Но после того, что произошло, о репутации фамилии на какое-то время мне предстояло забыть. Семья не справилась со своими обязанностями, и род-сюзерен сгинул в пламени межродовой войны. Тот факт, что я не достиг совершеннолетия, не имел никакого значения. Леон Хаттори стал ронином. Изменить это было уже невозможно. То, как к этому отнесутся в Российской империи, для меня по-прежнему оставалось загадкой. Друзья мамы, в прошлом сотрудники российского посольства в Японии, на мои вопросы толком ответить не смогли, даже для них в этом присутствовала некая загадка. Исходя из этого они предложили легенду, решавшую этот вопрос кардинально: надо было всего лишь представиться однофамильцем, тем самым отрекаясь от прошлого. И ведь было под кого маскироваться. Незадолго до Реставрации род Хаттори оказался в центре скандала – непризнанный ребенок главы рода, бастард, образовал свой род, благоденствующий и поныне. Да, часть нашей репутации отразилась и на них, но за прошедшие с тех пор шестьсот лет многое изменилось. Комплект соответствующих документов обещали подготовить в кратчайшие сроки, требовалось моё согласие, но я медлил, больше не устраивая безобразных сцен, боясь принять неправильное решение. И только после разговора с учителем немецкого этот страх исчез. Решение выкристаллизовалось само собой. – Я останусь собой. И будь что будет. В любом случае в конце пути только смерть, – сказал я сам себе и почувствовал невыразимое облегчение, завершив этот своеобразный гештальт. Обо всем этом я размышлял по пути в аудиторию, пока не наткнулся на ее широкие, двустворчатые двери. Запертые наглухо. Опоздал. Чувствуя всем естеством, что неприятности только начинаются, я отстучал на гладком лакированном дереве незатейливую дробь и приготовился встретить их лицом к лицу… * * * Ответственность за содеянное. Словосочетание, почти никогда не предвещающее ничего хорошего, особенно в тех случаях, когда гордиться деянием невозможно. В обществе, живущем по строгим правилам и законам, зачастую ответственность ещё имеет и последствия. Опоздание на занятие вылилось во внеплановое дежурство по аудитории, приступить к которому пришлось сразу же по его окончании. О том, как эпично я его схлопотал, впоследствии даже вспоминать было стыдно, хоть и немного приятно. Приятно потому, как взыскание на меня возложило живое воплощение божественной красоты… – Курсант, вы вообще меня слушаете? Что вы хлопаете глазами и пялитесь, как баран на новые ворота?! Отвечайте немедленно! Смысл претензий преподавателя дошел до меня только в самом конце проникновенной речи, когда её интонации приобрели стальной оттенок угрозы. Лёгкий ступор, в который я впал, увидев на пороге аудитории статную русоволосую красавицу, почти на голову превосходящую меня в росте, сменился недоумением, переходящим в замешательство. А ведь было от чего утратить ориентиры в пространстве и времени. И вновь свой вклад внесло неоконченное слияние душ – всплеск чувств от обеих половин души попросту наложился друг на друга и усилился кратно, поднимая во мне такую бурю, что меня невольно пошатнуло. Как я узнал чуть позже, Наталья Александровна преподавала на втором курсе русскую литературу и словесность и по праву считалась местной достопримечательностью. Почти два метра (на каблуках) природной красоты, грации, обаяния, потрясающих форм и глубокие, завораживающие своим блеском и оттенком зелёные глаза. Про грудь, что вздымалась под строгой форменной блузкой подобно холмам идеальных очертаний, упоминать вообще не стоило. Этот фактор действовал на всех мужчин скорее как контрольный выстрел. Что говорить про подростка вроде меня? – Э-э-э-э, простите, на что я должен ответить? – растерянно спросил я, не сводя глаз с преподавателя и понимая, насколько попал в этой ситуации. Но обратного хода уже не было. – Не военная школа, а цирк какой-то! С меня достаточно! О вашем поведении, курсант, будет доложено классному воспитателю. Фамилия? – возмущённо фыркнула Наталья Александровна, одарив меня уничижительным взглядом, от которого у меня даже мурашки пошли вдоль позвоночника. – Курсант Леон Хаттори, – отсалютовал я, вытягиваясь струной и уже более осмысленно заглядывая ей в глаза. – К пустой голове руку не прикладывают, курсант. Должны были знать, хотя вам, судя по всему, даже головной убор на ней не прибавит содержимого. Займите своё место, – съязвила она и, на секунду задумавшись, продолжила: – Так вы ещё и новенький. Что же, поздравляю с отличным началом учебного года, курсант! Взыскание в первый же день послужит отличным уроком. И только тогда, поднимаясь к своему месту на последнем ряду, я обратил внимание на безмолвных зрителей этого спектакля, в котором мне выпало столь незавидное амплуа. Насмешливые, злорадствующие и даже сочувствующие лица одноклассников также не предвещали ничего хорошего. А вот Алексея я в аудитории так и не увидел. – Этот день перестает мне нравиться… И это было только самое его начало. Класс тем временем жил своей жизнью – Наталья Александровна заняла своё место на кафедре, зашуршали страницы тетрадей, раскрываемых учениками, и первые – слова лекции полились по аудитории. Стоит заметить, почти в абсолютной тишине, прерываемой лишь мелодией ее прекрасного, под стать внешности, голоса. Акустика в устроенной амфитеатром аудитории была замечательной, обстановка располагала… и я решил не выделяться. Свежая тетрадь встретила меня девственной чистотой первого листа. А лекция оказалась неожиданно сложной для конспектирования, особенно учитывая мой вынужденный перевод услышанного на другой язык. Озадаченно хмыкнув после первого предложения, на которое ушла почти минута, я с головой ушёл в процесс. И приноровился только под конец занятия – мне даже стало хватать времени, чтобы как следует полюбоваться преподавательницей. Выглядела она потрясающе, как это свойственно людям, занимающимся любимым делом – увлеченная, она порой начинала прохаживаться по аудитории или активно и изящно жестикулировать. Да и предмет оказался вполне любопытным. Или это Наталья Александровна о нём так интересно рассказывала? Буря разразилась именно в тот момент, когда её никто не ждал. Тем более я. – Занятие окончено. Благодарю за внимание, курсанты Корсаков, Алабышев и… Хаттори. Конспекты мне на стол. Хочу посмотреть, насколько внимательно и качественно вы их ведёте, господа. Соль происходящего дошла до меня, лишь когда Наталья Александровна раскрыла мою тетрадь, по её прекрасному лицу пробежала лёгкая тень. В кишащей учениками аудитории второй раз за это утро прозвучал её негодующий голос: – Курсант Хаттори, вы издеваетесь? Что это за пиктограммы? Так или иначе, но в жизни каждого из нас происходит что-то такое, после чего мы выглядим глупо. Репутация тугодума мне больше не грозила, а вот репутация дурака обещала стать украшением всего моего обучения. Класс хохотал. Нет. Они ржали как эскадрон строевых лошадей. И изменить что-то было уже невозможно. – Это иероглифы, госпожа наставница. Вид письменности, распространенный в азиатских странах, таких как Япония, Китай, Корея… – ответил я, прежде чем успел подумать, что и кому говорю. Троллить преподавателя было не самой лучшей защитной реакцией. Новый взрыв смеха в аудитории и разъяренный взгляд изумрудно-зеленых глаз послужили наглядным примером того, насколько полезно сначала думать, и только потом говорить. Никогда в жизни не ощущал себя настолько униженным и оплеванным. И ведь винить, кроме самого себя, было абсолютно некого. – Вид письменности, значит. Это хорошо, что вы умеете писать. Будьте так любезны, сегодня, после окончания всех занятий, заглянуть ко мне, на кафедру русской литературы и словесности. Там вы мне и будете показывать все свои потрясающие воображение умения в письменности, курсант. Обещаю, вы будете приятно удивлены тем простором для действий, что будет вам предоставлен. А пока что я накладываю на вас второе взыскание, – едва сдерживая эмоции, почти прошипела преподавательница, накручивая на палец русый локон. – Думаю, вы неплохо справитесь с обязанностями дежурного по классу. Не смею вас задерживать, вам ведь надо привести аудиторию в порядок до начала следующего занятия! Глава 3 Под сенью гигантской цветущей сакуры, укрывшей своими ветвями всю вершину заросшего буйной травой холма, в розоватом свечении солнечных лучей, пробивающихся сквозь лепестки цветов и листву, сидел человек, наслаждавшийся умиротворением и одиночеством. Шум листвы и ветвей, пение птиц, журчание воды в ручье неподалеку – звуки природы завораживали, убаюкивали его, разглаживали морщины, придавая лицу расслабленное выражение. Длинные волосы, изрядно побитые сединой и собранные на затылке в сложной прическе, трепали порывы ветра, норовящего хоть как-то растолкать, расшевелить столь невозмутимого счастливца. Но всё это было напрасно. Старый самурай давно обрёл свой покой, и ничто не могло его потревожить. А тех, кто осмелился бы, ожидал надёжно укрытый широким рукавом кинжал. Открыв глаза, он неторопливо макнул зажатую в руке кисточку в чернильницу и, приложив ее кончик к тонкому листу рисовой бумаги, разложенному на циновке, в несколько четких, уверенных движений изобразил сложный иероглиф. – Не удивлена. Ты всегда уделял каллиграфии и прочим увлечениям гораздо больше внимания, чем своей семье и её проблемам. Горбатого не в силах исправить даже могила! Кисть неконтролируемо описала хаотичную траекторию, безнадежно испортив только что созданное произведение искусства и настроение постигающего дзен старика. Сначала дернулась его бровь, затем щека, губы скривились и сжались в тонкую бледную полосу – потеря лица во всей ужасающей красе, стыд и позор, – но любой, кто понимал истинную причину, смог бы понять и простить. – Кей, мне все чаще кажется, что твои родители ошиблись с выбором имени для своей дочери. А я ошибся, считая, что у меня будет послушная жена, – расстроенно вздохнул старик, успокаивая внутреннюю бурю, и, вновь закрывая глаза, отрешился от мира. – Мы вроде бы не собирались встречаться в этом столетии? Смятый и скомканный лист бумаги был единственным знаком раздражения, который ему позволило воспитание. Хотя так хотелось запустить им прямо в нарушительницу спокойствия. – Ты не рад мне, старый пень? И это твоя благодарность?! Надо было отравить тебя, когда мне это предлагали. Десять мер золота предлагали! – Ты прекрасно знала, что никакой яд меня уже не возьмёт, раз я как-то прожил с тобой пятнадцать лет, змея ты моя. Ты ведь не воспоминаниям пришла предаваться? Говори, не тяни… – Ты призван, Хандзо. Род может пересечься, и богиня вспомнила о своём обещании. Наша кровь взывает о помощи… А мне выпала участь сообщить тебе об этом, только и всего, – ответила самураю его жена после некоторого молчания. Это было последнее, что услышал старый самурай, прежде чем рассыпаться ворохом лепестков сакуры. А ветер все так же шумел листвой… * * * – Тебя нельзя оставлять одного. Так вляпаться в первый же день! – укоризненно покачал головой Алексей и решительно тряхнул кудрями, наставительно воздевая указательный палец вверх: – Но мы обязательно выправим ситуацию! Я теперь официально курирую твоё обучение, а со мной – не пропадёшь! Я с некоторым сомнением посмотрел на разглагольствующего товарища, но промолчал. Так как вляпался я всё же знатно. Характер у Натальи Александровны оказался донельзя стервозный. Выслушать меня она не пожелала, причём мою отчаянную попытку объясниться расценила как малодушие и желание увильнуть от заслуженной кары. Староста подоспел к окончанию разбора моих прегрешений и чудесным образом сгладил ситуацию – я остался при «своих» двух взысканиях и не обзавелся третьим. В одном шаге от повторения сомнительного рекорда школы. Наручные часы упорно предупреждали о приближающемся полдне – два полноценных занятия по полтора часа и перерыв между ними полностью исчерпали утро. Алексей вновь был моим Пятницей и знакомил меня с особенностями обучения в ВКШ. Одной из них стала отдельная аудитория, закреплённая за нашей учебной группой. Как оказалось, предыдущие занятия были поточными, то есть на них присутствовал весь пятый курс школы. А в группе обучалось всего двадцать пять человек. Аудитория предназначалась для собраний группы, в ней же можно было проводить время, если выпадало «окно» в расписании, а также там хранились личные вещи, учебники и прочие необходимые каждому ученику мелочи. Поскольку очередной перерыв между занятиями длился около получаса, именно это место было рекомендовано мне для представления группе. – Что приуныл, Лео? – спросил Алексей, хлопая меня по плечу и встряхивая. – Отставить переживания. Трудности закаляют. Так что – хвост пистолетом! – Нет у меня хвоста. Предчувствие. Неприятности только начинаются, – ответил я, встряхиваясь и поднимаясь со скамьи. – Надо познакомиться с остальными. Хоть в этом соблюсти все приличия. – Чувства юмора у тебя нет. Мнительный больно. Да и насчёт приличий ты, конечно, загнул. Но идея верная. И своевременная. Остатков большой перемены должно хватить, – подтвердил он, согласно кивая, и, поворачиваясь к остальной группе, крикнул: – Парни! Все сюда! Новенький хочет кое-что сказать… Степень заинтересованности можно было определить по скорости реакции – парни действовали быстро, чётко и почти организованно. Жизнь кадета не особо богата на события, и упускать одно из них не следовало. Подростки окружили нас плотным полукольцом и с интересом ждали продолжения. – Меня зовут Леон из рода Хаттори, – начал я, стараясь говорить негромко, но отчётливо, помня заветы своих учителей. Именно к таким голосам люди в разговоре невольно прислушиваются и воспринимают их лучше, чем громкую речь. – Японец. Семнадцать лет. Наследник рода. Мне предстоит учиться с вами ещё полтора года. Буду рад познакомиться со всеми получше. В Россию я прибыл из-за междоусобной войны. И она неизбежно настигнет меня и может коснуться тех, кто будет мне близок. И поэтому я буду держать некоторую дистанцию в общении с вами. В остальном надеюсь стать вам верным товарищем. Благодарю за внимание. Новость вызвала среди слушавших некоторое волнение, кадеты тихо и коротко переговаривались, пока один из них не принял решение и не заговорил. – Так ты сбежал от войны! Почему? Ты трус? – спокойно поинтересовался один из тех, кто стоял в первых рядах. На него зашикали несколько человек, но он только небрежно и вальяжно отмахнулся, не обращая на них особого внимания. Этот парень принадлежал к тем, кого волнуют именно такие вопросы: всё что связано с честью, долгом и достоинством. Высокий, атлетично сложенный блондин щеголял десятком длинных косичек, стянутых ото лба к затылку и схваченных тонкими кожаными ремешками, и небольшим, но сложным узором родовой татуировки вокруг правого глаза. Мне уже доводилось сталкиваться с таким воплощением традиций древних славян, поэтому я не был сильно удивлён, увидев этот рунический охранный знак. А в остальном… Расслабленная поза, прищуренные серые глаза, намёк на ухмылку на тонких губах, крупный перстень с гербом на правой руке. Аристократ. Судя по внешнему виду – из старой семьи, почитатель древних богов. Равный мне по положению и происхождению. А равному стоит отвечать вежливо и в то же время соответствующе. Сразу очерчивая рамки дозволенного. Иначе нельзя. – Это не бегство. Скорее необходимость. Глупо пытаться выстоять против урагана без должной подготовки. Большего сказать не могу, да и не вижу смысла. Это моя война, и вас она не касается. И надеюсь, что не коснётся. А вот трусом себя считать не позволю. Никому. Это понятно? – ответил я, роняя отмеренные слова с четкостью метронома, стараясь вбить их в подсознание слушавших меня парней и удерживая на лице холодную и невыразительную маску. И встретил взгляд оппонента в упор. Вызов был брошен. Парень сразу же подобрался, напоминая кота, изготовившегося к прыжку. Противостояние взглядов продолжалось с полминуты. В повисшей тишине витало напряжение, казалось, вот-вот начнутся возмущения силы – столкновение двух характеров, подобно брошенному в пруд камню, вызвало круги на воде. Но обошлось. – Думаю, всем и всё понятно. А кто чего-то недопонял, обратится в частном порядке и не сейчас, – выступил вперёд Алексей, заслонив меня собой и обращаясь к остальным. – Думаю, я выражу общее мнение, если скажу, что мы так же рады приветствовать своего нового товарища. Нестройный хор голосов выразил свою солидарность. Однако я видел, что высказались не все и лица у них при этом были далеко не восторженные. Потом. Всё потом. Нельзя всё уладить за один день. А спешка лишь навредит. – Кто этот невежливый парень? – поинтересовался я у Алексея, кивая в сторону задававшего мне вопросы кадета. Тот уловил мой интерес и, усмехнувшись, отвернулся, всем своим поведением бросая мне вызов. – А это местная знаменитость, друг мой. Хельги Войтов, забияка, бретёр и лучший ученик нашего мастера оружия. С воспитанием у него и в самом деле проблемы, хотя в целом парень душевный. – Это я заметил, – не удержался я от иронии. – Что там у нас дальше по плану действий? – Обедать сегодня нам не положено, и дальше у нас по расписанию алгебра. А после неё физподготовка. И если от повелителя интегралов я тебя прикрою, то в спортзале…