– Он у себя – и там нехорошо, там совсем нехорошо! На последнем слове его голос пресекся, и мы все вскочили на ноги. Уже в коридоре нас догнал раздавшийся из кухни голос Филиппы, звучащий нервно и высоко: – Ребят? Что там у вас? Дверь ударилась в стену, когда Колин распахнул ее настежь. Книги, одежда и мятая бумага были разбросаны по всей комнате, точно здесь взорвалась бомба. Александр лежал на полу, его руки и ноги были согнуты под причудливыми углами, голова закинута назад, точно ему сломали шею. – О господи, – сказал я. – Что делать-то? Джеймс пронесся мимо меня. – С дороги уйди. Колин, подними его, сможешь? Рен ткнула пальцем в дальнюю часть комнаты: – Это что там? Пол под кроватью был усеян пузырьками от таблеток и пластиковыми пакетиками, задвинутыми поглубже, так что их было едва видно за низко свисавшим углом одеяла. С некоторых были оторваны аптечные ярлыки, остались только белые бумажные лохмотья. Джеймс опустился рядом с Александром на колени, сжал его запястье, ища пульс. Колин оторвал его голову от пола – и с губ Александра сорвался какой-то звучок. – Живой, – сказал я. – Он, наверное, просто… Голос у Джеймса был тонкий и напряженный: – Заткнись на секунду, я не могу… Филиппа появилась у нас за спиной, в дверях комнаты. – Что происходит? Александр что-то пробормотал, и Колин склонился к его лицу. – Не знаю, – сказал я. – Наверное, чем-то передознулся. – О господи. Что? А на чем он сидел, кто-нибудь знает? – Пульс у него совсем неровный, – быстро и тихо произнес Джеймс. – Его в больницу надо. Кто-нибудь, идите вниз, звоните в скорую. И, кто-нибудь, соберите всю эту дрянь. Он кивнул в сторону пузырьков под кроватью. Колин, баюкавший мокрую от пота голову Александра на коленях, побледнел. – Нельзя же это все отправить в больницу – ты хочешь, чтобы его исключили? – А ты предпочтешь, чтобы он умер? – огрызнулся Джеймс. Колин не успел ответить, тело Александра свело судорогой, зубы сжались, мышцы задергались. – Делаем, как он сказал, – распорядилась Мередит. – Кто-нибудь, быстро к телефону. Она присела рядом с Джеймсом и стала выгребать пузырьки из-под кровати. Александр застонал, заскреб рукой по полу. Колин схватил его руку, крепко стиснул, слегка качнулся вперед. Рен забилась в угол и сжалась там, обхватив себя руками; казалось, ее тошнит. Мой желудок пытался выйти через рот. Филиппа ухватила меня за руку. – Оливер, можешь… – Да, я пошел, присмотри за Рен. Я выскочил из комнаты и помчался вниз по лестнице на негнущихся, не слушающихся меня ногах. Сорвал трубку и набрал 911. Ответили. Женский голос. Равнодушный. Деловой. – Девять-один-один, что у вас случилось? – Я в Замке на территории школы Деллакера, и нам срочно нужна скорая. – Какого рода происшествие? – такая спокойная, такая холодная. Я боролся с желанием заорать на нее: «Срочно! Вам это что-нибудь говорит?» – Какая-то передозировка, не знаю. Присылайте помощь, быстро. Я уронил трубку, дал ей выпасть из моей руки, рывком натянуть провод и закачаться на нем, как повешенный на веревке. Я слушал жестяной голос в телефоне, далекие звуки отчаяния и волнения наверху и думал только одно: почему? Почему наркотики, почему передоз, что он наделал что наделал что наделал что наделал? Обратно наверх я пойти не мог, но и на месте стоять не мог, меня ужасало то, что я могу сказать, когда полиция и парамедики начнут задавать вопросы. Я оставил трубку висеть и распахнул дверь, не взяв ни куртку, ни шарф, ни перчатки – ничего. Идя по дорожке, где гравий, как мелкие льдинки, колол мне ноги сквозь носки, я набрал скорости. Когда я ступил на землю – покрытую грязным одеялом лежалого снега и сосновых иголок, – то уже бежал во всю мочь. Сердце тяжело колотилось на холоде, кровь ломилась по венам, грохотала и шумела в ушах, пока плотину в пазухах не прорвало и кровь снова не полила у меня из носа. Я бежал напрямик через лес, ветки и шипы рвали мне лицо, руки и ноги, но я их едва чувствовал, мелкие уколы боли терялись в рычании и реве паники. Я свернул с тропы, углубляясь в лес, так глубоко, что не знал, смогу ли найти дорогу обратно, настолько глубоко, чтобы меня никто не услышал. Когда мне показалось, что у меня сейчас лопнет сердце или легкие, я упал на четвереньки на заледенелые листья и стал выть на деревья, пока у меня не оборвалось что-то в горле. Сцена 9 Утром во вторник нас было на занятиях всего четверо: Джеймс, Филиппа, Мередит и я. Александр еще не вернулся из реанимации в Бродуотерской больнице – хотя был стабилен, по крайней мере нам так сказали. Нас всех по одному выдергивали в понедельник с занятий, чтобы провести психологическое освидетельствование. Школьный психолог и врач из Бродуотера по очереди задавали назойливые вопросы о нас, о других, о нашей общей истории злоупотребления веществами. (Уходили мы, снабженные брошюрами об опасности употребления наркотиков, и нам строго напоминали, что посещение грядущего семинара о вреде алкоголя обязательно.) Помимо обычных проблем – стресса и переутомления, – и у Джеймса, и у Рен, насколько я понял из того, что подслушал у дверей кабинета Холиншеда по дороге в туалет, наличествовали признаки посттравматического стрессового расстройства. Рен взяла освобождение от занятий еще на день, чтобы отдохнуть, но, когда я предложил Джеймсу тоже так сделать, он сказал: – Если я на целый день запрусь один в Замке, то с ума сойду. Я не стал с ним спорить, но оказалось, что в Пятой студии у него дела шли не лучше. – Что ж, – сказала Гвендолин, как только мы расселись. – Я не думаю, что сегодня кто-то готов к новому материалу, и к тому же вас слишком мало. Завтра мы это занятие повторим. Она сочла верным проработать проблемные сцены «Лира», на тщательный разбор которых на репетициях не хватало времени. Мы с Джеймсом час наблюдали, как Гвендолин впивается когтями в Мередит и Филиппу, ища искорки подлинного сестринского соперничества, чтобы раздуть из них пламя для сцены. Работа была не из легких; Мередит едва знала своих братьев, а Филиппа говорила, что у нее никого нет. (Я до сих пор не знаю, правда ли это.) Гвендолин вывела меня из ступора, спросив о моих сестрах: не та тема, на которую мне тогда – да и вообще когда-либо – хотелось поговорить. Она едва не проболталась, что я – новый уборщик в Замке, и милосердно перешла к другому предмету. Загрузив девочек до закипания мозгов, она дала нам пять минут перерыва и велела Джеймсу и Мередит прийти готовыми ко второй сцене четвертого акта. Когда мы вернулись, Гвендолин предварила работу над сценой лекцией по поводу того, как уныло они выступили на прошлой неделе. – Нет, ну правда, – сказала она. – Это одна из самых страстных сцен в пьесе между двумя самыми сильными героями. Ставки высоки, как никогда, так что я не хочу, чтобы у меня складывалось ощущение, что я наблюдаю за неудачным съемом в баре. Мередит и Джеймс слушали молча и, когда Гвендолин закончила, разошлись по местам, даже не взглянув друг на друга. (С тех пор как Джеймс сломал мне нос, отношение Мередит к нему превратилось из прохладного в ледяное, и это, без сомнения, вносило вклад в то, что на сцене между ними полностью отсутствовала химия.) Филиппа подала им реплику – не свою, но Гвендолин не было никакого дела, – и они пошли по мизансцене так деревянно, что меня перекосило. Текст они подавали плоско; касались друг друга принужденно и неловко. Филиппа, сидевшая рядом со мной, смотрела, как рушится сцена, с мрачным, болезненным выражением лица, как будто ее пытали. – Стоп, стоп, стоп, – сказала Гвендолин, замахав Джеймсу и Мередит. – Стоп. Они благодарно отдалились друг от друга, как однополярные магниты. Мередит сложила руки на груди; Джеймс угрюмо уставился в пол. Гвендолин посмотрела на них обоих по очереди и сказала: – Да что с вами двоими такое? Мередит заледенела. Джеймс это почувствовал и тоже напрягся, не глядя на нее. Гвендолин уперлась руками в бока и стала внимательно их рассматривать. – Я доберусь до сути, в чем бы она ни была, – сказала она, – но сперва давайте обсудим сцену. Что здесь происходит? Мередит? – Гонерилье нужна помощь Эдмунда, поэтому она его подкупает единственным известным ей способом. Голос у нее был такой, как будто ей это все смертельно надоело. – Конечно, – сказала Гвендолин. – Прекрасный ответ, если у тебя парализовано все, что ниже шеи. Джеймс? Давай послушаем тебя. Что происходит с Эдмундом? – Он видит другой путь получить то, чего хочет, и играет картами, которые она ему сдает, – произнес он монотонным, механическим голосом. – Интересно. А еще чушь собачья, – сказала Гвендолин, и я изумленно оторвался от созерцания своих коленей. – Этой сцене не хватает чего-то огромного, и оно прямо перед вами, – продолжала она. – Гонерилья не станет убивать мужа, просто чтобы получить нового командующего, а Эдмунд не станет рисковать титулом Реганы, если ему не предложат что-нибудь более весомое. Так почему они это делают? Все молчали. Гвендолин вихрем развернулась на месте и сказала: – Да бога же ради! Оливер! – Так громко, что я подпрыгнул. – Я знаю, что ты знаешь. Как дым с огнем, кровь с чем дружна? Давно знакомая строка из «Перикла» вспыхнула у меня в голове. – С похотью? – сказал я, опасаясь этого слова, одинаково боясь оказаться правым и ошибиться. – Похоть! – рявкнула Гвендолин, потрясая кулаком в сторону Джеймса и Мередит. – Страсть! Если играть логику, а не чувства, сцена не работает! – Она снова махнула им. – Ясно, что вы двое этого не чувствуете, так что нужно ситуацию исправить. Как? Для начала встать лицом друг к другу. Она взяла Джеймса за плечи и резко развернула, так что он и Мередит оказались почти нос к носу. – Теперь отбросим всю эту чушь про он/она и начнем разговаривать как живые люди. Прекрати говорить «Эдмунд», как будто он – парень, с которым ты на вечеринке познакомилась. Это не про него, это про тебя. Они оба смотрели на Гвендолин пустыми глазами.