Раск повысил голос, объявляя своим соратникам: – Отходим! Сбор на Фонарной улице. То, как они покидали трактир, говорило многое о каждом в отдельности. Многие эшданцы из окружения Раска прошли Божью войну, повоевали в других городах. Они перемещались в одиночку и двойками, перебегая от укрытия к укрытию. Двигались так, словно дома вокруг них горели и были готовы обрушиться, будто плотные ряды стражи собирались открыть огонь. Несколько чистокровных гхирданцев, отдаленные кузены из младших ветвей семьи, ступали гордо – несли обернутое простыней тело и шли при нем почетным караулом. Гхирдана не отдает своих покойных ни богам, ни психопомпам; тело Вира поместят в населенную духами усыпальницу на островах. Новобранцы, воры из Братства, просачивались из трактира, пряча лица от стражи. Если удавалось, растворялись в тени, скрывались на сбегавших к Мойке ответвлениях от улицы Сострадания. Вышла и Карла и держалась недалеко от покойного. С угла Привозного проезда, подойдя к оцеплению так близко, как мог, Бастон взглядом понукал их поторопиться. Пестрое воинство возвращалось домой, в Новый город. – Ваши соплеменники могут идти. Ваша Эшдана тоже свободна, – сказал Нимон. – Но я заметил в толпе кое-каких гвердонцев. Известных дозору преступников. Арестовать их. – По кивку от Нимона стража навела ружья на местных воров. Дозорные в гражданском внезапно заломили Бастону руки и впечатали в стену. Карла прорвалась через оцепление и бросилась к брату; стража навалилась и на нее. Пыхтя подбежал лириксианский посол в сопровождении майора Эставо. – Не… – он набрал воздуха, – …не спорьте. Иначе – нарушение Перемирия. И тогда, – посол одышливо махнул рукой на Новый город, подразумевая Лириксианскую Оккупационную Зону, армейскую базу, Божью войну и прочее, – считай вообще все просрали, – недипломатично завершил он. Раскаленный гнев Раска был потушен, остужен и подобно металлу застыл, отлитый в нечто несокрушимое и холодное. Он повернулся к Нимону: – Нет. Все эти люди – мои. Все под моей защитой. Уйти должны все. – Этого не случится, – сказал Нимон. Раск на секунду прикрыл глаза, наблюдая, как Новый город пересекает тень. – Случится. Драконы кружили над Гвердоном далеко не первый месяц. С самого Перемирия, с тех пор как Эладора Даттин пересекла океан и позвала Гхирдану владеть частью города, в небесах появились драконы. Но все это время они были отдаленной угрозой, о которой город быстро забыл, стараясь скорей окунуться в родное корыто коммерции и коррупции. Летающие ящеры гнездились на высотках Нового города, где и так было полно всевозможных причуд, и не лезли в дела города старого, настоящего. Они взмывали за облака и, невидимые за гвердонским смогом, летали воевать на юг или запад, создавая проблемы другим, менее везучим городам – как ящики с алхиморужием, что отгружали в порту. И вот прошли месяцы с тех пор, как население Гвердона позволило себе роскошь забыть о том, что делит город с живыми драконами. Сегодня вспомнило. Тайрус приземлилась на трактир «За Зеленой Дверью», из-под могучих когтей на мостовую посыпалась черепица. В толпе раздались вопли тревоги и ужаса, провоцируя паническую давку. Строй дозора сделал шаг назад – со всей своей властью, со всем оружием, они – всего лишь смертные, добыча, сжимающаяся в комочек на глазах хищника. Драконица расправила крылья, погружая во тьму целую улицу. Выгнула длинную мускулистую шею – массивная голова со страшной пастью оказалась так близко к Нимону и другим, что жар дыхания обжигал, будто они стояли у кузнечного горна. Тайрус выгнула хвост, снося еще один кусочек гостиницы. – Один из детей моего брата, – прошипела она, – был здесь сегодня убит. Гхирдана объята скорбью. Не испытывайте сегодня мое терпение. На долгую-долгую минуту все замерли. Вокруг шумел город – с улицы разбегался охваченный страхом народ, в Ишмирской зоне и на Священном холме в своих храмах рокотали боги. Из щелей между зубов Тайрус струился, завиваясь, дымок. Перемирие закачалось на острие ножа. Той, кто начал действовать первым, оказалась Эладора Даттин. Она подбежала к ним и что-то зашептала на ухо Нимону, а затем та же Даттин учтиво присела перед драконицей. – Пусть все уходят. «А я говорил, что она наш друг», – напомнил Шпат. – Если она встанет между мною и Манделем, то тогда и она – враг дракона. Глава 24 Когда облаченная в броню ведьма начала снимать с себя шлем, Кари внутренне подготовилась к тому, что сейчас будет потрясена, узнав, кто это. Ведьма, кем бы ни была, очевидно, была знакома с Кари по Гвердону. Знала все о загадочном наследии Таев, о связи с Черными Железными Богами, о вовлечении в дела воровской гильдии. Кари безотрывно таращилась на чародейку, пока шлем отъезжал с негромким чавкающим звуком, будто изнутри забрала отлипала плоть. Узнавания не произошло – но потрясение заключалось в другом. Лицо колдуньи было обожжено, полуоплавлено. Каждая жилка потрескивала, как маленькая молния, дожигавшая плоть до серого пепла. Волос нет, выпирал овал черепа. Макушку венчали наколотые руны, расходясь вдоль не существующего уже пробора, и эти наколки каким-то образом предохраняли свои участки кожи – нелепо розовые и здоровые – посреди общего отмирания. Кари встречала хайитянскую нежить, выглядевшую куда бодрее. – Хочешь жить, помогай снимать, – заявила ведьма. Голос, однако, был чертовски знаком. Отошли другие части доспеха, шприцы разрывали омертвевшую кожу, как мокрую бумагу. Кари слышала, что практиковать колдовство разрушительно, и видела, какую цену взымали заклятия с профессора Онгента или Эладоры, но здесь все было гораздо запущенней. Вот почему большинство чар творят божьи отродья либо нелюди, навроде ползущих… И тут на нее навалилось прошлое. Гвердон, воровское судилище – та ночь, когда они со Шпатом думали, что свергнут Хейнрейла. А Хейнрейл заручился поддержкой ползущих – но при нем была и своя чародейка. Мири, так ее звали. Кари видела ее тогда только мельком, но эта женщина не раз попадалась в Черных Железных видениях. Высокая, горделивая, голые руки покрыты волшебными знаками. Прекрасная, как коралловая змея. – Я тебя уже видела. Я тебя знаю. Отдельные части лица Мири, еще способные шевелиться, скривил оскал. – На это нет времени. Дуй в бочку. – Мири указала на бидон для илиастра у дверей лаборатории. Кари на миг заколебалась, но… что ей делать? Не лезть в бочку? Торчать тут и ждать, пока поехавший гхирданец и стремный алхимик за ней вернутся? Она и полезла, стала протискиваться в металлическую емкость. Горловина бидона у`же, чем ее плечи, но Кари хватило гибкости ввинтиться. Внутри она, как могла, сложилась, принимая позу зародыша. Алхимического создания из тех, что у Ворца на полке, в паре футов отсюда. Мири поспешно задвинула крышку бидона, погружая Кари во тьму. Снаружи взвился шум. Взрыв, бьется стекло, крики. Лязг металла – бочку зацепил железный крюк. Кари болезненно сжалась – ее подняли, сгружая с платформы на пол перегонного завода. Еле удалось сдержать крик, когда бидон ударился о поверхность. Его подняли опять и бесцеремонно завалили набок, теперь Кари лежала горизонтально, в позвоночник вминалась металлическая стенка. Движение. Ее повезли на телеге, судя по стуку колес на каменистой дороге. Шум беспорядка на заводе гас в отдалении. Теперь было слышно лишь, как скрипит ось телеги. Как натужно дышит мул. Как дышит она сама в этом чертовом гробу. Щипало в местах, где Ворц брал кровь. Спину ломило от перекособоченной лежки внутри бидона. Сколько еще ей ждать? Сродни ли этот побег тем попыткам, какие она устраивала сама, – «отчаянным, спонтанным и глупым, да, Шпат?» – или шел по намеченному плану? Мири где-то рядом или беглую лагерницу передали какому-нибудь пособнику? Не пора ли о себе напомнить? Кари буквально потерялась во тьме, не зная, что делать дальше. Черт возьми, если верить ушам, то поблизости может вообще никого не быть – может, мул сбежал вместе с упряжью и теперь, технически, она стала его пленницей. То Дол Мартайн, то Двенадцать Кровавых Солнц, то суки-гхирданцы, то Мири, а теперь еще и мулы – ее тюремщики с каждым разом все хуже и гаже. Она захихикала и поняла, что в бочке не так много воздуха, значит, вряд ли сумеет дождаться, когда настанет подходящий момент. И все равно ждала. На худой конец, каждая проведенная в бочке минута отдаляла ее от лагеря. Изрядно натерпевшись от богов, Кари не вознесла им молитву, однако продолжала надеяться на то, что Адро еще жив. Дракон обещал прислать лекаря, и, сознавая, что обещание дракона – ничто, все же приходилось уповать на его честное слово. Кари расчесывала уколы, размышляя, что с ней проделывал Ворц. Как-то определял ее святость – профессор Онгент ставил похожий опыт с черепом, еще когда она понятия не имела, кем является. Кари в самом деле была бы не против найти такого алхимика или чародея, какому могла б по-настоящему доверять и получить от него ответы. Изоляция и темнота в этом бидоне, как в утробе, чудились ей знакомыми на неком древнем, глубинном уровне – своими для той части разума, от которой она, как правило, убегала. Твою душу! А ведь хреновина в целом похожа на колокол! Она в заточении внутри стального сосуда в форме колокола. Или виною сходство с алхимической колбой, как та, в которой ее сотворил Джермас Тай. Породил от семени собственного сына и веретенщика – меняющего облик ужаса подземного мира, живого жертвенного ножа Черных Железных Богов. Веретенщики могли отбирать у людей облик, отбирать лица, но сами они – не люди. Эманации зла, божий голод, просочившийся в наш смертный мир. Кари даже не знала, рожали ее по-настоящему или нет. Сохранял ли веретенщик свой образ достаточно долго, чтобы породить дитя, распавшись в бесформенную слизь, как только она появилась на свет? Или же Джермас вырастил ее в таком вот сосуде? Когда она проникла в квартал Алхимиков в Гвердоне, то видела созревавших в чанах зародышей. Ее выращивали тем же способом? Взаправду ли она человек? Это ее родная душа или такая же эманация, побег божественного древа в вещественном плане бытия? Во всяком случае, вместо Черного Железного Бога она подыскала себе кое-что получше. Человек или нет, смертная или нет – у нее хотя бы есть Шпат. Снаружи что-то глухо бухнуло, и повозка замедлила ход. Немного отклонилась, словно мул сбавил шаг, чтобы пощипать кусты у обочины, затем остановилась. Момент подходящий, примерно такого она и ждала – а еще Кари чувствовала, что сидеть наедине со своими мыслями в темноте будет всяко хуже того, что окажется снаружи. Кари надавила пальцами на крышку, прилагая все силы, чтобы ее повернуть. Та подалась на ширину пальца, но, главное, подалась. Кари крутила крышку снова и снова, хоть запястья простреливала боль, пока не отвинтила совсем и наконец смогла выползти на солнце. Мул довольно жевал какую-то колючую травку, что невероятно обильно поросла у дороги. На телеге стояли еще два бидона с илиастром. А сзади, лицом в дорожной пыли, лежала скомканная человечья фигура в плаще с капюшоном. Это была Мири. Кари пыталась решить, не оставить ли чародейку умирать в пыли. Прикидывала даже, не ускорить ли ее кончину. Там, в Гвердоне, эта женщина прислуживала Хейнрейлу, а здесь – Гхирдане. Это враг – но она же вытащила Кари из лаборатории и, очевидно, вынашивала какие-то планы. Ладно, хер с ней, пусть Мири протянет еще немного. Дама оказалась ошеломляюще легкой, словно изнутри полой, выжегшей себя заклинаниями. Потеряла сознание от зноя и незнамо каких наведенных чар. Исходя из ее состояния, наверняка мощных. Рот и нос Мири были заляпаны сажей, а на запястьях открылись бескровные раны. Кари огляделась, ища укрытие, заметила следы обвала и горный лужок и тут поняла, что здесь еще не бывала. Выше по склону стояла та самая часовенка богини этой горы. Известной так же как Богиня Выколачивания Дерьма Из Кари – но был слух, что богиню разнесли на куски гхирданцы. Совсем убить ее они не могли, но божеству требуется время для нового воплощения. Может статься, в часовне безопасно – и это не то место, куда кто-нибудь нагрянет по доброй воле. Пыхтя, она приступила к подъему с Мири, в виде сотканного из тьмы коврика на плече. С приближением к маленькой часовне стало проявляться то напряженное ощущение беспокойства, душевного трения, как прежде, правда, сейчас гораздо слабее. Кари миновала мраморное изваяние Ушарет перед часовней, уложила безжизненную чародейку в тени и обошла храм с тыла. Там, за аркой без дверей, располагалось небольшое алтарное помещение. На мгновение Кари застыла, померещилось, будто кто-то распростерся перед жертвенником, но когда глаза привыкли к полумраку комнаты, то это оказался лишь куст, проросший сквозь трещину в плитке, при этом растение походило на сгорбленную старуху, колючие ветки вытянулись на алтарь, словно утопающий хватался за плавучую корягу. Стены были отделаны запыленной мозаикой, и в них по обеим сторонам располагались альковы, где, вероятно, стояли жрецы во время службы. И – вот так чудо – тут была раковина, чаша свежей воды, наполнявшаяся струйкой, что текла из стены. Еды нет, но Кари ела только вчера, то есть по нормам этого умирающего утеса была в этом смысле в полном порядке. Кари затащила Мири в альков, сама присела на пол. Колючий куст выглядел и впрямь одушевленно, стоило приглядеться подольше. В перепутанных корнях угадывались ноги, можно было различить изгиб позвоночника, даже намек на лицо. – Она возвращается. – Мири издала гортанный шепот сквозь растрескавшиеся губы. – Сообразила уже. – Не называй ее имя. – Знаю! – отрезала Кари. Мири показала на раковину. Кари горстью черпнула воды и по капле влила чародейке в рот. – Где… наша еда? – У нас нет никакой еды. – Дура. В других бидонах! Я взяла припасы. Еду, лекарства, деньги. – Вот ведь говно! Бочки остались внизу, под горой. Мне показалось, в них один илиастр. – Там в растворе водонепроницаемые мешки. Кари выскочила из часовни, поглядела вдоль склона на далекую ленту пустой дороги. Ни следа – ни телеги, ни мула. Не понять, то ли животное убрело прочь само, то ли попалось погоне с очистной. Или, черт возьми, с синего неба ухнул дракон и его унес.