У него сделалось невыносимое раненое лицо, он не имел на это права, не в тот момент. Полдесятка взаимоисключающих чувств ревели во мне все сразу, я сделал огромный, неуклюжий шаг к Джеймсу. – Я так смертельно хочу на тебя настолько разозлиться, чтобы у меня получилось это сделать, но не могу, поэтому злюсь на себя. Ты вообще понимаешь, как это несправедливо? Голос мой звучал высоко и напряженно, как у мальчишки. Он меня бесил, поэтому я громко выругался: – В жопу! В жопу это все, меня, тебя – твою мать, Джеймс! Мне хотелось повалить его на пол, побороть – …И что дальше? Жестокость этой мысли встревожила меня, и я, сдавленно зарычав от бешенства, схватил книгу, лежавшую на сундуке у кровати Джеймса, и швырнул в него, бросил ему в ноги. Это был «Лир» в бумажной обложке, мягкий и безобидный, но Джеймс вздрогнул, когда книга ударилась о него. Она с шелестом упала к его ногам, одна страница косо повисла, оторвавшись от корешка. Когда Джеймс поднял глаза, я сразу отвел взгляд. – Оливер, я… – Не надо! – Я ткнул в его сторону пальцем, веля замолчать. – Не надо. Просто дай мне… просто… минуту. Я пальцами зачесал волосы со лба. За переносицей у меня повис твердый шар боли, глаза начинали наполняться слезами. – Что в тебе такое? – спросил я, и мой голос прозвучал вязко из-за попытки выровнять его. Я всматривался в Джеймса, дожидаясь ответа, который, это я знал, мне не дадут. – Я должен тебя сейчас ненавидеть. И хочу – Господи, еще как хочу! – но этого недостаточно. Я покачал головой в совершенной растерянности. Что с нами творилось? Я искал в лице Джеймса какой-то намек, подсказку, за которую мог бы ухватиться, но он очень долго молчал, только дышал, и лицо у него кривилось, словно дышать было больно. – Я ненавижу собственное имя, – сказал он. – За то, мой ангел, что оно – твой враг[69]. Сцена на балконе. Недоверие мешало мне гадать, что это значит, и я сказал: – Не начинай, Джеймс, пожалуйста, – можем мы сейчас побыть просто собой? Он присел, поднял покалеченную пьесу. – Прости, – сказал он. – Сейчас легче быть Ромео, или Макбетом, или Брутом, или Эдмундом. Кем-нибудь другим. – Джеймс, – повторил я, уже мягче, – у тебя все нормально? Он покачал головой, не поднимая глаз. Голос его вышел изо рта испуганными, осторожными шажками. – Нет. Не нормально. – Ладно. – Я переступил с ноги на ногу. Пол по-прежнему казался недостаточно твердым. – Можешь сказать, что не так? – Ну… – ответил он со странной, водянистой улыбкой. – Нет. Всё. – Прости, – сказал я, и это прозвучало как вопрос. Он сделал шаг вперед, преодолел небольшое расстояние между нами, поднял руку и прикоснулся к синяку, расползшемуся под моим левым глазом. Разряд боли. Я вздрогнул. – Это я должен прощения просить, – сказал он. Я переводил взгляд с одного его глаза на другой. Серые, как сталь, золотые, как мед. – Я не знаю, что меня заставило так поступить. Я раньше никогда не хотел сделать тебе больно. Кончики пальцев у него были как лед. – А теперь? – сказал я. – Почему? Его рука безжизненно повисла вдоль тела. Он отвернулся и сказал: – Оливер, я не знаю, что со мной не так. Я хочу сделать больно всему миру. – Джеймс. – Я взял его за руку, развернул к себе. Не успев решить, что делать дальше, я ощутил на груди его руку и опустил глаза. Его ладонь была прижата к моей майке, пальцы лежали на ключице. Я ждал, притянет он меня к себе или оттолкнет. Но он просто смотрел себе на руку, как на что-то непривычное, чего прежде не видел. Сцена 8 Февраль надолго не задержался. Миновала середина месяца, прежде чем я перестал по ошибке ставить на письменных работах «январь». Сдача семестровых этюдов надвигалась все быстрее – и, хотя Фредерик и Гвендолин были необычайно добры при распределении сцен, мы отчаянно пытались не утонуть в море текста, который надо было выучить, книг, которые надо было прочитать, учебников, которые надо просмотреть, и работ, которые надо было сдать к сроку. Как-то воскресным вечером Джеймс, я и девочки собрались в библиотеке, пройти сцены, которые нужно было показать на занятиях на следующей неделе. Джеймсу и Филиппе достались Гамлет и Гертруда; Мередит и Рен – Эмилия и Дездемона; а я ждал Александра, чтобы он читал за Арсита со мной-Паламоном. – Вот честное слово, – сказала Филиппа, в четвертый раз запнувшись на той же реплике, – они что, умерли бы, если бы дали мне Офелию? При всем богатстве воображения я недостаточно стара, чтобы быть твоей матерью. – Хотел бы я иного! – сказал Джеймс. Филиппа тяжело вздохнула. – Что сделала я, чтобы ты посмел / Язык так грубо распускать со мною? – То, от чего мутнеет милосердье / И даже краска чистого стыда[70]. Они продолжили тихонько спорить. Я откинулся на спинку дивана и какое-то время смотрел, как Мередит расчесывает волосы Рен. Они были хороши, как картинка: свет огня мягко играл на их лицах, подсвечивая изгибы губ и ресниц. Рен: Сули тебе весь мир – ты б согласилась?[71] Мередит: Мир так огромен, велика цена За мелкий грех. Рен: Да ты бы отказалась. Я снова взялся за блокнот. Текст был исчиркан и подчеркнут четырьмя разными цветами и так беспорядочно исписан пометками, что трудно было отыскать исходные слова. Я забормотал про себя, голоса остальных тихонько покачивались среди шепота и потрескивания огня. Прошло пятнадцать минут, потом двадцать. Я уже начинал нервничать, и тут внизу открылась дверь. Я выпрямился. – Наконец-то. Шаги быстро поднимались по лестнице, и я сказал: – Пора бы уже, я тебя весь вечер жду, – прежде чем понял, что это не Александр. – Колин, – сказала Рен, прерывая сцену. Он кивнул, его руки неловко шевелились в карманах куртки. – Извините за вторжение. – В чем дело-то? – спросил я. – Александра ищу. – Щеки у него порозовели, но я сомневался, что это имеет какое-то отношение к холоду. Филиппа и Мередит переглянулись, потом Мередит сказала: – Мы думали, он с тобой. Колин кивнул, его взгляд метался по комнате, намеренно избегая нас. – Да, он сказал, что мы встретимся в пять и выпьем, но я его не видел и ничего не слышал. – Он пожал плечами. – Как-то начал волноваться, понимаете? – Да. – Филиппа уже поднималась из кресла. – Кто-нибудь хочет посмотреть в его комнате? Я гляну в кухне, вдруг он записку оставил. – Я схожу. Колин почти выбежал из библиотеки, ему явно не терпелось выйти в коридор, где мы не будем на него таращиться. Мередит: Как думаете, что там? Я: Не знаю. Он никому из вас ничего не говорил? Рен: Нет, но с ним в последнее время что-то не то. Джеймс: Можно подумать, со всеми нами то. Рен нахмурилась и посмотрела на меня. Мне было нечего добавить, поэтому я просто пожал плечами. Она открыла рот, но что собиралась сказать, мы так и не узнали, потому что в библиотеку снова ввалился Колин; вся краска с его лица ушла.