– Все будет хорошо. Я тебя заштопаю. Мотя молча кивнула. Глафира села рядом, обняла ее и заплакала. Когда Пустоглазого увезли, к ним подошел Беленький. Вид у него был, будто ему медаль вручили. Или даже орден. – Ну как тут? Все живы? – У нас раненый, – ответил за всех Шведов. – Доставьте ее в госпиталь, а мы подъедем. Мотю кое-как подняли и под руки повели к машине. Глафира пошла следом, но Шведов удержал ее. – Поедем на моей машине. Оказалось, его автомобиль стоит прямо посреди улицы, почти перегородив проезжую часть. Собравшиеся за и перед ним машины яростно гудели. Не обращая ни на кого внимания, Сергей помог Глафире сесть, пристегнул и молча тронулся с места. Глафира взглянула искоса. У него было злое лицо. Заговорить первая она не решилась. И так знала все, что он скажет. До госпиталя они доехали быстро, но машину, на которой доставили Мотю, уже не застали. В приемном отделении им сообщили, что пострадавшую отвезли в операционную. Сергей кивнул девушке и побежал туда. Он же обещал Моте, что сам ее заштопает, вспомнила Глафира и села на диванчике в уголке. Все из-за нее, межеумки несчастной! Увидела преступника и побежала за ним, ни о чем не думая, дура! Из-за нее Мотя чуть… А кстати, как Мотя там оказалась? Глафира выпрямилась и посмотрела по сторонам, словно ища того, кто знает ответ на этот вопрос. Медсестра за стойкой подняла голову и взглянула вопросительно. Глафира помотала головой. Как все-таки Мотя могла очутиться в той подворотне? Продолжая поражаться этому факту, Глафира поднялась на второй этаж и стала искать операционную. Из двери в конце коридора вышел Шведов, а следом – Мотя. Живая и на своих ногах. Глафира побежала ей навстречу и судорожно обняла. – Ну чего ты кидаешься? Чай, не с войны воротилась! Мотя прижала ее голову и поцеловала в макушку. – Ты в порядке? – Да в полном! Зятек заштопал, любо-дорого посмотреть. Умница наш! Жалко только салопа моего. Умудохал, изверг. Хотя если рукава новые сподобить, может, и послужит еще. Шведов шел рядом и молчал. «Злится все еще», – поняла Глафира и решила, что все разговоры и объяснения оставит до дома. Но и там Сергей отошел не сразу. Сначала все долго отпаивались чаем с вареньем, потом перешли на водочку и выпили по рюмке за ради душевного равновесия, а уж затем, когда Мотя с Глафирой немного успокоились, а Сергей подобрел, поведали каждый свою историю. Шведов узнал, что Мотя подслушала его разговор с Беленьким и решила не спускать с Глафиры глаз, причем в буквальном смысле. Забросив все дела, она, по сути, устроила тотальную слежку. Шла за ней и когда та, ничтоже сумняшеся, пустилась преследовать какого-то мужика. Повезло, что белоголовый не торопился, поэтому Мотя поспевала почти след в след. – Надо же, я тебя и не заметила, – удивилась Глафира. Мотя со Шведовым глянули на нее волками, и она быстренько заткнулась. Мотя сразу разгадала маневр супостата и, когда он зашел сзади, поняла: сейчас бросится на Глафиру. Тут она и навалилась на гада. Решила, что помрет, а не выпустит. – Да как же … Да как же ты, Мотенька… Да что же… – запричитала Глафира, припадая то к плечу, то к бледной щеке. – Ты мне жизнь спасла. – Так я же не одна, – погладила ее по голове Мотя. – А с Богородицей. – Вы – моя героиня вовеки веков! – заявил Шведов и, схватив Мотю, трижды смачно поцеловал. «А мне уж, видно, поцелуев не дождаться», – пригорюнившись, подумала Глафира, вытирая слезы. Она понимала свою вину и ругала себя за опрометчивость, чуть не ставшую причиной гибели и Моти, и ее самой. Но что теперь делать? Все случилось, как случилось. Ничего уже не поделаешь. Шведов взглянул на нее исподлобья и по страдающим глазам угадал ее мысли. – Я испугался за тебя, – произнес он, беря ее за руку. – А когда Вера принесла твой телефон, на который я звонил без перерыва, вообще чуть с ума не сошел. – А как же ты меня нашел? – не утерпела Глафира, придвигаясь и прижимаясь к его боку. Шведов задумался и с некоторым удивлением в голосе ответил: – Не знаю. Просто бежал… и… увидел Мотю с этим выродком. – Господь тебя, сыночек, привел, не иначе, – подвела итог Мотя и заявила: – Венчаться будете в Вознесенской церкви у отца Спиридона, который Глашеньку крестил. Чарторыйские – Я должна поехать в Краков, – заявила Глафира, позвонив ему в разгар рабочего дня. Сергей только что вышел из операционной, чувствовал себя выжатым лимоном и к новому напрягу готов не был. Он плюхнулся на диван в ординаторской, вытянул ноги в проход и только тогда уточнил: – Куда ты должна? – Я должна поехать в Польшу. – Чего ты там забыла? – Сереж, только не ругайся, но мне кажется, разгадку «Слезы Евы» я найду там. – Где именно, не понял? – В Кракове есть музей князей Чарторыйских. Кроме коллекции картин и всяких дорогих безделушек там хранятся все архивы. В России этих документов нет. – И ты решила… – Не совсем я, но я тоже хочу. Олег Петрович считает, что надо поработать с архивом Чарторыйских и выяснить наконец, откуда Пушкин узнал, что Елизавета с Адамом называли серьги «Слезы Евы». – И зачем теперь все это, если серьга пропала? – искренне удивился Шведов. Он-то думал, что литературно-криминальная эпопея закончилась. – Ну, во-первых, Бартенев уверен, что это не навсегда. Рано или поздно она и письмо Пушкина явят себя миру. А во-вторых, остались фотографии, копии документов, материалы исследования, а это тоже немало. Для науки вообще бесценно. Короче. Я сделала запрос. – Запрос? – Да. Месяц назад. Думала, мне откажут, но сегодня пришло приглашение. Что скажешь? Что он скажет? А что он может сказать? – Конечно, поезжай. А надолго? – Приглашение на десять дней. Больше я все равно не выдержу. – Когда вылет? – Завтра. – Отлично. Ничего отличного в этом для него не было. С тех пор как ему достались Глафира с Мотей, он чувствовал себя многодетным отцом. И степень ответственности за них возрастала в геометрической прогрессии. Ну какой нормальный отец отпустит свое неразумное дитя неизвестно куда, да еще на столь долгий период? Десять дней! Это же с тоски умереть можно! Как он будет жить без Глафиры? А Мотя? А Ярик? Настроение резко испортилось. Он вышел на крыльцо и долго стоял там, дымя сигаретой. – Что-то рассиропился ты, Шведов. Раскис, – сказал он самому себе. Выкинул окурок и пошел работать.