После этого все распалось и перемешалось. Ричард молотил в дверь, орал, ругался и угрожал, но я его едва слышал, его голос был лишь частью тяжелого ритма: «Я УБЬЮ ВАС, УБЬЮ! КЛЯНУСЬ, Я ВАС ОБОИХ УБЬЮ!» Слушать было совершенно невозможно, когда между ним и мной была Мередит, осязаемая, дурманящая, и одного глотка ее дыхания хватало, чтобы заглушить это буйство. Ричард затих, как финал плохой песни, и я не знал, ушел он или я оглох для всего, кроме Мередит. Голова у меня была такой легкой, что, если бы не вес Мередит на мне, я бы мог улететь. Понемногу, по чуть-чуть мой мозг и тело восстановили связь. Я позволил Мередит еще немного делать, что она хочет, потом перекатил ее на спину и прижал, не желая полностью ей подчиняться. Когда я свалился рядом с ней на матрас, мышцы у меня под кожей дрожали мелкой дрожью. Нам было слишком жарко, чтобы касаться друг друга, так что мы лежали, перепутавшись только ногами. Наши судорожные вдохи становились длиннее, глубже, а потом сон быстро утянул меня вниз, как гравитация. Сцена 9 Проспал я недолго, и, точно на плоту, меня качали волны – это больше походило на морскую болезнь, чем на опьянение. Глаза я открыл, прежде чем понял, что проснулся, и уставился в незнакомый потолок. Мередит лежала рядом, положив руку под щеку, а вторую крепко прижав к груди. Между ее бровями залегла легкая морщинка, словно то, что ей снилось, ее тревожило. Лампа на тумбочке истекала водянистым оранжевым светом. Я осторожно потянулся ее выключить, но замешкался с протянутой рукой. Дыхание Мередит трепетало у меня на тыльной стороне ладони. Я не мог отвести от нее глаз – в кои-то веки не потому, что она была прекрасна, но потому, что темные пятна на ее теле, которые я в пьяной горячке принял за тени и игру света, не пропали. Нежная линия ее запястья была запятнана мелкими фиолетовыми лепестками, как будто у нее на коже распускались фиалки. Отметины более давние сейчас были прозрачны, как акварель, по ним было видно, где ее касалась рука тяжелее моей, где призрачные пальцы сжимали слишком сильно: ямочка на шее, изгиб колена. Она вся была в таких же синяках, как Джеймс. Меня замутило, но тошнота гнездилась в груди, а не в желудке. Я отважился убрать с ее щеки прядь волос, потом выключил свет. Комната схлопнулась вокруг меня, тьма с готовностью наконец-то захватила все. Я откинул одеяло и спустил ноги на пол. Мне ужасно хотелось пить, чтобы смягчилось пересохшее горло и прояснилось в голове. Посреди комнаты я натянул трусы. Прежде чем открыть дверь, я прижался к ней ухом. Настолько ли Ричард безумен, чтобы прождать всю ночь, пока кто-то из нас выйдет? Ничего не услышав, я приоткрыл дверь. В обе стороны тянулся пустой темный коридор. Свет и музыку внизу выключили, и здание казалось похожим на скелет, на пустую ракушку, где когда-то жило какое-то мягкое бесхребетное существо. Я прокрался к ванной, гадая, один ли не сплю. Явно нет – дверь Александра была открыта, постель пуста. Я двигался тихо, надеясь никого не потревожить. Какое-то столкновение было неизбежно, это я понимал, но не хотел, чтобы оно случилось раньше, чем придется. Не раньше, чем я смогу себя убедить, что все это произошло на самом деле, – воспоминания о вечеринке у меня были туманные, химерические, как сон. Отчасти мне хотелось верить, что сном все это и было. Решив, что свет не выключил какой-то пьяный гость, я открыл дверь в ванную без стука. За мгновение, пока мои глаза привыкали к свету, скрючившаяся на полу фигура вскочила на ноги. – Господи! – Тише, Оливер, это я! Джеймс потянулся мне за спину, чтобы закрыть дверь. Его рука скользнула по моему голому животу, и я поежился от того, какой влажной была его кожа. Он шагнул назад, голый и насквозь мокрый. За ним мягко шумел душ. – Ты что тут делаешь? Он нажал спуск на унитазе и, когда вода закрутилась воронкой, вытер рот. – Все просто, блюю, – сказал он. – Все нормально? – Да. Просто перепил. А ты чего не спишь? – Водички захотел, – сказал я, отводя глаза. Мы три года жили в одной комнате, я видел Джеймса голым и раньше, но сейчас застал его врасплох, и было ощущение, что беспардонно навязался. – Не будешь возражать, если я залезу обратно? – он коротко махнул в сторону душа. – Мне от себя противно. Ненавижу, когда рвет. – Давай. Я проскользнул мимо него к раковине и забросил в рот горсть холодной воды, а он перебрался в ванну. Струи душа с шипением ударились о его кожу, он наполовину задернул занавеску. – Так, – сказал он слишком небрежным тоном. – Ты только что вышел от Мередит? – Эм. Да. – Думаешь, это удачная мысль? – Не особенно. Мое отражение было растрепанным и неопрятным. Я украдкой стер из угла рта губную помаду. В зеркале я видел, что Джеймс прислонился к стене душа и с его носа и подбородка капает вода. – Надо понимать, все в курсе, – сказал я. Я умылся, надеясь, что кожа остынет. – Один из первокурсников вернулся с лестницы и, в общем, оповестил всех собравшихся. – Ненавижу первокурсников. – Я закрыл кран, потом опустил крышку унитаза и сел на нее. – И? Как прошло? Я взглянул на него, кожу мне покалывала и жгла тревога. – Ты же знаешь, Ричард меня убьет. – Он и правда вроде как собирался. Джеймс, зажмурившись, подставил лицо воде. Руки и ноги казались мне тяжелыми и бесполезными, словно мышцы и кости растворились и вместо них теперь непромешанный бетон. Я зачесал волосы назад мокрыми пальцами и спросил: – А где он вообще? – Понятия не имею. Скрылся в лесу с бутылкой скотча после того, как Пип и Александр не дали ему вынести дверь Мередит. – Господи. Я на мгновение повесил голову, потом заставил себя встать, пока еще не слишком отяжелел, чтобы двигаться. – Ты собираешься вернуться к ней? – спросил Джеймс. Он стоял ко мне спиной, вода стекала у него между лопаток двумя узкими струйками (на мгновение я позволил себе задуматься, не смоет ли его синяки, как краску). – Я не хочу просто бросать ее, как будто это одноразовый секс. – А разве это не он? Я не помнил, чтобы прежде так злился на Джеймса. Это чувство поднялось во мне неожиданно – огромное, уязвимое, болезненное, как ожог. – Нет, – слишком громко ответил я. Он глянул на меня через плечо, в замешательстве нахмурившись. – Вот как? – Слушай, я знаю, ты от нее не в восторге, но она не просто какая-то девушка. Джеймс моргнул. – Видимо, нет, – сказал он и снова повернулся ко мне спиной. – Джеймс, – позвал я, понятия не имея, что собираюсь сказать. Он выключил воду, задержал руку на кране. Несколько капелек, висевших у него на ресницах, сбежали по щекам, как слезы. – Что? – не сразу отозвался он. Я пытался сложить слова – чувствовал их очертания, но не вещество, – пока меня не отвлекло пятно у него на щеке. – Я… у тебя рвота на лице, – выпалил я. Лицо его ничего не выражало, пока нелепая фраза укладывалась в мозгу, а когда уложилась, Джеймс покраснел до корней волос. – Ох. Внезапно мы оба смутились (это казалось абсурдным после пяти минут откровенного разговора и обыденной наготы). – Прости, это мерзость, – сказал Джеймс. – Все нормально. – Я наклонился, подобрал с пола его полотенце. – Держи. Мы оба потянулись к полотенцу и, когда я распрямился, едва не стукнулись головами. Я отстранился, со всей невыносимостью осознавая свое тело и его неуклюжесть. Джеймс выглядел бодрым, почти настороженным. Я почувствовал, как заливаюсь краской. Пробормотав «спокойной ночи», я сунул ему полотенце и поспешно вышел. Сцена 10