Два часа спустя я все еще не мог унять дрожь. Мы сидели рядком вдоль стены в коридоре третьего этажа, где было очень даже тепло. Мне дали одеяло и сухие джинсы, но не дали принять душ. Еще хуже неотвязного холода было ощущение, что озерная вода и кровь Ричарда впитались в мою кожу, жгут и разъедают каждый дюйм моего тела. Филиппа, сидящая слева, настолько близко, что делалось не по себе, не глядя положила руку мне на запястье изнутри – так легко, что я ее едва чувствовал. Она, Джеймс, Александр и Рен уже дали показания. Мередит была в кабинете, ее опрашивали, а я, окаменев от тревоги, ждал, когда вызовут меня. Дверь с тяжелым шорохом открылась, на пороге появилась Мередит. Я безуспешно попытался поймать ее взгляд, потом услышал, как Холиншед говорит: – Мистер Маркс. Рука Филиппы соскользнула с моей. Я встал и пошел к двери, двигаясь рывками, механически, как Железный Дровосек. Остановившись на пороге, я еще раз посмотрел на своих однокурсников. Они все сидели, отвернувшись, глядя куда угодно, только не на меня, – кроме Александра, который украдкой едва заметно мне кивнул. Я опустил голову и нырнул в комнату. Она оказалась больше, чем я ожидал, как галерея, но с низким потолком, не такая светлая. Окна выходили на длинную подъездную дорожку к Холлу, величественные кованые ворота издали казались всего лишь колючими черточками. Когда за мной громко хлопнула дверь, я вздрогнул. В комнате было четверо – в углу у окна стоял Фредерик; к огромному столу с когтистыми лапами на ножках, упершись подбородком в грудь, прислонился Холиншед; за столом, опустив голову на руки, сидела Гвендолин; был еще мужчина помоложе, широкоплечий, с рыжеватыми волосами, в коричневой куртке-бомбере поверх рубашки с галстуком. Я уже мельком видел его в Замке перед тем, как нас пригнали в Холл. – Доброе утро, Оливер. Он протянул руку, которую я пожал липкими пальцами, понимая, что, должно быть, выгляжу отчасти смешно в этом молью траченном одеяле, свисающем с плеч, как плащ свергнутого короля. – Это детектив Колборн, – сказал Холиншед. Он взглянул на меня поверх очков, сурово и безжалостно. – Он задаст вам несколько вопросов о Ричарде. Гвендолин всхлипнула и зажала рот ладонью. – Ладно, – сказал я. Язык у меня был как наждак. – Не нужно нервничать, – сказал Колборн, и у меня в мозгу эхом отозвался истерический смех двухчасовой давности. – Мне просто нужно, чтобы вы рассказали, что случилось, а если не помните, так и говорите. Лучше совсем никакой информации, чем ложная. – Хорошо. – Может, присядете? Так проще. Он указал на стоявший передо мной стул. Был еще один, развернутый ко мне, перед столом Холиншеда; тоже пустой. Я опустился на стул, гадая, не исчезнет ли он прежде, чем я сяду, и не упаду ли я на пол. В тот момент ничто не выглядело надежным и прочным – даже мебель. Колборн сел напротив меня, на другой стул, сунул руку в карман. Обратно она появилась с маленьким черным диктофоном, который детектив поставил себе за спину, на край стола Холиншеда. Диктофон был уже включен, в лицо мне светил красный огонек. – Не возражаете, если я буду записывать на диктофон? – спросил Колборн достаточно вежливо, но я знал, что отказаться нельзя. – Если не писать в блокноте, я смогу сосредоточиться на том, что вы говорите. Я кивнул и поправил одеяло. Достоинство значения не имело, а я не знал, куда деть руки. Колборн подался вперед и сказал: – Итак, Оливер. Можно звать вас Оливер? – Конечно. – И вы студент четвертого курса театрального? Я не знал, ждут ли от меня ответа, поэтому ответил на полсекунды позже, чем было нужно: – Да. Колборн, казалось, не заметил, только перешел к следующему не-вопросу. – Декан Холиншед сказал мне, что вы из Огайо. – Да, – снова с опозданием сказал я. – Скучаете вообще по дому? – спросил он, и я ощутил почти облегчение. – Нет. – Я мог бы ему сказать, что, как по мне, Деллакер и есть дом, но не хотел говорить больше, чем требовалось. Колборн: Вы из большого города? Я: Среднего, наверное. Больше, чем Бродуотер. Колборн: В школе играли в театре? Я: Да. Колборн: Нравилось? Как оно было? Я: Нормально. Не как здесь. Колборн: Потому что здесь?.. Я: Лучше. Колборн: У вас близкие отношения? У вас шестерых? Это прозвучало непривычно. Нас всегда было семеро. – Как у братьев и сестер, – сказал я и тут же пожалел об этом, не зная, насколько быстро всплывет слово «соперничество». – Вы живете в одной комнате с Джеймсом Фэрроу, – чуть тише сказал Колборн. – Вы там спали прошлой ночью? Я кивнул, не слишком веря в себя, чтобы говорить. Мы решили, что Джеймс подтвердит мои слова. То, что какой-то пьяный первокурсник видел меня на лестнице с Мередит, не означало, что мы должны признаться в том, что произошло дальше. – Во сколько вы легли? – спросил Колборн. – В два? В половине третьего? Где-то так. – Хорошо. Расскажите мне, что случилось на вечеринке, как можно подробнее. Я перевел взгляд с Колборна на Фредерика, потом на Холиншеда. Гвендолин сидела, глядя в столешницу, ее волосы безжизненно висели. – Плохих ответов нет, – добавил Колборн. В его голосе слышалась легкая хрипотца, из-за чего казалось, что он старше, чем есть. – Да, хорошо. Извините. – Я покрепче ухватил одеяло, мечтая, чтобы перестали потеть ладони. – Так. Мы с Джеймсом и Александром вышли из КОФИЯ вскоре после половины одиннадцатого, шли не торопясь, так что в Замке были, наверное, часов в одиннадцать. Налили себе выпить, потом потеряли друг друга. Я просто, не знаю, какое-то время бродил. Кто-то мне сказал, что Ричард наверху, пьет в одиночестве. – Не знаете, почему он не общался со всеми остальными? – спросил Колборн. – Да нет, – сказал я. – Я решил, что он спустится, когда будет готов. Он кивнул. – Продолжайте. Я взглянул в окно, на долгую извилистую дорогу, что вела прочь от Деллакера, исчезала в серой дали. – Я вышел во двор. Поболтал с Рен. Поболтал с Джеймсом. Потом мы услышали… услышали шум, вроде бы в доме. И пошли узнать, что там. К тому времени мы с Джеймсом остались вдвоем. Куда пошла Рен, не знаю. – А вы были во дворе, так? – Да. – Когда вы вернулись в дом, что произошло? Я поерзал на стуле. Два разных воспоминания боролись за главенство: правда и версия, которой мы решили придерживаться. – Сложно сказать, – ответил я, ощущая какое-то мимолетное утешение в том, что эти два слова честны. – Музыка громкая, все говорят одновременно, но Ричард кого-то ударил – я не помню, как его зовут. Колин повел его в медпункт. – Алан Бойд, – сказал Холиншед. – Мы с ним тоже побеседуем. Колборн не обратил внимания на это замечание, сосредоточившись на мне. – А что было потом? – Мередик – в смысле Ричард и Мередит – ссорились. Точно не знаю из-за чего. На самом деле я точно не знал, сколько Мередит им рассказала. – Остальные говорили, что Алан уделял ей чуть больше внимания, чем хотелось бы Ричарду, – сказал Колборн. – Может быть. Я не знаю. Ричард был пьян – то есть больше, чем пьян. Буен. Наговорил всякой мерзости. Мередит расстроилась и ушла наверх, не хотела никого видеть. Я пошел за ней, просто удостовериться, что с ней все в порядке. Мы разговаривали у нее в комнате… – В мозгу у меня промелькнуло несколько отчетливых мгновений Мередит: пряди темно-рыжих волос, прилипшие к помаде, шелковистые черные линии по краям ее век, бретелька платья, соскальзывающая с плеча. – Разговаривали у нее в комнате, а Ричард пришел и принялся колотить в дверь, – слишком поспешно добавил я, надеясь, что Колборн не заметит, как загорелось у меня лицо и горло. – Она не хотела с ним говорить, так ему и сказала, через дверь, мы как-то боялись ее открыть, и он в конце концов ушел. – Во сколько это было? – Господи, не помню. Поздно. Может, в половине второго? – Когда Ричард ушел, вы знали, куда он направился? – Нет, – сказал я, выдыхая уже полегче. Еще один обрывочек правды. – Мы какое-то время не выходили.