли вообще тот первый звонок, ранним утром после того, как Лиза не пришла домой из музыкальной школы. — Петр Васильевич Таранков? Как поживаете? — С кем имею честь говорить? — Мое имя вам ничего не скажет. Мы незнакомы. У нас ваша дочь. — Что вы имеете в виду? — А вы не понимаете? — Нет. На самом деле его сердце уже давно было не на месте. Каждый его удар эхом отдавался в голове, в ушах. Петру Васильевичу даже показалось, что звонивший услышит этот стук и поймет, что его обманывают, раскусит его слабую попытку казаться твердым и непреклонным. Но какого черта там нужна была эта твердость? Кому нужна была в тот момент его непреклонность? Возможно, она была нужна ему самому. Она была спасительным кругом — чтобы не думать о том, что произошло на самом деле, чтобы убедить себя самого, что он сильный, что он сможет со всем справиться. И, кажется, этот самообман сработал. Все-таки сумел же он дослушать звонившего до конца. — Вы нам задолжали крупную сумму. Вы лишили нас кое-чего того, что нам было очень нужно. — О чем вы говорите? — Вы сами догадаетесь, Петр Васильевич. Если вы хорошо подумаете, вы поймете. — Что с Лизой? — О, Елизавета Петровна — красивая девочка. И очень талантливая. Этот ребенок действительно дорогого стоит. А что, как отец, вы волнуетесь за нее… ну, вы понимаете, о чем я говорю, правда? — Вы негодяй, кто бы вы ни были! — Да что вы говорите?! Чья бы корова мычала… Вам разве никогда не говорили такого в детстве? Или вы за бумагами и интригами государственных кабинетов забыли свое детство? — Вы должны знать, что подобные выходки никому не сходят с рук! — изо всех сил сдерживая дрожь в голосе, возмутился Петр Васильевич. — Так подключите же все свои связи! — ехидно подзадорил его звонивший. — Это в интересах вашей дочери. Вы согласны? Но есть нюанс. В ее интересах, чтобы вы передали нам сумму, которую мы утратили по вашей вине. Несчастный отец молчал. Он уже прикидывал, что можно сделать и как искать Лизоньку, но мысли плавали, никак не получалось осознать в полной мере, что происходит. Он не воспринимал ситуацию как реальность.