— Ночью василиска бояться ни к чему, он не оборотень, не ночница. Ему жертву видеть нужно, — пояснил Олег. — Опять же, петух, если ночью в тишине кто-то подкрасться попробует, обязательно закричит. А василиски этих криков боятся. Ну, значит, реку прямо тут переехать можно? За три дня пути ведун уже успел несколько свыкнуться со скакуном, а потому довольно уверенно пнул пятками его бока, одновременно натягивая левый повод; когда же гнедой повернулся к воде, пнул его еще раз. Конь фыркнул, ступил в реку, медленно, словно прощупывая дно, зашагал вперед, а когда до противоположного берега оставалось всего метра два, неожиданно всхрапнул, пару раз скакнул вперед и выбрался на поросший сочной зеленой травой откос. — Вот видишь, как все просто, — потрепал его по шее Олег. — Прыг-скок, и мы уже во владениях василиска. Первые впечатления от «владений василиска» оказались сугубо положительные: берег повыше, дорога посуше. Стрекозы порхают, кузнечики стрекочут. — Подклинье скоро, — тихо сообщил купец. — Два двора о прошлом годе было. Там и узнаем, как оно… Как обычно, близость селения обозначилась широкими прогалинами среди лесов — лугами с уже сметанными на них стогами, длинными черными грядками, украшенными огромными лопухами капусты и бордовыми листьями свеклы, обширным садом, в котором росли вперемежку яблони, сливы, вишни, а между ними — мощные кусты смородины. И уже за овальными кронами фруктовых деревьев открылась сама деревня. В первый миг Середину показалось, что на взгорке, обнесенный изгородью в три жерди, стоит один дом, но рядом с зеркалом. Два двора соприкасались плотным плетнем из ивовых прутьев, в каждом стояло аккурат напротив друг друга по два сарая, по одной «черной» бане — а что еще могут означать мочалки и веники у входа? — по высокой, в два этажа, избе, по два окна на стену, у каждой имелось крытое крылечко в две ступени. В каждом дворе гуляло по два десятка кур — конечно же, примерно, точными подсчетами Олег не занимался, — в каждом рылось в утоптанной земле по четыре одинаковых поросенка с пуд весом. Вот только колодец был один — но и тот вынесен за дорогу, чтобы не нарушать сбалансированного равновесия. Залаяли на приближающихся путников собаки, выкатились навстречу, звонко тявкая, четыре мохнатых глазастых клубка, одновременно открылись двери. Однако на одном крыльце появилась женщина в повойнике, в рубахе и темной юбке, а на другом — одетая в полотняный сарафан с красными и зелеными цветами девица, потому как с непокрытыми волосами. Через плечо вперед была перекинута главная ее красота — толстая длинная коса с вплетенными атласными ленточками. — Мир вашему дому, хозяюшки, — придержав коня, поклонился купец. — Как живется-можется? — А по-разному, гость дорогой, — кивнула женщина. — Когда густо, когда пусто. Вы куда путь держите, откуда? Может, в гости зайдете, хлебушка нашего переломите? — Спасибо, хозяюшка, путь долог, а времени мало… Однако в этот момент скрывшаяся в доме в начале разговора девушка вновь появилась, неся в руках большой ковш, до краев полный пенистым желтым напитком. Спустилась с крыльца, вышла со двора, протянула его купцу: — Испейте с дороги, гости дорогие… Перед этим обращением Глеб Микитич не устоял, спешился, принял ковш. Воины последовали его примеру, за ними следом спрыгнул и Середин. — Спасибо тебе, красна девица, — изрядно отпив, передал ковш своим слугам толстяк. — Хорош квасок, ядреный. Сама делала? — Я что? — пожала плечами девушка. — Какая репа уродилась, такой и квас. — А хорошо уродилась? — Нынче хорошо растет, — присоединилась к разговору вышедшая со двора женщина. — А о прошлом годе помокло все. Хлеб, репа, свекла — ничего не было. Одна капуста наросла. Всю зиму пришлось одними грибами да мясом с капустой жить. — Свое мясцо-то? — навострил уши Середин. — А то слухи дурные ходят, будто лихо у вас тут объявилось. — Да больше в лесу мужики наши ловили, — признала хозяйка. — Но ныне зверь ушел. Коли опять беда с урожаем случится, прямо и не знаю, что делать. Уходить-то не хочется. Сад, вон, только поднялся. Отстроились, печь белую всего три года назад сложили. — Так плохо? Хозяйка тяжело вздохнула, помолчала. Потом, покачав головой, сказала: — С Зыкулино и Захарькино который месяц никаких вестей. Из Валковой Горки полгода назад все три семьи разом уехали. Мимо нас проезжали, в тверские земли подались. — А в Крепужихе как? — поинтересовался купец. — Неведомо, — пожала плечами женщина. — Никто не ездит давно… И вы бы не ездили тем путем. Ужели дорог мало на Руси? Квас наконец дошел и до Середина. Он допил сладко-едкий напиток, напоминающий сок редьки с медом, только не такой концентрированный, а потому не противный и даже немного взбадривающий. Протянул опустевший корец девушке, заглянул в темно-серые глаза: — Как тебя зовут-то, красавица? — Велора… — неожиданно засмущалась девица и, вместо того, чтобы забрать посудину, принялась теребить ленту в своей косе. — Остались бы, гости дорогие, — вместо нее взяла ковш женщина, — перекусили с дороги. Мужики наши вернутся, баньку стопим… — Извини, хозяюшка, — покачал головой Глеб Микитич. — Рады бы, да никак. Поспешать нужно. — Пропадете, — уже более тревожным тоном предупредила женщина. — Сгинете ни за кунье ухо. — Я смотрю, цыплята у вас подрастают, — сказал Олег, глядя покрасневшей Велоре в лицо. — Так вы петушкам-то головы сворачивать не торопитесь. Пусть дерутся, орут. Как подрастут — на ночь в разные сараи и в дом пускайте. Глядишь, и обойдется с лихом-то… Да… Ведун отвернулся, поднялся в седло. — Вы назад-то собираетесь? — моментально встрепенулась девушка. — Скоро ль? Зажинки дней через десять собираемся устраивать. Приехали бы… — Это как повезет, — улыбнулся ей Олег. — Сперва туда попасть нужно, а уж потом об обратной дороге думать. — Да светит вам Ярило во всякий день и всякий час, — приложила руку к губам девушка, а потом коснулась ею ноги Середина. Толстяк тронул коня, и путники бодрой рысью помчались по дороге. Этот аллюр Середину нравился меньше всего. Сидишь, как на взбесившейся табуретке: седло постоянно дергается, бьет, ритма не угадать, стоять все время на стременах тоже невозможно, а потому, когда, спустившись со взгорка, купец перевел отряд на широкий шаг, ведун облегченно вздохнул. — Заскучала девка-то, — подал голос кареглазый воин. — Видать, и погулять не с кем на выселках. Может, Глеб Микитич, и впрямь этим путем вертаться станем? — Тебе-то что? — хмыкнул толстяк. — Она ведь не на тебя, она на ведуна нашего загляделась. Как, вернешься за девкой, Олег? — Не знаю, — пожал плечами Середин. — Вообще, девчушка симпатичная. — А то, — кивнул купец. — Смотри токмо, мужики тут хитрые. Ты с нею гульнешь вечерок на зажинках, а они тебя тут же сцапают, да и обкрутят пред Сварогом. Куда тогда подашься? Они девку за так не отдадут, они тебя рядом с собой осадят. Али порчу напускать станешь? — Вот еще, — поморщился ведун. — Ко мне девка с ласкою, а я пакость в ответ? Нет, не люблю я таких шалостей. Другое чего-нибудь придумаю… Сказал — и сам удивился тому, что идея вернуться в деревеньку за небольшим приключением не вызвала в душе никакого протеста. Этак, вместо того, чтобы ответ на заклинание искать, недолго и осесть в этом колдовском мире. Велору ведь, коли путь до конца пройти, заклятье вместе с ним в реальность наверняка не выпустит. — Велора… — тихо проговорил он вслух, а память тут же услужливо подсунула: «ВЕЛикая Октябрьская Революция». — Что за бред! — в сердцах сплюнул он. — Наверняка, обычное имя. Скорее всего, скандинавское. — Ты чего, ведун? — оглянулся на него купец. — Ничего, — мотнул головой Олег. — Просто слишком много знать вредно. — А ведь и правда, не то чего-то вокруг… — пробормотал рыжий воин. — Странно что-то… Толстяк придержал коня, закрутил головой. Середин тоже остановился, осматриваясь. Чего-то в окружающем мире не хватало. — Птицы! — внезапно сообразил он. — Слышите, какая тишина вокруг? Птицы не поют. Похоже, извела всех тварь нерусская. Наверное, и зверья здесь уже нет… — Давайте поспешать. — Впервые за весь путь купец выхватил из-за пояса плеть и огрел ею своего чалого. Тот рванул в галоп. Остальные путники помчались следом. Дорога пересекла широкое жнивье, нырнула в овражек, выбралась наверх, в березовую рощу, обогнула небольшое озерцо, пробилась сквозь малинник. Купец неожиданно осадил скакуна, спрыгнул на землю, приложился к траве щекой. Поднялся, отбежал в сторону, снова приложился. Поднялся, в сердцах ударил кулаком в ладонь. Оглянулся на своих воинов: — Аплах, дай пирог! Рыжий слуга развязал суму, достал расстегай с грибами, протянул хозяину. Тот донес угощение до кустов, положил, поклонился. Подождал… Потом повернул назад и побежал к коню. Середин с удивлением увидел в его глазах слезы. — Ты чего, Глеб Микитич? — подал Олег вперед своего гнедого. — Берегиня… Берегиня не отзывается… — Толстяк, прикусив губу, поднялся в седло. — Дед мой еще под ее опеку отдавался… Я маленьким видел… Как же так? Он огрел чалого плетью и тут же резко осадил, с силой натянув поводья, оглянулся: — Ты правда можешь истребить его, ведун? Можешь? Сделай… Заплачу, сколько скажешь. Только… Толстяк, не договорив, огрел коня плетью и унесся вперед, предоставив всем догонять его, кто как сможет. Скачка длилась не меньше часа — у лошадей из-под упряжи, на лопатках, на морде начала выступать белая пена, они натужно хрипели, перепрыгивая многочисленные ручейки и взмывая на взгорки. И только когда по сторонам открылись широкие пастбища, обнесенные деревянной изгородью, Глеб Микитич опять перешел на шаг. Поля темнели от сочной, высокой травы, дышали жизнью и свежестью, однако же это никого не радовало. Хотя бы потому, что среди всего этого богатства не возвышалось ни стожка, не виднелось ни единого покоса. — И полей чегой-то не заметно… — вслух пробормотал Аплах. Дорога обогнула аккуратный округлый холм, на котором росли вековые дубы, пытаясь скрыть высокий частокол. На тыне, переминаясь с ноги на ногу, сидели несколько ворон. — Вот твари, — поразился Середин. — Ничем их не пронять. Что в лесу, что в городе, что на ядерном полигоне — все им нипочем! — Вороны в святилище, — соглашаясь, вздохнул кареглазый воин. — Беда. Впереди открылся поселок, который выглядел совершенно целым: белели затянутые бычьим пузырем окна, торчали над целыми крышами трубы, исправно огораживали дворы плотные — цыпленок не выскочит — плетни. Вот только не виднелось этих самых цыплят. Равно как и свиней, коров, собак, овец, коз… И людей тоже. Путники спешились у крайнего двора, толкнули калитку, вошли внутрь. Толстяк, недовольно пыхтя, завернул в дом, Олег двинулся следом. Внутри избу примерно пополам разгораживала большая русская печь, с занавесочками по обе стороны лежака наверху. Топку закрывал железный лист с приклепанной рукоятью, на приступке стояло два глиняных горшка, чуть выше, в специальных выемках сохли порядком стоптанные поршни. Густо пахло тухлятиной, а потому в первый миг Середин даже не решился перевести взгляд в горницу, боясь увидеть там разложившиеся тела. И только когда толстяк, громко топая, прошел через комнату к обитому медью сундуку, ведун решился проводить его взглядом. В горнице имелось несколько лавок, грубо сколоченный стол, на котором лежали пила и топор. В обоих углах стояло по сундуку, и на том, что слева, в глиняном узкогорлом кувшинчике засыхал цветочный букет.