Он выставил чистую ладонь, ткнул ею мне в лицо. Я отпихнул ее, у меня стремительно кончалось терпение. – Где злодей, Эдмунд? – спросил я. Он улыбнулся мне, как невменяемый, и эхом отозвался: – Где злодей, Эдмунд? Там пауза для знака препинания, так? Но не авторского – запятые принадлежат составителям. Где злодей Эдмунд? Здесь, сэр, но вы его не троньте – ума лишился он. – Ты меня пугаешь, – сказал я. – Прекрати. Он покачал головой, и его улыбка понемногу исчезла. – Прошу, уйдите, – произнес он. – Джеймс, просто поговори со мной! Он оттолкнул меня на шаг. – Прошу, скорей! Я в этом деле ваш слуга. Задев меня плечом, он быстро прошел к двери. Я побежал за ним, поймал его за руку, развернул к себе. – Джеймс! Стой! – Стой, стой! Где помощь? Показался враг! – теперь он уже кричал, с силой колотя себя в грудь, так что на ней оставались яркие красные отпечатки. Я попытался удержать его за другое запястье. – Круг завершило колесо; я здесь! – Джеймс! – Я дернул его за руку. – О чем ты? Что случилось? – Не менее, чем все, – и много больше. Со временем все станет ясно. – Он вырвал у меня руку, разгладил рубашку, словно пытался начисто вытереть руки. – Кровь, которую я пролил, породит / Молву о яростных моих деяньях. – Ты пьян. Несешь какой-то бред. – Но я невольно решил верить в обратное. – Просто успокойся, и мы… Он мрачно покачал головой. – Видал я пьяниц, / В забаве этой более лихих. Он шагнул спиной вперед к лестнице. – Джеймс! – Я снова потянулся к его руке, но он двигался стремительнее. Одной рукой он сбил с ближайшей полки пару свечей. Я выругался и отпрыгнул. – Огни, огни! – выкрикнул он. – И потому простимся. Он бросился к лестнице и исчез. Я еще раз выругался, затоптал свечи. Уголок факсимильного издания фолио на нижней полке успел загореться. Я выдернул его из-под других книг и сбил огонь углом ковра. Когда он погас, я сел на пятки, вытер рукавом лоб, покрывшийся испариной, несмотря на холодный мартовский воздух, который дул в окно. – Какого черта. Какого черта, – бормотал я, поднимаясь на ноги; они тряслись. Я подошел к окну, закрыл его, запер, потом повернулся и посмотрел на бутылку водки, стоявшую на столе. Пуста на две трети. Конечно, сколько-то выпили Мередит, и Рен, и Филиппа, но они были в целом трезвы. Джеймс не питал пристрастия к выпивке. Его тошнило после вечеринки в честь «Цезаря», но – но что? Он и половины этого тогда не выпил. Его бессвязные слова эхом отдавались в комнате. Актерский бред, сказал я себе. Метод, затронутый безумием. Смысла в нем нет. Я поднес бутылку к губам. Водка обожгла мне язык, но я выпил ее одним противным глотком. В горле собралась водянистая слюна, как будто меня самого сейчас стошнит. Я торопливо задул свечи, потом, сжимая в руке бутылку, пошел вниз; я твердо решил найти Джеймса. Выведу его на воздух взбодриться, и буду там держать, пока он не протрезвеет настолько, чтобы в его словах появился смысл. У подножья лестницы я едва не врезался в Филиппу. – Я как раз собиралась наверх за водкой, – сказала она. – Господи, ты что, в одного все это выпил? Я покачал головой: – Джеймс. Где он? – Боже, я не знаю. Вышел через кухню с минуту назад. – Ясно, – сказал я. Она ухватила меня за рукав, едва я собрался ее обойти. – Оливер, что случилось? – Не знаю. Джеймс почти слетел с резьбы. Я пойду посмотрю, может, получится его отыскать и понять, какого черта он творит. А ты присмотри за остальными. – Да, – сказала она. – Да, конечно. Я сунул бутылку ей в руку. – Спрячь, – сказал я. – С Джеймсом мы явно опоздали и, возможно, с Мередит тоже, но постарайся, если сможешь, не дать напиться Рен и Александру. У меня нехорошее ощущение по поводу этой ночи. – Хорошо, – ответила она. – Эй. Береги себя. – От чего? – От Джеймса. – Она пожала плечами. – Сам сказал, он не в себе. Просто… не забывай, что было в прошлый раз. Я уставился на нее, потом понял, что она имеет в виду мой сломанный нос. – Да, – сказал я. – Спасибо, Пип. Я обогнул ее, дошел по коридору до кухни. Там тусовались только третьекурсники, в основном с театрального. Когда я вошел, они замолчали и обернулись ко мне. Колина среди них не было, так что я обратился ко всем сразу, повысив голос, чтобы меня было слышно сквозь музыку в соседней комнате: – Джеймса никто не видел? Девять из десяти покачали головой, но последняя показала на дверь и сказала: – Туда пошел. В туалет, судя по лицу. – Спасибо. Я кивнул ей и направился туда, куда она указала. В прихожей было темно и пусто. О входную дверь бился ветер, в окне над дверью дребезжали стекла. Дверь туалета была закрыта, но из-под нее сочился свет, и я открыл ее, не постучав. Зрелище оказалось еще более странным и пугающим, чем в библиотеке. Джеймс навис над раковиной, всей тяжестью опираясь на кулаки; костяшки правого были рассечены и кровоточили. Огромная фрактальная трещина тянулась ломаными линиями из одного угла зеркала в другой, а длинный черный след на столешнице вел к щеточке туши, лежавшей отдельно. Патрончик от нее скатился на пол, он блестел у плинтуса, вспыхивал фиолетовым металлом. Тушь Мередит. – Джеймс, какого черта, – сказал я, ощущая покалывание вдоль хребта. Он дернул головой, словно не слышал, как открылась дверь, не знал, что я вошел. – Это ты зеркало разбил? Он взглянул на зеркало, потом на меня. – К несчастью. – Я не знаю, что происходит, но ты должен со мной поговорить, – сказал я, отвлекаясь на стук пульса в ушах и не совпадавшие с ним глухие басы, ухавшие за стеной – настойчивые, не знающие преграды. – Я просто хочу помочь. Позволь мне помочь, хорошо? У него дрожали губы, он закусил нижнюю, но руки у него тоже тряслись, как будто не выдерживали его веса. Из-за трещины его лицо в зеркале раскололось на четыре части. Он покачал головой: – Нет. – Да ладно. Мне можно сказать. Даже если все плохо, даже если все очень плохо. Мы придумаем, как все исправить. – Я осознал, что умоляю, и тяжело сглотнул. – Джеймс, пожалуйста. – Нет. Он попытался меня оттолкнуть и выйти, но я преградил ему дорогу. – Отпусти меня! – Джеймс, погоди… Он бросился на меня всем весом, пьяно и тяжело. Я одной рукой уперся в дверь, второй поймал его за плечи. Почувствовав мою руку, он толкнулся сильнее, и я прижал его к себе, чтобы не дать отбросить меня в сторону или уронить нас обоих на пол. – Отпусти меня! – сказал он глухо, в сгиб моего локтя. Он еще пару секунд побрыкался, но я держал его неожиданно крепко, его руки были зажаты между нами, ладонями он бестолково упирался мне в грудь. Внезапно он показался мне таким маленьким. Как легко я мог бы его одолеть. – Нет, пока ты со мной не поговоришь. У меня напряглось горло, я боялся, что расплачусь, пока не понял, что Джеймс уже плачет, даже всхлипывает, тяжело и неловко хватая воздух, отчего его плечи под моей рукой трясутся и дергаются. Мы качались в каком-то неожиданном подобии объятия, пока он не поднял голову и его лицо не оказалось слишком близко к моему. Он вывернулся, спотыкаясь, вышел в прихожую и с детской сердитой обидой сказал: – Не ходи за мной, Оливер. Но я пошел за ним, слепо, глупо, как во сне, когда какая-то огромная таинственная сила заставляет двигаться вперед. Я потерял его в толпе, танцевавшей в гостиной, в туманных неясных огнях, синих и фиолетовых, среди электрических теней, головокружительно двигавшихся от стены к стене. Пробираясь между танцующими, я искал в людском мареве лицо Джеймса. Заметил, как он вышел в кухню, и пошел за ним следом, едва не упав, так спешил его догнать. К третьекурсникам присоединились Рен, Колин, Александр и Филиппа. Джеймс обернулся через плечо, увидел меня, сгреб Рен за руку и потащил ее прочь.