Филиппа подула на свой кофе и сказала: – Не думаешь, что в этом году может быть несколько иначе? – Не знаю. Как-то кажется, что все стараются вернуться к нормальной жизни. – И слава богу, – сказал Александр. – Достало, что все пялятся. – Могло быть хуже. – Рен гоняла яичницу по тарелке, вместо того чтобы есть. Она выглядела худой и замученной, словно не ела уже несколько дней. – Все так и смотрят в сторону или сквозь меня, как будто меня нет. Мы немо сидели в тишине, – избегая смотреть в глаза друг другу и на пустой стул Ричарда, – а студенты вокруг продолжали болтать о маске, о том, что наденут и как роскошно будет украшен бальный зал. Заклятие изоляции разрушилось, когда у края нашего стола возник Колин, опустив руку (никто, кроме меня, этого не заметил) на спинку стула Александра. – Доброе утро, – сказал он и нахмурился. – У вас все в порядке? – Да. – Александр довольно яростно наколол на вилку сосиску. – Так, подумываем, не устроить ли нам у себя в Замке колонию прокаженных. – Пялятся, да? – спросил Колин, озираясь, словно не заметил, на каком расстоянии все держатся от нашего стола. – Вуайеристы недоделанные, – сказал Александр и перекусил сосиску пополам; его зубы лязгнули, как гильотина. – Что привело тебя к нам в изгнание? Колин показал знакомый конверт, маленький, квадратный, сбрызнутый спереди черным почерком Фредерика. – Вам прислали распределение на РиДж, – сказал он. – Подумал, что вы захотите узнать. – Вот как? – Александр развернулся на стуле, чтобы поглядеть в другой конец зала, где стояли наши почтовые ящики. – Хочешь, принесу? – Нет, не надо. – Мередит отодвинула стул и бросила салфетку на сиденье. – Мне нужна еще кружка кофе. Я схожу. Она вышла из-за стола и направилась через зал; все машинально от нее отстранялись, словно боялись, что ее несчастье заразно. Меня кольнуло злостью и волнением (одно без другого я больше ощутить не мог; после смерти Ричарда их трудно было различить), я разорвал ломтик бекона пополам и продолжил крошить его в ничто. Я и не понимал, что ни на кого не обращаю внимания, пока Филиппа громко не произнесла: – Оливер? – Что? – Ты бекон мучаешь. – Прости, не хочу есть. Увидимся на занятиях. Я встал и понес тарелку в кухню. Бросил в бак, не потрудившись соскрести объедки, и вышел. Мередит все еще рылась в почтовых ячейках, собирала наши письма. Я в ярости уставился на сидевших за столом неподалеку лингвистов, которые на нее пялились, пока они снова не склонились над своими тарелками, горячо зашептавшись по-гречески. – Мередит, – сказал я, подойдя так близко, что меня не мог услышать никто, кроме нее. Она подняла взгляд, равнодушно посмотрела мне в лицо и отвернулась обратно к ячейкам. – Да? – Слушай, – без колебаний начал я. Мое раздражение на студентов вокруг каким-то образом сделало меня смелее обычного. – Прости за вчерашнее, прости за День благодарения. Я первый признаю, что не понимаю, что между нами происходит. Но я хочу разобраться. Она перестала рыться в ячейках, ухватившись за край той, на которой было написано «Стерлинг, Рен». Рядом с ней была ячейка Ричарда, пустая. Его имя не сняли. Я заставил себя отрешиться от этого и смотреть на Мередит. Лицо у нее было непроницаемое, но она по крайней мере меня слушала. – Может, нам пойти выпить или еще что? – спросил я, склоняясь к ней поближе. – Только мы. У меня мысли путаются, когда все пялятся, как будто мы какое-то реалити-шоу. Она скрестила руки на груди, скептически произнесла: – Типа свидание? Я не знал верного ответа. – Наверное. Не знаю. Разберемся на месте. Ее лицо смягчилось, и я в который раз поразился, какая она красивая. – Ладно. Пойдем выпьем. Она сунула мне пару конвертов и оставила у почтовых ящиков одного; я смотрел ей вслед, как дурак. Только через пару секунд до меня дошло, что лингвисты в отсутствие Мередит уставились на меня. Я вздохнул, сделал вид, что не замечаю их, и открыл первый конверт. Почерк на нем был размашистым и петлистым, совсем не похожим на тесные наклонные буквы Фредерика. Клапан удерживала синяя шелковая ленточка с восковой печатью, на которой стоял герб Деллакера. Я просунул под нее пальцы и открыл конверт. Записка была короткая, такая же, как в предыдущие три года, только дата другая. Вас сердечно приглашают на ежегодную РОЖДЕСТВЕНСКУЮ МАСКУ Пожалуйста, прибудьте в бальный зал Джозефины Деллакер между 8 и 9 часами вечера в субботу, 20 декабря. Маска и вечерний туалет обязательны. Второй конверт был поменьше и без украшений. Я разорвал его, быстро пробежал письмо. Пожалуйста, будьте в бальном зале в 8:45 вечера 20 декабря. Подготовьте акт I, сцены 1, 2, 4 и 5; акт II, сцену 1. Вы играете Бенволио. Пожалуйста, явитесь в костюмерную в 12:30 15 декабря для примерки. Пожалуйста, будьте в репзале в 15:00 16 декабря для постановки боя. Не обсуждайте это с однокурсниками. Я вышел из кафетерия, не возвращаясь к нашему столу. Мое место занял Колин. Конверты были вскрыты, и все посматривали друг на друга, гадая, что кому написал Фредерик. Я впервые решил, что не так уж хочу знать. Сцена 14 В зимнем семестре у нас было такое беспорядочное расписание, что мы с Мередит только пять дней спустя улучили минутку, чтобы сбежать из Замка. Джеймс, Рен и Филиппа заперлись по своим комнатам – скорее всего, учили текст; у нас не хватало времени сделать все как надо, – а Александр исчез еще в начале вечера (наверное, подумал я, он с Колином, но оставил эту гипотезу при себе). Из-за РиДж и работы над отрывками к экзамену все мы были непривычно на взводе. Перспектива спокойно посидеть и выпить выглядела волшебно привлекательной, но, придерживая дверь бара для Мередит, я не был уверен, есть ли у нас на это время. Я ожидал, что в заведении будет почти пусто, учитывая, какой сегодня день (воскресенье) и сколько нам нужно всего сделать до двадцатого (уму непостижимо). Но в «Свинской голове» неожиданно оказалось битком, наш всегдашний стол был занят стайкой философов, которые громко спорили о том, насколько важна привычка Евклида из Мегары переодеваться женщиной. – Что они все тут делают? – спросил я, пока шел за Мередит к столику в другой части зала. – Им что, ничего не задали на дом? – Задали, но им не нужно в придачу заучить половину пьесы, – сказала она. – У нас несколько искаженное восприятие. – Наверное, – ответил я. – Давай принесу нам выпить. Она села и сделала вид, что изучает коктейльную карту (как будто мы ее не знали наизусть), пока я двинулся к бару, огибая стулья и табуреты. Парень справа – кажется, третьекурсник с хореографического – нехорошо на меня покосился, когда я попросил пинту и водку с содовой и лимоном. Покачал головой, когда я расплачивался, и, не произнеся ни слова, поднес стакан к губам. – Спасибо, – пробормотал я, обращаясь к бармену, и понес бокалы через зал, стараясь не облиться, пока уклонялся от вытянутых ног, ножек стульев и мокрых пятен на полу. Мередит с благодарностью приняла водку и высосала половину, прежде чем мы хоть что-то друг другу сказали. Разговор складывался на удивление неловко. Мы отпускали поверхностные, глупые замечания по поводу своих отрывков и грядущей маски, каждую секунду остро сознавая, что мы на самом деле не одни. Наш столик был третьим в ряду из пяти, и группки, сидевшие по обе стороны от нас, подозрительно притихли, когда мы уселись. (Я заметил, что там были в основном девушки, все из Деллакера. Девушки всегда так шептались? Я не мог понять, это что-то новое или я просто раньше этого не замечал. Надо признать, я никогда не стоил перешептываний.) Мередит допила, и я ухватился за возможность сходить за вторым коктейлем. Пока дожидался, прикидывал, не взять ли себе что-то покрепче. Я невольно гадал, насколько иначе мог бы сложиться вечер, если бы нам удалось на самом деле побыть наедине, и решил, что, если все и дальше пойдет так ужасно, предложу ей допить и вернуться в Замок, где, по крайней мере, можно было запереть дверь или уйти в сад и дышать посвободнее. Когда я пришел обратно, Мередит улыбнулась мне с явным облегчением. – Как-то дико сидеть не за нашим столом, – сказал я. – По-моему, я ни разу не сидел в этой части зала. – Мы давно не заходим, – ответила она. – Наверное, утратили первоочередное право. Я обернулся взглянуть на философов, которые по-прежнему обсуждали возможную гомоэротическую одержимость Евклида Сократом. (По мне, принимали желаемое за действительное.) – Могли бы его вернуть, – сказал я. – Если бы собрались здесь все вместе, можно было бы пойти на приступ. – Нужно будет это устроить, – она снова улыбнулась, но улыбка вышла неуверенная.