Прощаясь в аэропорту, Глафира божилась, что будет звонить и писать в мессенджер каждый день по сто раз минимум. Первые два дня так и было. Потом стала звонить лишь два раза в день, и голос ее при этом становился все скучней. Поиски успехом пока не увенчались, но Глафира бодрилась. – А ты знаешь, что именно в музее Чарторыйских находится знаменитая «Дама с горностаем» Леонардо да Винчи? Я была поражена! Иду, а она висит! В отдельной комнате, в полумраке, чтобы краски не пострадали от искусственного освещения. Я глазам не поверила! Это же моя любимая картина! Но дело не в этом! Знаешь, кто ее сюда привез? Адам Чарторыйский собственной персоной! Вот так совпадение! Я вообще думала, что «Дама» в Италии или в Париже. А она тут, в Кракове! Сергей слушал ее старательные восклицания и испытывал жгучее желание поехать в этот Краков, забрать оттуда свое сокровище – просто сгрести в кучу и вывезти любым способом – и больше никуда не отпускать. Никогда. Через неделю она перестала звонить и посылала только короткие эсэмэски типа «Все хорошо, скучаю, целую». Шведов злился, но сам не звонил. Отвечал в том же духе: «Ждем, скучаем, целуем». А потом не выдержал и набрал ее номер. – Я жива, – ответила она сдавленным шепотом. – Какое облегчение. Я уж думал, тебя захватили польские русофобы и пытают. – Обошлось. Не злись только. У меня времени мало. Да и хвастаться было нечем. – Ничего не нашла? Глафира чем-то пошуршала в трубке. – Надежда не потеряна. – Я просто хочу знать, прилетишь ты во вторник или нет. – Да куда я денусь? – сердито проскрипела она. – Так я встречаю? – Встречай. И отключилась. Вот и вся любовь. А еще уверяла, что и дня без него не проживет. Вообще, он собирался жениться на простой, милой девушке, а теперь, похоже, на научном работнике. Кто-нибудь знает, как с ними обращаться? Едва он выцепил Глафиру взглядом в толпе пассажиров, спешащих к выходу из зоны прилета, сразу понял, что возвращается она со щитом. Этот взгляд победителя не спутаешь ни с чем. Он уже открыл рот, чтобы поздравить с удачей, как она бросила чемодан и кинулась ему на шею. – Я думала, умру там без тебя! Еле дождалась! – выпалила Глафира, целуя его в щеки и в нос. Он уже собрался сказать: если бы скучала, то звонила бы чаще, но решил, что занудствовать не стоит. Не хватало еще, чтобы его куелдой сварливой обозвали при всем честном народе! – Я сам чуть не сдох, – прошептал Сергей в розовое ухо и поцеловал по-настоящему. Они постояли немного, целуясь и как бы заново привыкая друг к другу, пока какой-то рвущийся на свободу мужик не задел их безразмерным клетчатым баулом. Шведов подхватил багаж, взял ее за руку и потащил к выходу. – Как Ярик? – спросила Глафира, стараясь шагать в ногу. – Мотя откормила его до состояния рождественского гуся. – Ей только попадись. – Это точно. Так ты нашла, что искала? – Ничего не буду рассказывать на ходу. Хочу растянуть удовольствие. – Кто-то когда-то говорил ей эту фразу. Глафира вспомнила парковую дорожку, неспешный скрип коляски, счастливого профессора, раскрывающего перед ней тайны прошлого… Кажется, прошла вечность. К их удивлению, ни Моти, ни Ярика дома не было. Глафира с Сергеем дружно выхватили телефоны. – Мотя поехала на рынок за свежей рыбой. – Ярик пошел к репетитору. Они сказали это одновременно и рассмеялись. – Похоже на заговор, – предположил Шведов. – Очень похоже, – согласилась Глафира и шагнула к нему. Домочадцы вернулись лишь через два часа, причем одновременно. «Как пить дать – сговорились», – подумала Глафира, глядя на их лица. – Мы думали, вы нас голодом уморить решили, – изображая возмущение, проговорил Шведов, появляясь из ванной. – Они о нас и думать забыли, – подтвердила Глафира, расчесывая мокрые волосы. – Мы забыли? Мы уморить? Теть Моть! Ярик аж задохнулся от возмущения и такой несправедливости. Неужели эти двое даже не заметили, что стол давно накрыт? Еще с утра. Так им с Мотей не терпелось. – Не слушай этих баламошек, мой ангел, – спокойно ответила Мотя. – Это они шутят так. Давайте-ка лучше приниматься за обед. Простыло все. Шведов подскочил к столу первым и отодвинул стул. – Прошу, мадам. Приосанившись, Мотя чинно уселась во главу стола и подняла стакан с томатным соком: – Ну, с приездом, что ли, Глашенька! Последним насытился, как всегда, Ярик. Его щеки действительно округлились и порозовели. И это за десять дней! Что же будет через год? Глафира посмотрела на довольную Мотю. Дорвалась, голубушка. Теперь ее не остановить. – Так ты готова поведать о своей находке? Или еще нет? – спросил Сергей, когда все наконец отвалились от стола. Глафира набрала воздуху и с шумом выдохнула. Теперь готова. – Когда Адама выслали в Италию, он не надеялся вернуться в Россию и прощался с Елизаветой навсегда. Но судьба распорядилась иначе. Когда на трон взошел Александр Первый, он назначил старого друга министром иностранных дел. Правда, ненадолго. Реформаторский пыл императора угас, Адам снова остался не у дел и в восемьсот десятом году навсегда покинул Россию. К тому времени страстная любовь между Елизаветой и Чарторыйским была в прошлом. В ее жизни появился другой мужчина, Алексей Охотников, но он умер от ножа подосланного убийцы. У Елизаветы от Охотникова был ребенок, которого она тоже потеряла, как и дочь от Адама. В общем, они оба много пережили, изменились, повзрослели, но все равно оставались близкими людьми. Ведь их так много связывало! Глафира прижала ладони к щекам. Разволновалась. Сергей взял ее руку в свою. – Они встретились в последний раз в Царском Селе, в их любимой беседке. Много лет назад именно там Адам на прощание подарил любимой серьги, которые она назвала «Слезы Евы». В этот вечер он вспомнил о них и спросил, носит ли она его подарок. Елизавета с грустью сказала, что потеряла одну, как она выразилась, «слезинку» и не смогла найти. Адам молча прижал ее руку к губам. – Не печалься, моя милая Ева, – сказал Адам, – эта потеря – не самое большое несчастье. По крайней мере, для меня. Елизавета поняла, что он говорил об их потерянной любви, и заплакала. В это мгновение, столь волнующее для них обоих, Чарторыйский услышал едва слышный в ночной тишине шорох. Он сразу решил, что за ними шпионят люди Александра, и стремительно кинулся вон из беседки. Схватить соглядатая он не успел, но увидел, как между кустов мелькает чья-то курчавая голова. Судя по росту, это был мальчишка, который передвигался на диво резво. – Пушкин? Это был он? – не выдержал Ярик. – Умница! – похвалила Глафира. – Вот так он узнал про «Слезы Евы». Много лет спустя, умирая, Пушкин захотел вернуть сережку владелице, но, к сожалению, этого не случилось. – Жалобная история, – сказала Мотя, высмаркиваясь в платочек. – Я аж всплакнула ненароком, гузыня эдакая. – Кстати, Чарторыйский и Елизавета все же встретились еще раз. В тысяча восемьсот пятнадцатом году во время Венского конгресса по случаю победы над Наполеоном. Чарторыйский написал об этом в воспоминаниях. И знаете, что я поняла? Он так и не смог ее разлюбить. – Так он, поди, женат уж был давно! – Нет, Мотенька, женился он только спустя два года, когда судьба окончательно развела его с Елизаветой Алексеевной. Но знаете, что мне показалось самым поразительным? Адам Чарторыйский и Вера Молчальница умерли в один год. Ушли друг за другом с разницей в два месяца. Надеюсь, в ином мире их уже ничто не могло разлучить. – Божечки, какая любовь! Слезы одни! – шмыгнула носом жалостливая Мотя. – Вот именно. Слезы Евы. – И Адама тоже, – добавил притихший Ярик. – Интересно, где они сейчас? Все промолчали.