Она немного трусила, потому что даже не представляла, как он среагирует на такую безумную выходку. Он осторожно взялся руками за ее лицо. – Не бойся. Я тебя не обижу. Я сам боюсь. – Кого? – Тебя. Глафира удивилась. Раньше ее никто не боялся. Даже Бартенев только делал вид, что пугается ее сдвинутых бровей. – Я боюсь, что недостаточно хорош для тебя. Старый, весь искромсанный, грубый и довольно циничный эскулап. А ты… – А я? – спросила Глафира. Ей вдруг стало очень интересно: какой он ее видит? – А ты синичка – райская птичка. Тебя в клетку не посадишь. – А ты хотел… в клетку? Шведов испугался. – Это я образно. Для примера. Все равно ведь брак… он держит… Брак? Глафира чуть не икнула от неожиданности, но вовремя сглотнула слюну. Глоток получился громким. Конечно, он услышал. Вот позор! Шведов услышал, но понял по-своему. – Если тебе неприятно, я больше не буду об этом говорить. – Нет! – испугалась Глафира. – Мне приятно! Очень приятно! Говори, сколько хочешь! «Что она городит! Господи, вразуми!» И тут Шведов все понял. Ее страхи, надежды, смущение, робость. Старый он осел! Сергей потянул ее на себя, крепко, по-настоящему обнял и поцеловал уже без дураков, так, как ему давно хотелось. Когда он наконец оторвался, то увидел, что она улыбается. Значит, все правильно. – Ну что, пойдем сдаваться? – спросил он, глядя на ее зарумянившееся лицо. – Мотя, наверное, уже у крыльца караулит. – С пулеметом? – Зачем ей пулемет? Она и без него управится. – Тогда предлагаю сделать покаянный вид. – И ни слова о том, что случилось. Шведов кивнул, а потом взял ее за руку и повел домой. Дверь опустевшего дома медленно закрылась за ними. Глафира не стала проверять. Беленький Утром Глафира встала, собралась и в урочный час отправилась на работу. Нельзя, чтобы Мотя догадалась: работы у нее теперь никакой нет. И так вчера пришлось вертеться, как ужу на сковородке. Хорошо, что Сергей по дороге выстроил целый план по усмирению тайфуна. Он так ловко заговорил ее, что не только Мотя, но и Глафира удивилась до невозможности: не подозревала в нем таких способностей. Она даже испугалась, что Мотя посчитает Шведова за белебеню, у которого рот не закрывается, но, кажется, обошлось. Даже напротив! Мотя довольно быстро присмирела, а уж когда Шведов спросил разрешения официально считаться кавалером, девушка просто поплыла. Глафира, которая, как и Бартенев, была уверена, что никакой жених не будет считаться достаточно хорошим, поразилась. Быстро же ты, Мотя, сломалась! Ночью Глафира спала плохо. Слишком много случилось накануне, да такого, что в голове мутилось. Кошмар в доме профессора, а потом вдруг – без всякого перехода – лучшее, что только могло с ней произойти. Разве так бывает? Перед дверью в дом Бартенева она остановилась, чувствуя, что заставить себя войти почти невозможно. Глафира трижды прочла «Отче наш», но руки, вставляющие ключ в замок, все равно дрожали. А если там ОНИ? В доме, конечно, никого не было, но даже тишина действовала на нее угнетающе. Разбросанные на полу вещи – зачем? – открытые дверцы шкафов – неужели трудно задвинуть? – грязный затоптанный пол. Такое ощущение, что полиция старалась нарочно создать как можно больше хаоса и беспорядка. Глафира бесцельно побродила по кухне, посидела на диване, страшась подняться, но в конце концов собралась и решила, что глаза боятся, а руки шевелятся. И начала наводить порядок. Она почти справилась, когда раздался звонок мобильного. Незнакомый официальный голос вежливо попросил ее прийти в Следственный комитет, кабинет такой-то. «Разве не в полицию?» – хотела спросить она, но собеседник отключился. Все утро она не решалась позвонить Сергею, а тут вдруг перестала бояться и набрала его номер. Странно, телефон был выключен. И что это значит? Передумал числиться в официальных кавалерах? Глафира решительно повесила на плечо новую сумку, вышла на крыльцо, подергала входную дверь – закрылась ли? – и пошла к метро, думая о Бартеневе. Еще вчера им сообщили, что профессор в реанимации. В устах врача страшное слово «кома» звучало вполне обыденно, словно нет ничего более скучного и банального. Глафира попыталась напроситься в сиделки, но врач был непреклонен. Нет. Нельзя. Запрещено. В здании Следственного комитета было почти так же тихо, как в доме Бартенева. Куда все подевались? «Наверное, преступников ловят», – подумала Глафира и протянула руку к двери, чтобы войти в нужный кабинет. Вдруг она открылась, выпустив Шведова. Вид у него был хмурый. У Глафиры сразу засвербело в глазах. Неужели его уже допрашивали и теперь могут задержать? Шведов увидел ее, и его лицо сразу разгладилось. – А… ты как… тут? – пролепетала она. – Не пугайся. Я сам пришел, – шепнул он и отодвинулся, пропуская ее. Она проскользнула мимо и почувствовала, как он коснулся ее пальцев. Сердце сразу сладко заныло. Нет, не передумал! Она улыбалась, входя в кабинет. – Рад, что вы в хорошем настроении, – сказал маленький человечек, стоявший посредине кабинета со стаканом воды. – Присаживайтесь. Он с удовольствием допил воду, удобно устроился в офисном кресле и представился: – Капитан Беленький. Ну вот, еще и Беленький. А где же Мишуткин и Пуговкин? – Я веду ваше дело, – продолжил капитан. Глафира уставилась недоуменно. – Мое? – А чье же? – таким же тоном спросил Беленький. – Вы проживали в доме, где произошло преступление. – Я не проживала, а работала. – Ну все равно. Вы там находились продолжительное время. Так? Глафира кивнула. – В доме было трое человек. Хозяин, который в данный момент находится в коме, его внучатый племянник, убитый неизвестным, и вы. Из всех троих вы одна не пострадали. Я правильно излагаю? – Выходит, что правильно. – Вот именно, что выходит. Поэтому советую вам во всем признаться. Чистосердечное признание смягчает наказание и облегчает душу. Она много раз видела такое в кино. Следователь говорил точно такую же фразу и проникновенно смотрел подозреваемому в глаза. Глафире вдруг стало жарко. Он уже все для себя решил, этот Беленький. Обвинит их с Сергеем и закроет дело. Вот как, значит, это происходит?