Но это было не радио и не пластинка. Это был голос, который шел из-за деревьев – нет, с другого конца поля. Всего лишь обрывок звука, едва слышный и тут же улетучившийся. Роберта побежала к другим девочкам, чувствуя, как по спине ползут мурашки от страха. Она смотрела в спины девчонок, спрятавшихся под навесом от дождя, и ее ноги двигались все быстрее и быстрее. Дядя Вэн. Сидящий на стуле в гараже, наклонившись вперед. С пистолетом, приставленным к голове. Кожа у него покрыта потом. Играет эта красивая песня, и дядя Вэн плачет, плачет… Роберта почувствовала, как слова снова исчезают, и вместо них поднимается пустота. Бежать. Только бежать. Не думай об этом – беги. Когда Роберта присоединилась к промокшей, шерстяной толпе, пахнущей сыростью, туманом и потом, Джинни повернулась и снова посмотрела на нее. – Ты чего так долго? – рявкнула она. Роберта молча покачала головой. Она помнила, как Мэри ван Вортен рассказывала, будто бы Мэри Хэнд приходит на поле и поет колыбельные среди деревьев. Мэри ван Вортен стояла совсем рядом – щеки ее раскраснелись от холода, светлые волосы были забраны в аккуратный хвост. Она переминалась с ноги на ногу, как лошадь на скачках, готовая к старту, и не имела ни малейшего представления о том, что только что произошло. Она говорила про колыбельные, а не песни с радио. Но на этот раз Мэри спела песенку с радио. Специально для Роберты. Роберта крепко схватила клюшку, скрестила руки перед собой и придвинулась поближе к остальным девочкам, чтобы согреться. Она еще раз подумала о своих соседках по комнате, об их лицах, голосах, смехе. И тогда слова вернулись. – Ничего, – ответила она. – Ничего такого. Глава 5 Бэрроне, Вермонт Ноябрь 2014 г. Строительные работы в Айдлуайлде начались через неделю, и участок заполнили трейлеры и рабочие с техникой. Вместо старой и большей частью поломанной изгороди поставили высокий забор из металлической сетки, на котором развесили многочисленные предупреждающие знаки. Происходящее на участке было трудно разглядеть из-за деревьев, грузовиков и переносных туалетов. Фиона несколько раз набирала номер Энтони Идена, но тот не отвечал. В ожидании, пока он перезвонит, она успела съездить к отцу. Тот жил в домике у извилистой дороги сразу за городской чертой. Родители Фионы развелись через два года после убийства Деб, а восемь лет назад ее мать умерла от рака, так и не оправившись от гибели старшей дочери. Малкольм Шеридан остался в их бывшем семейном гнезде, с каждым годом все больше и больше погружаясь в свой неординарный внутренний мир. На крыше были видны темные провалы в тех местах, где не хватало кусков черепицы. Фиона заметила это, уже паркуясь у дома. Крышу стоит отремонтировать до зимы, иначе она будет протекать. Скорее всего, у Малкольма были отложены на это деньги, но найти их в доме будет сложно. Фиона постучала в дверь, мысленно перебирая возможные варианты. Отец, как обычно, не отозвался, но его старый «вольво» стоял на выезде из гаража. Фиона открыла входную дверь, толкнула ногой внутреннюю, тоже не запертую, и просунула голову внутрь. – Пап, это я. В задней комнате раздался шорох, а за ним скрип. – Фи! Фиона вошла в дом. Шторы на всех окнах были задернуты – Малкольм утверждал, что не может работать при ярком свете. В комнате стоял пыльный кисловатый запах. Все поверхности, от кухонного стола и кофейного столика до стульев, были завалены книгами и бумагами. Фиона моргнула, чтобы привыкнуть к темноте после яркого солнечного света, и прошла через маленькую гостиную, мимоходом взглянув на неубранную кухню и сделав вывод, что ей, как обычно, никто не пользовался. Малкольм встретил ее у двери дальней комнаты, которую он переоборудовал под кабинет. На нем были брюки (такие старые, что их уже можно было бы выставить в магазине винтажной одежды) и клетчатая фланелевая рубашка. Хотя Малкольму было уже за 70, в его длинных седых волосах еще сохранялись темные пряди, и от него до сих пор веяло мощной жизненной силой. – Фи! – повторил он. – Привет, папа. Малкольм крепко обнял ее, сжав ребра, и отпустил. Обнимая его в ответ, Фиона чувствовала сложную смесь счастья и боли от утраты, которая всегда появлялась в его присутствии. – Что-то я не вижу еды на кухне. Ты хоть что-то ешь? – У меня все хорошо. Я работаю. – Над новой книгой? – Это будет… – Он умолк, вернувшись мыслями к книге, которую писал уже много лет. – Я сейчас изучаю некоторые факты, но мне кажется, что я близок к прорыву. Он повернулся и пошел в кабинет, а Фиона последовала за ним. В этой комнате ее отец проводил дни и ночи. Пока Фиона была маленькой, он постоянно мысленно пребывал в своем кабинете, а с тех пор как от него ушла жена, судя по всему, окончательно перебрался в него и физически. В кабинете стоял стол, заваленный бумагами, компьютер Мае, такой древний, что его можно было бы выставлять в музее Apple, и низкий книжный шкаф. На стене висели две фотографии в рамках: на первой был Малкольм во Вьетнаме в 1969 году в камуфляжной форме, присевший на колено в поле, окруженном пальмами, на фоне цепочки военных грузовиков; а на второй – вьетнамские женщины, за тяжелой работой на рисовой плантации, а над ними четыре черных силуэта грозно нависающих американских вертолетов. Один из снимков, за которые Малкольм был награжден. Фиона была рада, что он не повесил на стену другое свое знаменитое фото, на котором вьетнамская женщина нежно пеленала тело своего мертвого шестилетнего сына, чтобы похоронить. Мать Фионы запретила вывешивать этот снимок дома, говоря, что он будет смущать девочек. – Тебя когда-нибудь расстраивало, что твоего отца не было рядом, когда ты была маленькой? – спросил Фиону психотерапевт после убийства Деб. – Что он все время уезжает? – Но как же папа будет спасать мир, если станет сидеть дома со мной? – ответила семнадцатилетняя Фиона. Речь шла не только о войне, которая уже заканчивалась, когда родились дочери Малкольма. После нее были книги, премии, поездка в Вашингтон, туры с выступлениями и мероприятия. И, как всегда в жизни ее отца, марши, протесты и сидячие забастовки: за права женщин и афроамериканцев, против полицейской жестокости и смертной казни. Малкольм Шеридан постоянно протестовал, даже в 90-е, когда другие хиппи остепенились и марши вышли из моды. Он действительно хотел спасти мир. Но когда умерла Деб, с ней угас и его протестный Дух. Он переложил с места на место какие-то бумаги на столе. – Я не знал, что ты приедешь. Может, чаю? – Не надо, пап. – Глядя на него, Фиона почувствовала укол беспокойства. Неужели эти широкие плечи, которые всегда казались ей такими сильными, действительно стали уже и слабее? Ей кажется или он бледнее обычного? – Ты съездил к врачу, как я тебе говорила? – К Уорбертону? Я больше не доверяю этому старому мошеннику, – ответил Малкольм. – Он прописывает только то, что ему велят фармкомпании. Неужто он думает, что я не догадаюсь? Фиона сжала зубы: – Папа. – Спасибо, милая, но я разберусь сам. – Он закрыл документ, над которым работал, немного спешно, как будто боялся, что она успеет что-то подсмотреть. – Когда ты дашь мне почитать рукопись? – спросила Фиона. Отец работал над новой книгой о финансовом кризисе 2008 года. Проблема была в том, что работа длилась уже пять лет, без всякого намека на прогресс. – Уже скоро, – ответил Малкольм и потрепал ее по плечу. – Пойдем на кухню, расскажешь мне, как прошел твой день. Она покорно прошла за ним на кухню, где отец пытался найти на захламленном столе чайник. Так было всегда: вдали от отца она чувствовала себя храброй и стойкой, а в его присутствии, глядя, как он заваривает чай, лишь кусала губы от волнения и теряла всякую уверенность в себе. В старом доме было слишком много истории, слишком много боли, слишком много любви. Этот чайник когда-то купила мама – привезла домой на своем «универсале», после того, как отец получил очередной гонорар. – Я работаю над новой статьей, – удалось выговорить ей. – Правда? – Отец не одобрял работу Фионы, всю эту чепуху про то, как готовить яблочные пироги и бороться со стрессом при помощи йоги. Но он перестал возмущаться уже много лет назад, и теперь в его голосе сквозила лишь апатия, означавшая, что он не очень-то прислушивается к тому, что говорит дочь. Фиона смотрела на старые часы на стене, чтобы не видеть отца. Только так ей удалось сказать то, что она хотела. – Она про Айдлуайлд-холл. Она услышала, как шум воды, наполнявшей чайник, прекратился. На мгновение воцарилось молчание. – О, – сказал отец, – про реконструкцию? – Что? – Она резко развернулась и посмотрела на него. – Ты про это знаешь? – Мне позвонил Норм Симпсон. Когда же это было, пару недель назад? Он решил, что я должен знать. Фиона моргнула, отчаянно пытаясь вспомнить, откуда она знает это имя. Ее отец был знаком с таким количеством людей, что удержать их всех в памяти было невозможно. – Мне вот никто не сказал. – Люди очень чуткие, Фи. Вот и все. Про что будет твоя статья? – Теперь ему было интересно, и он поглядывал на нее, ставя чайник на огонь. – Я хочу поговорить с этой Маргарет Иден. И с ее сыном Энтони. Хочу понять, какой у них план. – Денег на этом они не заработают, – сказал Малкольм. Он повернулся, облокотился о стол и скрестил руки на груди. – Этот участок всегда был проблемным. С 2000 года городской совет три раза обсуждал, не выкупить ли его у Кристоферов, чтобы просто снести все постройки, но так ничего и не решил. А теперь время упущено. Фиона подавила в себе волну триумфальной радости («Да! Он со мной согласен!») и потянулась к дверце холодильника. – Я тоже так думаю. Но я никак не могу дозвониться до Энтони Идена, хотя постоянно оставляю ему сообщения, что я из «Лайвли Вермонт». Чайник засвистел на плите, и отец налил им чай. Вид у него был задумчивый. – Я могу сделать пару звонков, – сказал он. – Не нужно, – автоматически ответила она. – Пап… ты не против, что я об этом пишу? Впервые за время разговора лицо его стало жестким и пустым. – Твоей сестры там больше нет. Это же я сказал и Норму Симпсону. Она мертва. Ты говоришь, как твоя мать – она тоже каждый день волновалась, как бы не расстроить Деб. – Я не… Разумеется, так оно и было, и отец со своим журналистским талантом видел всю суть происходящего. Родители Фионы развелись через два года после убийства, потому что больше не могли находиться рядом. После развода ее мать пошла работать продавщицей в супермаркет «Уолгринс», хотя у нее была докторская степень. Она говорила, что устала от научного сообщества, но Фиона сразу поняла, что дело в Деб. Ту всегда бесил интеллектуальный снобизм родителей. Слава Малкольма как фотографа и активиста смущала ее, 20-летнюю девушку, которая мечтала лишь о том, чтобы не выделяться и иметь побольше друзей, и считала, что уже знает ответы на все вопросы. Она была такой молодой, подумала Фиона. Такой ужасно молодой. Ее отношение к отцу повлияло на их мать, но Малкольм не собирался извиняться перед Деб за собственную жизнь, как бы та его ни высмеивала. Но теперь, глядя на дом, в котором прошло ее детство, захламленный и не убиравшийся годами, Фиона задумалась, может, отец тоже испытывал чувство вины. В год перед смертью Деб в доме постоянно были ссоры. Она уже была в колледже, учеба ей не давалась, но зато она много времени проводила с друзьями и веселилась вовсю – выпивала, ходила на вечеринки и, к горькому недоумению родителей, встречалась с Тимом. Фионе в то время было 17 лет, и она наблюдала за бушующей страстью со стороны. А затем, той ноябрьской ночью, все кончилось. Тем не менее Малкольм Шеридан оставался самим собой. Через два дня после поездки к нему Фионе позвонил помощник Идена и предложил встретиться с Энтони на следующее утро у ворот Айдлуайлд-холла для экскурсии по участку.