Личина на личину. Их маски столкнулись лбами, Александр так крепко держал Джеймса, что я услышал, как тот кряхтит от боли. Я направился было к ним, но стоило мне шевельнуться, как Александр пихнул Джеймса назад, точно мне в объятия. Александр: Что мне в том, Что глаз досужий различит уродство? Вот лоб насупленный, пусть он краснеет. Я рывком поставил Джеймса на ноги и произнес: – Давай, стучи и входим; а войдем, / Ног не жалейте. Александр: Днем с огнем стоим! Джеймс: Не день давно. Александр (нетерпеливо): Точнее говоря, Огонь перегорит, мы медлим зря. Пять раз я прав, я то, о чем судил, По разу каждым чувством подтвердил. Джеймс: Мы с легким сердцем собрались на бал, Но не идти умнее. Александр: Кто сказал? Джеймс: Мне сон приснился. Александр: Надо же, и мне. Джеймс: Какой? Александр: Все врут, что видели во сне. Джеймс: Бывает правдой то, что нам приснилось. Александр: А, королева Мэб к тебе явилась! Я отошел на два шага, чтобы посмотреть, как развернется этот особенный монолог. Меркуцио у Александра был остер, как бритва, неуравновешен, едва вменяем. Его острые резцы поблескивали на свету, когда он улыбался, маска плутовато мерцала, пока он танцевал, заигрывая то с одним зрителем, то с другим. И голос его, и движения делались все чувственнее и первобытнее, пока он вовсе не потерял над собой контроль и не ринулся на меня. Я отшатнулся, но недостаточно быстро – он сгреб меня за волосы, оттянул голову назад, к своему плечу, и оскалился у моего уха. Александр: Эта ведьма, когда лежат девицы на спине, Придавливает их и приучает Нести, как добрым женщинам пристало — Она такая! Я боролся с его хваткой, но сила у него была железная, истерическая, и она шла вразрез с невесомым движением пальца, гулявшего по вышивке на моей груди. Джеймс, который наблюдал за нами, застыв на месте, стряхнул с себя оцепенение и оттащил Александра прочь. – Уймись, уймись, Меркуцио, уймись. – Он обхватил лицо Александра ладонями. – Ты ни о чем болтаешь. Блуждающий взгляд Александра состыковался со взглядом Джеймса, и Александр заговорил медленнее: – Да, о снах, Они – лишь дети праздного ума, Зачатые фантазией напрасной, Она бессодержательна, как воздух, И много переменчивее ветра. Когда снова пришел мой черед, я заговорил осторожно, гадая, действительно ли Александр больше не опасен. Разговор, состоявшийся между нами незадолго до маски, был слишком близким, слишком недавним, чтобы от него отрешиться, как жжение свежей ссадины у меня на коже. Я: Твой ветер нам добра не принесет; Весь ужин съели, явимся мы поздно. Джеймс обратил лицо к небу, сощурился на стеклянную пирамиду, которая казалась такой далекой, ища в потоке света от люстр тайну, дальнее мерцание звезды. Я вспомнил, как в ночь вечеринки мы стояли вместе в саду, вглядываясь в небо через неровный прогал в кронах деревьев. Наше последнее уединенное невинное мгновение; спокойствие, предваряющее удары и валы бури. Джеймс: Боюсь, что рано: мне смущает ум То, что пока подвешено меж звезд И горький свой отсчет начнет сегодня, С веселья этой ночи, чтоб окончить Оговоренный срок презренной жизни, Что у меня в груди заключена — Изымет всё безвременная смерть. Он помолчал, глядя вверх с мягким удивлением, в его глазах голубыми каплями стояла печаль. Потом он вздохнул и с улыбкой покачал головой. Джеймс: