— Зеркало, — показал Середину купец продолговатую, гладко отполированную пластину. — Это я Милене подарил. Она бы без него никуда не ушла. А это Дидилия. Ее Велюру родители в новый дом давали… Дидилией оказалась пузатая глиняная баба с отвисшими грудями. Купец, захлопнув сундук, уселся сверху, сжимая в руках любимые предметы друзей и думая о чем-то своем. Олег, покрутившись, наконец-то нашел источник запаха: это в одном из горшков безнадежно протухло какое-то варево. — Глеб Микитич! — хлопнула входная дверь. — А погреб-то забит под завязку! Солонина там, грибы, капуста прошлогодняя, мясо и рыба вяленые. Может, приберем часть, коли все едино никому здесь не надобно? Толстяк промолчал, качая из стороны в сторону головой. — Глеб Микитич, смеркается! Может, здесь встанем, дабы в лесу бока о землю не студить? Все дворы пустые! — Куда же они все делись, ведун? — наконец прервал молчание купец. — Что он с ними сделал? — Тебе этого лучше не знать, Глеб Микитич, — вздохнул Олег. — Право слово, не нужно. И про детей тоже не спрашивай. Ни к чему это… — Аплах! — Поднялся с сундука купец. — Суму мою сюда принеси! А ночевать… — толстяк покосился на Середина. — Без разницы, — пожал тот плечами. — Ночевать соседний дом займи. Коли не пахнет там, конечно. Спустя пару минут рыжий воин приволок туго завязанный мешок, выскочил наружу. Купец распустил узел, достал уже знакомый Середину бурдюк, припал к его горлышку, опустошая крупными глотками, потом внезапно оторвался, пролив остатки браги на пол: — Будь милостива, великая Мара, к обитателям дома сего. Все мы когда-то придем в твои объятия, и коли ты чем-то обижена ими, оставь для меня свою обиду. А друзей моих — прости. Толстяк бросил бурдюк, отодвинул занавеску над печью, сдернул оттуда толстый тюфяк, быстро вспорол его засапожным ножом, выворотил на пол пересохшую солому. Из поясной сумки достал огниво, несколько раз ударил куском железа по камню, высекая крупные искры. Сено сразу в нескольких местах начало тлеть. — Прощайте, — низко поклонился дому купец. — Не поминайте лихом, коли что не так. Пойдем, ведун. Они выбрались во двор, плотно прикрыв за собой дверь, направились к облюбованной воинам избе — у нее единственной из трубы валил дым. — Хоть горяченького сегодня поедим, — пробормотал себе под нос ведун. Не успели они попасть в натопленный дом, как все вокруг неожиданно мигнуло алым светом. Середин оглянулся: пламя пробилось сквозь крышу и сейчас высоченным раскаленным языком плясало над избой. — Никак, пожар?! — выскочили на крыльцо воины. — Тризна это, — сухо ответил купец. — По друзьям моим поминальный костер. — Зря ты это, Глеб Микитич, — покачал головой кареглазый слуга. — Темно ужо. На сто верст окрест зарницу видно будет. Коли есть кто вблизи, обязательно посмотреть придет. — А может, пусть приходит? — оживился рыжий. — А мы пока на коней, и ходу! Авось, проскочим? — Мы, может, и проскочим, — согласился ведун. — А как же люди, что вокруг живут? Им тоже бежать? От дома, от хозяйства? Мошенники как, Боровичи? Василиск рано или поздно до них тоже доберется. — Да брось ты, ведун, — усмехнулся кареглазый. — О Велоре своей, небось, печешься. — А хоть бы и так, — пожал плечами Середин. — Почему она здесь, на своей земле, земле русской бояться чего-то должна? — Так пусть она тебе и платит, коли так! Ты ведь не ее, ты нас беречь подрядился! — Тихо вы все!!! — неожиданно зло рыкнул купец. — Дайте помолчать немного… * * * Ужинали они сытно. В свете вправленных в длинные держатели лучин стол заполняли горячая солонина с небольшой примесью разваренной гречи, копченые лещи, пареная репа и свекла, соленые половинки куриных тушек, миски с кислой капустой и маринованными грибами. В погребах нашлось и вино, судя но вкусу — яблочное. Но им никто не увлекался. Хочешь жить — береги трезвую голову. Спать первым отправился купец. Забираться на теплую печь он отказался, завернувшись в медвежью шкуру на полатях. — А ты погреться хочешь, ведун? — осторожно поинтересовался Аплах. — Нет, я еще посижу, — отказался Середин, и довольные воины, оставив внизу плащи, полезли на горячий лежак. Олег сходил к дверям, поймал петуха, которому за печью насыпали немного крупы, сунул его в клетку, поставил на стол, а потом потушил лучины. Немного подождал, прислушиваясь к происходящему за черным окном. Мир за стеной погрузился в покой. Можно сказать — в мертвый покой. Не потявкивали скучающие собаки, не переминались коровы в стойлах, и даже неизменный лягушачий хор — и тот начисто отсутствовал в этом мертвом царстве. — Ну, тварь, — тихо прошептал он. — Неужели ты не хочешь посмотреть, кто заглянул в самое сердце твоих владений? В памяти всплыли азартные игры с Вороном, когда они с ребятами — когда все вместе, а чаще по одному — устраивали «охоту на василиска». Вот и сейчас бы выйти, прошвырнуться по темным углам, поискать смертельно опасную бестию… Нельзя. Люди здесь без охраны останутся. Да и лошади тоже. Разве сам придет… Олег уже начал засыпать, когда крест неожиданно обжег руку нестерпимой болью. Ведун от неожиданности вскочил, уронив клетку, — петух спросонок недовольно заклекотал, и боль моментально стихла. — Что такое? — заворочался на полатях купец. — Ничего, все спокойно. — А что за шум? — Василиск приходил. Да только петя наш спугнул его в самый неподходящий момент. — Откуда ты знаешь? — А за что ты мне серебро платишь, Глеб Микитич? — улыбнулся в темноту ведун. — И что теперь? — Ничего, — поднял клетку обратно на стол Середин. — Спугнули тварь. Теперь, думаю, до утра не появится. Давайте спать. * * * Первое, что сделал на рассвете ведун, так это сбегал в хлев, где над полными овса яслями ночевали лошади. Олег погладил каждую левой рукой, потеребил по морде — крест оставался холодным. Значит, обошлось. Он вернулся в дом, вместе со всеми подкрепился, дабы лишнее добро не пропадало, отправился седлать своего гнедого. Купеческие слуги, исходя из того же принципа: «Не пропадать добру», хорошенько нагрузили чересседельные сумы и найденные мешки вяленым и сушеным мясом, кое-каким ценным барахлом, взятым в избах. Середин подобным мародерством заниматься побрезговал, хотя и понимал: в древние времена все это было в порядке вещей. Глеб Микитич, кстати, тоже ничего не взял, хотя и препятствовать слугам в разграблении деревни не стал. Выехали путники где-то через час после рассвета. Дорога, обогнув сырой ольховник, вышла на берег обширного озера; тянулась вдоль самой воды метров триста, потом отвернула вправо и примерно через километр выбралась к другому, еще большему по размерам водоему. — А вот это Меглино озеро и есть, коли интересно, — хмуро сообщил толстяк. Устюжский тракт уткнулся еще в одну деревню, прошел ее насквозь. Она тоже выглядела совершенно целой: аккуратные избы, покачивающиеся у берега лодки, сохнущие на ветру сети. И только абсолютная тишина доказывала путникам, что здесь тоже не стоит искать живых обитателей. За селением дорога нырнула в овражек, перемахнула радостно журчащий ручеек, снова забралась на взгорок и утонула в прозрачном сосновом бору, сквозь который прекрасно просматривался озерный простор и белые барашки волн на нем. — Интересно, сегодня жарко, или это только я так потею? — пробормотал, поеживаясь, Аплах. — А ты разденься, — посоветовал кареглазый воин. — Супротив яда кожаный панцирь все едино не спасет. — Сам-то не раздеваешься, — огрызнулся рыжий. — А мне не жарко, — спокойно возразил кареглазый. Дорога опустилась в очередную низину, вышла наверх к колосящимся полям и отвернула от озера прочь. — Великий Сварог и дети его, — сглотнул Аплах. — Неужто миновали? — Как птички зачирикают, — сообщил Олег, — так, значит, все позади. Пока еще путников окружала гнетущая тишина. Они проехали через ржаное поле, миновали деревеньку в три двора, уткнулись в перекресток. — Нам налево, — сообщил купец. — Прямо путь на Суздаль будет. — Елки-палки, — не удержался от возгласа Середин. — Перекрестье двух важнейших дорог — а тут не то что крепости, селения приличного нет! — А кому они нужны, перекрестки эти? — удивился Глеб Микитич. — Конный крепость обойдет, купец все едино по реке с товаром пойдет. Хорошо, коли постоялый двор окупится. И то не всегда. Тракт тянулся по гребню меж двух болотин — с высоты, по кронам деревьев, хорошо различались влажные и сухие места. На возвышениях покачивались ели и сосны, в воде росли березы и ольха.