– Да, похоже на то. – Я бы вам не советовал с ней связываться. – Я не собиралась с ней связываться. – Так о чем вы говорили? Я пожала плечами. – Да почти ни о чем. О погоде. – А еще? – Естественно, упоминалось и ваше имя. – И что она обо мне говорила? – Если я вам скажу, у вас появятся всякие мысли. А вам и так есть о чем размышлять. Он озадаченно посмотрел на меня. Несмотря на мои скудные знания о мужчинах, я все-таки знаю, что все они падки на лесть. Им надо тешить свое эго. Когда муж приходит с работы домой, жене всегда нужно ему говорить, что он у нее самый умный и самый красивый. Это наш женский долг, и те, кто им пренебрегает, так и сидят в старых девах, как я. – Если хотите знать, она сказала, что вы гений, – произнесла я таким тоном, что сразу было понятно: сама я не согласна с таким заявлением. Бретуэйт не сумел скрыть довольную улыбку. – Как вы сами заметили, – добавила я, – у нее слишком буйная фантазия. – Даже в самых тяжелых психопатических случаях у пациентов бывают моменты просветления, – сказал он. – И больше вы ни о чем не говорили? – Кстати, да. Говорили. Он вопросительно посмотрел на меня. – О самоубийстве, – сказала я. Он повторил это слово почти одобрительным тоном. – И как вы пришли к такой сложной теме? Когда в парке случайно встречаются две молодые женщины, они обычно не говорят о подобных вещах. – Возможно, мы находились под вашим влиянием, – сказала я. Он промолчал. Я поднесла сигарету к губам, глубоко затянулась и медленно выдохнула дым. Я впервые почувствовала, что мне удалось пробудить в нем интерес. – И уж если мы заговорили об этом сейчас, – сказала я, – я должна вам признаться, что в последнее время меня все чаще и чаще посещают мысли о суициде. Мне самой очень понравилась эта фраза, но Бретуэйт, кажется, не впечатлился ни элегантностью формулировки, ни смыслом сказанного. – Если вы все-таки соберетесь покончить с собой, – сказал он, – не забудьте заранее сообщить Дейзи об отмене приема. Как я поняла, он шутил. Но я все равно хмуро уставилась на свои руки, всем своим видом изображая обиду. – Вы смеетесь и не принимаете меня всерьез, – очень тихо произнесла я. – Ни в коем случае, – ответил он. – Уверяю вас, ничто не бесит меня сильнее, чем сорванный прием. – Он расправил плечи и сделал серьезное лицо. Уперся локтями в колени и сложил руки домиком, прижав кончики указательных пальцев к бороздке над верхней губой. Он спросил, как давно у меня появились такие мысли. Я настороженно подняла глаза, все еще не уверенная, что он надо мной не смеется. – Уже несколько месяцев, – сказала я. – Может быть, дольше. Иногда я стою на берегу Темзы и размышляю, почему бы мне просто не броситься в воду. – И что вам мешает? – В каком смысле? – Что вам мешает? – повторил Бретуэйт. – У многих людей время от времени появляются мысли о самоубийстве. Видит бог, у меня тоже. Но в подавляющем большинстве люди все-таки не кончают с собой. Что-то их останавливает. Вот я и спрашиваю, что останавливает вас? Я посмотрела на него. – Наверное, я еще не продумала все хорошенько. – То есть вы продолжаете жизнь исключительно из-за отсутствия четкого плана? – Нет, дело не в этом. Просто мне кажется, что я могу пожалеть о сделанном. Что если я брошусь в реку, то могу передумать уже в воде, но тогда будет поздно. – Значит, это ваш выбранный метод? Утопиться в реке. Кстати, метод не самый надежный. Вдруг как раз в это время мимо пройдет молодой человек, который геройски нырнет вас спасать. Или у вас у самой сработает инстинкт выживания, и вы доплывете до берега. – Я не умею плавать, – раздраженно ответила я. (Сама мысль о том, чтобы погрузиться в большую массу воды, всегда казалась мне совершенно противоестественной.) – Тем не менее, – продолжал он, – не для вас газовая духовка и горсть таблеток. Не для вас петля или пуля. Хотя пускать пулю в висок – это, конечно, мужские игры. Да и повеситься надо умеючи. Даже если все сделаешь правильно, зрелище все равно неприятное. Если неправильно, то лишь зря изгадишь ковер. В любом случае не самый эстетичный способ уйти. – Вы забыли упомянуть поезда. У меня по спине пробежал холодок при одном только воспоминании об эстакаде над железной дорогой, по которой я прошла чуть больше часа назад. – Да, конечно! – воскликнул Бретуэйт. – Можно же броситься под поезд. Отличный, проверенный временем способ. Спасибо Анне Карениной. Почти нет шансов, что что-то может пойти не так, и уж точно нет времени передумать. Однако в Лондоне много железных дорог, а вы пока не торопитесь бросаться под поезд. – Не тороплюсь. Но когда я стою на платформе, то каждый раз думаю, как легко было бы все закончить. Бретуэйт слегка фыркнул, как будто я высказала очень даже разумную мысль. – Вам не приходило в голову, что все остальные, стоящие на платформе, думают о том же самом? – Нет, – сказала я. – Они вряд ли думают о том же самом. – Еще как думают! Все до единого. – Однако никто не бросается под поезд. – Да, никто не бросается, – произнес он очень тихо. Впервые за все время нашего знакомства он, кажется, растерялся и не знал, что сказать. Я пожала плечами: – Наверное, у них есть причины жить дальше. – Например? – Я не знаю. Муж. Дети. Работа. – У вас есть работа, – заметил он. – Совершенно дурацкая работа. С которой справится и шимпанзе. – А ваш отец? Я снова пожала плечами. – Мне иногда кажется, что для него было бы большим облегчением, если бы меня не было рядом. – В таком случае действительно странно, что вы еще не покончили с собой. На минуту воцарилось молчание. Мне было слышно, как тяжелые капли дождя стучат в оконные стекла. Я не взяла с собой зонтик и теперь рисковала промокнуть. Человека, который решился покончить с собой, вряд ли сильно волнует, промокнет он или нет. В тот день, когда Вероника покончила с собой, шел дождь. Я не думаю, что она беспокоилась о том, что испортит пальто. Бретуэйт молча за мной наблюдал. Наблюдал с настороженным любопытством, как будто я была экспонатом в цирке уродов. Может быть, он действительно думал, что я сумасшедшая. Может быть, я и вправду слегка не в себе. Осмелюсь предположить, что сумасшедшие не осознают своего сумасшествия, поэтому невозможно знать наверняка, сумасшедший ты или нет. Эта мысль меня позабавила. Быть сумасшедшей весело и приятно. Можно делать, что хочешь, и никто не обидится. Сумасшедшим многое сходит с рук. Бретуэйт заложил руки за голову и сцепил пальцы в замок. – Знаете что, Ребекка, – сказал он. – Ваше решение – это ваше решение. Я не могу вас отговаривать. Если вам хочется покончить с собой, то вперед. Это не мое дело. Лично я ничего не теряю кроме ваших пяти гиней в неделю. Но вот в чем загвоздка: я не верю, что вы говорите о самоубийстве всерьез. Я возразила, что очень даже всерьез. Он сморщил лоб и покачал головой. – Я вам не верю. Вы так старательно изображаете из себя искушенную женщину, что-то рассказываете о себе, но тем самым вы лишь отвлекаете внимание от себя. Все, что вы говорите и делаете, – это лишь маскировка. Вы явно что-то скрываете. Причем даже не от меня, а от себя самой. Вы погребены под лавиной притворства. Ваша манера одеваться – притворство. Все, что вы говорите, – притворство. Даже то, как вы держите сигарету. Вы притворщица. Я опустила глаза, как будто он меня оскорбил. Хотя он оскорбил не меня, а Ребекку. – Может быть, – сказала я. – Хорошо, – сказал он. – Мы все притворщики. Вы притворщица, я притворщик. Разница в том, что я признаю: я – притворщик. Вы стали бы гораздо счастливее, если бы тоже признали правду.