— И что ты чувствуешь сейчас? — Голова кружится. Только подумать, что это — звук твоей жизни! Как будто я могу пощупать твою жизнь… Могу разбить. — Не можешь. — Какой ты самоуверенный! А я и не таких ломала! Ты думаешь, ты один такой самоуверенный? — Я вообще не думаю. — И не чувствуешь? — Я чувствую, что тебе сейчас спокойно и хорошо. — Да. — Вот в таком состоянии нужно себя все время держать, чтобы умирать было не страшно, когда бы это ни случилось. — Да ну тебя! — Страшно? — Он обхватил ее обеими руками и крепко прижал к себе. — Не бойся. — Ты прям думаешь, что я хорошая? Нет. Ты меня не знаешь совсем. Так вот, я — плохая. — А мне не надо тебя знать. Зачем мне это? Лена немного обиделась на его равнодушие, но постаралась не подать виду. — А хотя бы затем, чтобы вовремя обезопасить себя. Я же действительно могу разбить твое сердце! — Не можешь. — Ты опять! Откуда столько самомнения? — А у тебя? — Я первая спросила. Отвечай! — От жизни. — О-о-ой! — Лена скатилась с его груди на кровать и, опершись подбородком на руку, пристально уставилась на парня. — Можно подумать, ты такой многоопытный! Прям старикашка… — Знающий не значит «старый». — Ну и с чего же это ты «знаешь», что я не могу разбить твое сердце? Оборотень поцеловал ее в нос и откинулся на подушку, мечтательно забросив руки за голову. — Сердце, Лена, — это мышца. Физическим воздействием ее можно разорвать. Запросто. Но ты же не станешь втыкать в меня нож прямо сегодня?! — Сегодня не буду, не с руки, — Лена легла на спину рядом с парнем и тоже закинула руки за голову. — Во-первых, меня тут видели. Во-вторых, ты кое-что должен сделать. — Умница. — Но потом… — А будет ли «потом»? — Не поняла! — возмутилась Лена и села на живот Оборотня верхом, руки ее угрожающе потянулись к его шее. — Ты все же решила меня убить? — Ладно, — осадила девушка. — Я все равно собиралась сделать это только морально. Так ты будешь еще долго мучиться, а мне — больше интереса. — Морально тем более не получится. — Да легко! — Нет. — Почему? — Оно тренировано. Смотри, Ленка: когда любую мышцу качаешь, она от нагрузок не выдерживает и рвется. Потом эти разрывы, внутренние ранки (от них-то и болят мышцы, если слишком много тренировались), зарастают рубцами. И именно от них мышца становится толстой. И крепкой. На моем сердце очень много рубцов. У меня было достаточно лет, чтобы их набрать, но мало было для того, чтобы они сдулись. — Твое сердце сильное и большое? — И твердое. Практически каменное. Лена снова легла на него сверху и приложила ухо к груди. — А бьется, как живое. Она поцеловала его грудь в сосок, под которым вздыхало сердце. Он вздрогнул и положил ладони ей на ягодицы. — О чем задумалась, девочка? — потрогала ее за плечо Эмма. — Я тебе уже целую теорию мирового заговора, можно сказать, рассказала, а ты не реагируешь. — Да? А! Я строю свой план расправы, — ответила Лена и принялась активно уминать булочку, смущенная тем, что подруга застала ее врасплох. — У тебя есть только неделя, запомни. Так что поторопись. — Что значит «у меня есть только неделя»? На что у меня неделя? Какая такая неделя? Это почему? — Слишком много вопросов. Определись и задай один. Иначе я не буду отвечать. — Эмма! — встрепенулась Лена и строго посмотрела на женщину. — Ты что-то хотела узнать? — Эмма, расшифруй, что ты имела в виду, когда сказала, что у меня есть только неделя. Ты меня пугаешь. — Ты за кого боишься? За себя или за него? — А тебе не все равно? Отвечай. Я задала один вопрос. — Не бойся, тебе ничего не угрожает. Если не подставишься в ненужном месте в ненужное время. — Блин! Опять загадки и полунамеки. Называй мне, пожалуйста, ставки и имена в первую очередь и только потом всякие сопутствующие детали и условия! — Не кипятись, деточка. И не указывай мне, что я должна говорить, а что нет. Я сама выберу. Эмма замолчала, как воды в рот набрала. Впрочем, она так и сделала, только не воды, а чаю. Она села и начала мерно похлебывать свой сладкий зеленый чай, медленно закусывая его кексом. Эмма всем своим видом демонстрировала, что ей очень вкусно и ни о чем другом она и думать не думает. Лена скопировала ее поведение. Она придвинулась к столу и продолжила расправу над своей ватрушкой, запивая ее кофе с молоком. Первая не выдержала хозяйка. — А ты все же почему за него переживаешь? — Я первая спросила. — Я — хозяйка. У меня преимущества. — Ну, ты достала со своей казуистикой. Хорошо! — девушка снова отбросила на блюдце остатки ватрушки и приготовилась объясняться. — Во-первых, мне бы хотелось провести с ним еще несколько ночей. Не кивай! Ничего ты не понимаешь! — Куда уж мне… — Не перебивай! Так что считай, что в первую очередь я переживаю за себя любимую… — Я не сомневалась… — Я просила не перебивать! Тем более твоими колкостями. Лена залпом допила кофе и быстрым жестом перевернула чашку, поставив ее на блюдце. — С молоком не гадают, — сухо, но все же с оттенком укора одернула ее Эмма. — Привычка. На автомате. Но, во-вторых, я и за него переживаю. Вот, — она снова взялась за ватрушку, полностью запихнув ее в рот, будто затыкая сама себя, будто ей было совестно за то, что она о чем-то случайно проболталась. — Ой! У Ленки проснулось что-то человеческое? Ужасно! — Эмма всплеснула руками и оперлась задом на мойку для посуды. Лена с усилием проглотила недожеванный кусок и, закинув ногу на ногу да еще скрестив на груди руки, повернулась и в упор уставилась на женщину с облаком на голове. — Нет, Эмма! Не дождетесь. Не на ту напали. За него я переживаю потому, что он должен успеть выполнить наше задание до того, как у него случится что бы то ни было.