Шесть уроков по понедельникам – это сущий кошмар и высасывание энергии. Казалось, что только за этот день устаёшь настолько, что сил на дальнейшую неделю совсем не хватит. После каждого урока Женя по возможности убегала раньше всех из класса. Иногда это помогало. Иногда за ней летели прикольчики и новые клички, связанные с богомолом. Но она не обращала внимания на слова, хотя чувствовала, как они каменной тяжестью оседают на сознании, пригвождая неуверенность Жени всё сильнее к её телу и состоянию. Шесть уроков и репетиция. Хотя Женя прекрасно помнила, что Людмила Анатольевна сказала в четверг, что до вторника они свободны. Но мало ли что изменилось, вероятно, она хотела что-то добавить, дополнительно прогнать, попросить исправить. Всё могло случиться. Женя поняла, что эта неделя обещает быть слишком насыщенной и тяжёлой. По пути в актовый зал, в котором отчего-то не горел свет и было необычно тихо, Женя заглянула в учительскую. Там было пусто. Точнее, в кабинетике, где учителя обычно оставляли свои вещи, кто-то шебуршал, но Женя не решилась позвать, спросить – если её ждали на репетицию, значит, надо искать в актовом зале. Столовая утопала в полузимнем сумраке, который стал быстрее опускаться после того, как началась воздушная метель. В зале было пусто, запах еды слишком настойчиво впитался в лёгкий тюль, что закрывала окна только сверху, и теперь этот самый запах держался даже после того, как поварихи заканчивали готовить. Жене стало немного страшно. В этой темноте способно спрятаться зло, о существовании которого она хотела бы забыть. Её могли попытаться разыграть, поиздеваться, но для чего это было Диме… Женя прошла вперёд, всматриваясь в окна, на улицу, где шёл снег, медленно, уже большими хлопьями опускался ниже и ниже, создавая непроходимое одеяло на дороге. И только утром это одеяло будут чистить, только утром начнут что-то делать с покровом. И теперь не было никакой вероятности, что этот новый снег растает. На сцене что-то шаркнуло. Женя испуганно дёрнулась, посмотрев в ту сторону. Из-за кулис выглядывал Дима. Тоже опасливо, немного боязливо посматривая на вход. – Одна? – прошептал он. Женя кивнула, понимая, что боится говорить вслух. Думалось, либо голос сдаст, и она не сможет выдавить из себя ни звука, или, наоборот, он поднимется на такие высоты, что сюда сбегутся ещё не ушедшие школьники. Дима приложил указательный палец к губам, как бы намекая на тишину. Женя опять кивнула, но теперь уже улыбнулась, внезапно вспомнила эти губы, что грели её и утягивали в сладкие дали. Смущённо опустила глаза, а когда подняла, увидела, что Дима манит её к себе. И делает это как заправский циркач-фокусник: заходи, заблудшая душа в мой цирк, будет тебе успокоение и радость, будут тебе интересности и весёлое времяпровождение. Женя заворожённо пошла за Димой, который скрылся за дверью той самой каморки, где Женя переодевалась перед генеральной репетицией. Дима включил настольную лампу, наверно, чтобы не привлекать внимание большим светом. – Где ты нашёл ключи? – Женя шептала. Почему-то её не удивило, что она так слепо последовала за Димой, но вот возник только вопрос о ключах. – Стащил в учительской. Там никого не было, а я видел, куда училка их прятала, – пожал плечами Дима, прикрывая дверь за собой. Закрывая их на щеколду. Женя не смогла подавить томление, что растеклось по ногам, делая их непослушными и неподатливыми, бессильно опустилась на стул, скинула портфель на пол. – Да ты бунтарь, – раскрыла глаза Женя, зная, подозревая, что никогда такого бы сама не устроила. Она – нет. А вот Маша – вполне возможно. И подбила бы на это Женю. А потом бы жаловалась, что это была Женина идея, хотя на деле все бредовые идеи производила Маша. Но Жене это даже нравилось. Не всегда, но часто. – Есть немного, – слабо улыбнулся Дима, вальяжно опускаясь на мешки с вещами, которые здесь хранились. Он похлопал возле себя: – Не хочешь присоединиться? – Эм, нет спасибо, – сконфуженно ответила Женя, посматривая на дверь: щеколда была слишком хлипкой, любой мог её вырвать, если дёрнуть за ручку с той стороны – о безопасности и психическом здоровье учеников мало кто заботился. – Ну как хочешь. Дима вроде не обиделся. Закинул руки за голову и изучающе посмотрел на Женю. – Расскажешь, отчего одноклассники такие злющие? Женя вздрогнула, словно над ухом у неё хлопнули хлыстом, которого она боялась в детстве, когда пасла коров с бабушкой и дедушкой. – Они нормальные, – отчего-то Женя попыталась оправдать их. Сама не поняла, почему. Но сразу включилась эта защитная реакция: если они нормальные, значит, не достают её – если не достают, значит, не надо будет рассказывать об обзывательствах и подброшенных в рюкзак игрушечных пи́лах, к которым была прикреплена корявая записка «для укорачивания ног». – Ага, рассказывай, – усмехнулся Дима, дотягиваясь к своему рюкзаку и доставая из него эспандер. Рука его совершенно неспокойно начала сжимать и разжимать, судорожно, неистово. Женя засмотрелась на двигающиеся мышцы, уходящие к локтю. – Видел я таких: «нормальных». Меня тоже пытались прессовать в десятом. Вот и пришлось… заняться собой. Женя молчала. Примерно знала эту историю. И даже подозревала, что что-то случилось такое, отчего Диме теперь и словом не поминали его рост. Появилось уважение. Вот бы и Жене его как-нибудь заполучить. – А что случилось в десятом? Ты обещал рассказать, помнишь? – Женя заинтересованно поднялась, подобралась поближе. Вначале неловко опустилась с краю мешков, но стало неудобно: ноги деть было некуда, сложенные, они всё равно мешались. Поэтому Женя подсела к Диме поближе, но съехала вплотную к нему, и осталась на месте, потому что отодвигаться было некуда. Голова её была на уровне его, совсем рядом, даже чуть ниже, отчего Дима смотрел на неё немного свысока. И Женя уже начала представлять и думать, что вот, каково это – быть ниже своего (своего?) парня, когда Дима ответил: – Обещал и расскажу, – его голос стал чуть сиплым, появились новые, тягучие вибрации, которые мягкостью отдавались в ладонях, увлажняя их, заставляли щёки гореть от желания, чтобы к ним прикоснулись. – Но для начала я хочу тебя поцеловать. Дима ловко развернулся и навис над Женей. От неожиданного заявления и движения она не успела ни испугаться, ни разволноваться, ни даже заметить, как так случилось, что Дима теперь был над ней. Он смотрел свысока, потому что лежал выше. Поднял руку и дотронулся до щеки, которая, Женя знала, на вид была холодной и безжизненной, но на самом деле горела, пылала, норовила воспламениться не только от собственной температуры, но и от горячности руки Димы. Под его взглядом Жене хотелось растаять, расплавиться, как внутренности, которые, казалось, именно этим и занялись, потому что в животе чувствовалась какая-то лёгкость и простота. Не было уже сложных человеческих механизмов, только желание губ. Чужих губ, которые она хотела бы изучить как свои. Женя не двигалась, не торопила никого и ничего. Дима сам медлил. Вначале вопрошающе всматривался в её глаза, потом перевёл взгляд на волосы, скулы, губы, где погладил их большим пальцем, отчего Женя даже приоткрыла рот – Дима тяжело сглотнул, но продолжил изучать Женю. Ладонь его прошлась по шее, где сбоку, Женя чувствовала, невидимо билась жилка, норовящая оборваться от потрясения. Перевёл ладонь к груди, но положил её выше, видимо, чтобы почувствовать стук сердца. И Женя поняла, что именно он выдаст её. Она прикрыла глаза, секунду прислушиваясь к себе, но тотчас распахнула их обратно, потому что очень хотела увидеть реакцию Димы на этот самый стук сердца, которое сейчас заходилось волнением и переживанием, желанием и от нереальности действий. Сердце сбоило, тряслось, предвкушало и торопилось принести кровь и в голову, и в живот, чтобы создать ощущение бабочек. Дима ухмыльнулся – криво – желудок у Жени замер от этого обаятельного жеста. Дима продолжил опускать руку, слегка зацепив грудь, отчего недовольно скривился от своего же действия. Его ладонь дошла до её талии, которую Женя всеми правдами и неправдами прятала за водолазками и объёмными футболками: грудь небольшая, но вместе с тонкой талией выглядела броско и призывно – вот и приходилось скрываться. Дима пропустил руку под талию Жени, опутывая её собой. Женя выгнулась, помогая ему быть дальше и ближе одновременно. Он навис, прижался своей грудью – накаченной и широкой – к ней. Замер, тяжело и горячо обдавая её желанием, дыша прерывисто и жадно. И Женя не выдержала, обхватила его плечи руками, прижала ещё ближе – хотя, казалось бы, куда? Но Дима поддался, сливаясь с ней, становясь чуть ли не едиными. И Женя могла думать только о том, как бесконечно долго приближались его губы к её. Томилась ожиданием и мысленно просила этот момент быть подольше. – Ты очень красивая. Женя подумала, что ей показались слова. Но то, как Дима на неё смотрел: с приоткрытыми, как от новогоднего чуда, глазами, с блеском, с некоторым даже благоговением. Как он мягко двигал пальцами там, за спиной, слегка поглаживая. Как он опустил лицо ещё чуть ниже, но не целуя, а невесомо и невыносимо ласково проводя носом по её щеке. – И нежная. Она не знала, что ответить. Она не знала, надо ли на это вообще отвечать. Опыта – ноль. Парней считай не было. Ничего никогда не было. Тем более, таких нежностей. Даже с мамой отношения сдержанные. Даже с… да у Жени никого больше и не было, чтобы такое – или хотя бы немного подобное – испытывать! Дима поцеловал щёку, линию подбородка, слегка коснулся губами шеи, отчего Женя почувствовала дикую истому внизу живота, желание такое, что хотелось наброситься на него, заставить продолжать. Но Женя позволила ему и дальше вести. Облизывая губы, Дима поднял глаза на неё. – И сладкая. Это больше походило на сон, было настолько красиво всё и нереально, что Женя не сразу поняла, что из мешков что-то твёрдое впивалось ей в ногу. Дима успокаивал своими словами и гипнотическими глазами, которые в тусклом свете настольной лампы казались чёрными дырами. И Женя готова была броситься туда, только чтобы они унесли её подальше от этой жизни, от этих жестоких и совсем не понимающих детей, от себя, которую Женя терпела с трудом. Дима словно почувствовал её мысли и произнёс: – Ты прекрасна такая, какая есть. И не сомневайся в этом. Секунда – и Женя почувствовала, как по виску покатилась слеза, цепляясь за волосы, частично дотекая до уха. Другая – Дима, наконец, поцеловал её. Вначале нежно, но крепко, даже как-то отчаянно, словно ему дали попить воды, а он никак не напьётся, и всё прикладывается, не может оторваться. Женя почувствовала, как лёгкая щетина начала скрести по подбородку, но это была не проблема. Проблема была в том, что Женя сама не хотела, чтобы поцелуй заканчивался. Он стал перерастать в более страстный, более чувственный и живой, словно до этого они приноравливались друг к другу. Дима вытащил руку и водил вдоль тела Жени, словно не веря, что она настоящая. Женя опустила руки Диме на талию, желая, чтобы он ближе придвинулся к ней. Чувствовать приятную тяжесть чужого тела на себе – Женя и не знала, как это заводит. Сквозь негу и расслабленность, прерывистые вздохи и невесомые постанывания, исходящие от них обоих, Женя услышала стук каблуков. Неотвратимо приближающихся, вдалбливающих реальность в мысли, в голову, в жизнь. Женя резко отстранилась Диму от себя, в глазах которого в первую секунду увидела обиду и неверие. Но потом и он услышал шаги. – Чёрт, – выругался он и затих, прислушался. – Свет, – еле слышно проговорила она. – Чёрт, – повторил он, и, оторвавшись от Жени, пополз по совсем нечистому полу к столу. Выключил свет. Стало темно и холодно. И одиноко. И страшно, что всё Жене привиделось. Но ни запаниковать, ни испугаться в своей нестабильности она не успела – Дима вернулся. Шаги затихли где-то возле сцены. Нервно поцокали, будто человек ходил из стороны в сторону. – Сволочь, – проговорил тихо женский голос, отразился от стен, растёкся по залу, дошёл до каморки, зашёл поздороваться. Женя узнала этот голос, потому что утром она выслушала от него много чего нелестного и угрожающего. Женя схватилась за плечо Димы, притянула его к себе и достала губами до уха. Прошептала: – Карина. – Скорей всего, – теперь его губы нашли её ухо, выдохнули тепло и успокоение, Женя почувствовала лёгкую щекотку и дрожь. Они молчали, прятались в темноте непонятно по какой причине. Точнее, Женя не совсем понимала, почему Карина сейчас ищет Диму? Что ей от него надо? С какой целью она вообще пришла сюда и откуда узнала, что стоит наведаться именно в это место? – Димочка, ты здесь? – громко спросила Карина, расхаживая по паркету. Никто ей не ответил. – Ла-адно, – протянула она отчётливо. Полминуты ничего не происходило, не было слышно ни звука. И тут у Димы в кармане джинсов завибрировал телефон. Протяжно и тяжело, раздаваясь во всём Женином теле, отдаваясь в зубы, заставляя их неметь и сжиматься. Дима торопливо достал телефон и нажал на боковую кнопку громкости. Телефон перестал вибрировать, но продолжил гореть, освещая лёгким сиянием каморку. Дима торопливо прижал экран к себе, чтобы не палиться, не показывать Карине, что в каморке кто-то есть. – Гад! – ругнулась Карина и даже притопнула ногой в такт. Шаги её торопливо стали отдаляться, исчезать из головы и поля звука. – У вас с ней что-то было? – тихо спросила Женя, не смотря в сторону Димы, хотя даже если бы хотела, она не смогла бы его увидеть в темноте. – С кем? С Каринкой? – удивлённо зашипел Дима. И сбивчиво, торопливо стал оправдываться: – Да ты что! Конечно, нет! Мы же одноклассники. Да и не нравится она мне. Не-ет. Ты что. С чего… – Тише, – усмехнулась Женя, найдя руку Димы и сжимая её в чуть прохладных ладонях: без объятий, без тепла Димы Женя быстро становилась холодной. – Даже если бы и было. Ничего страшного. Просто, я хочу разобраться и понять, что ей от тебя надо. – Ей что-то от меня надо? – тупо повторил Дима, голос его от удивления стал тоньше. – Видимо, да, – Женя запнулась. Рассказывать про утренний разговор не хотелось, тогда пришлось бы передать и про угрозы, и про то, отчего Женя, вообще-то, не должна была сейчас находиться рядом с Димой. Иначе конец её спокойной жизни, да. – Не зря же она пришла сюда тебя искать. – И как она узнала, куда надо идти? – в темноту бросил Дима. Жене показалось, что он сказал это в сторону и скорее для себя. – Надеюсь, не Егор ей разболтал.