А потом произошло кое-что еще. Однажды вечером за столом я обернулась в ту сторону, где обычно сидела сестра. Я собиралась задать ей вопрос и так и застыла с открытым ртом. Впервые я окончательно осознала, что ее больше нет и не будет. Теперь ее смерть представилась мне в новом свете. В мире образовалась дыра, пустота на том месте, где раньше была Вероника. Исчезла не только физическая оболочка, но и все содержимое ее ума. Вопрос, который я собиралась задать, уже навсегда останется без ответа. Все ее знания, все накопленные воспоминания, все будущие мысли и действия – все ушло безвозвратно. Лишившись ее навсегда, мир как будто уменьшился. Из моего горла вырвался горестный всхлип. Я пыталась его удержать, но не смогла. Я замаскировала его под приступ кашля и бросилась прочь из комнаты. Я пришла к доктору Бретуэйту в четвертый раз, и Дейзи жестом пригласила меня присесть. Соболиная шуба мисс Кеплер висела на вешалке у двери. Я была рада, что привычный порядок восстановился. Когда я уселась, мне вдруг пришло в голову, что Вероника, наверное, сидела на этом же стуле в ожидании, когда Дейзи скажет, что уже можно идти в кабинет. Сидела с прямой спиной, сложив руки на плотно прижатых друг к другу коленях, как сейчас сижу я. Впрочем, я сомневаюсь, что Вероника заметила бы оторванный кусочек обоев над столом Дейзи. Вряд ли он беспокоил бы ее так же, как беспокоит меня. И ей уж точно не пришло бы в голову похвалить кардиган Дейзи. Кардиган Дейзи ее нисколько не трогал. Вероника была человеком здравомыслящим и практичным. Она никогда не гналась за модой. Носила плохо сидящие юбки, неуклюжие туфли, а иногда и твидовые брюки мужского фасона. Иногда мне казалось, что она предпочла бы родиться мужчиной. Я бы не удивилась, если бы выяснилось, что Вероника курила трубку. Дейзи была непривычно сосредоточена на работе. Видимо, после того, как нас застали за разговором на прошлой неделе, ей хотелось заранее отбить у меня все желание вступать с ней в беседу. Возможно, Бретуэйт устроил ей выговор. Я попыталась представить, какое ей было назначено наказание. Тем не менее у меня вдруг появилась идея. Зная, что если я буду раздумывать слишком долго, то найду сотню причин, чтобы не исполнить свой замысел, я сразу же перешла к действиям и обратилась к Дейзи: – Я хотела спросить, вы, случайно, не помните одну из бывших клиенток доктора Бретуэйта? Ее звали Вероника. Я небрежно повела рукой, чтобы показать, что это просто случайная мысль и меня не особенно интересует ответ. Дейзи посмотрела на меня. Быстро указала глазами на дверь кабинета. Сморщила лоб и втянула голову в плечи. – Вы сами знаете, что мне нельзя обсуждать с вами других посетителей, – хмуро проговорила она. Теперь она уже не казалась приветливой и дружелюбной. – Просто мне любопытно, помните вы ее или нет. – Совершенно не важно, помню я ее или нет. – Она произнесла эти слова громким шепотом. – Вы не должны задавать мне такие вопросы. Она снова принялась печатать, нарочно стараясь стучать по клавишам как можно громче. Я описала ей Веронику. – Доктор Бретуэйт даже писал о ней в одной из своих книг, – сказала я сквозь грохот клавиш. – Он назвал ее Дороти. Я всегда думала, что это имя ей очень подходит. Мне показалось, что в глазах Дейзи мелькнуло что-то похожее на узнавание. Она прекратила печатать и посмотрела на меня. – Я не читала ни одной его книги. У меня сложилось впечатление, что она испугалась. – В каком-то смысле я прихожу сюда из-за нее, – сказала я. – Меня не касаются ваши причины. – Ее щеки стали пунцовыми. Дверь кабинета открылась. В приемную вышла мисс Кеплер. Она была сама на себя не похожа. Ее лицо горело, потекшая тушь размазалась по щекам. Волосы растрепались. Когда Дейзи подавала ей шубу, она рассеянно убрала за ухо прядку, упавшую на глаза. Она скользнула по мне пустым взглядом, словно видела впервые. Меня это задело, но, поскольку у нее наверняка были причины для такого загадочного поведения, я решила молчать просто из солидарности. Как только она ушла, в дверях кабинета возник Бретуэйт. Все это напоминало плохую комедию с элементами фарса из жизни провинциальной аристократии, поставленную в любительском драмкружке. Хотя Бретуэйт не отличается особенной статью, он был подобен маленькой стране, чья империя простирается далеко за пределы ее границ. Он как будто заполнил собой весь дверной проем. Он посмотрел на меня, но не поздоровался, даже не улыбнулся, и я испугалась, что он слышал мой разговор с секретаршей. Он сказал Дейзи, что спустится вниз на пару минут, и ушел. Мне было слышно, как он спускался по лестнице. Видимо, опасаясь дальнейших расспросов, Дейзи предложила мне пройти в кабинет. Я закрыла за собой дверь и оглядела комнату. Было необычно оказаться здесь в одиночестве. Несмотря на разрешение войти, я чувствовала себя непрошеной гостьей. Я подошла к диванчику у окна и сняла перчатки. Мой взгляд упал на картотечный шкафчик рядом с письменным столом. Какие тайны скрываются в этих ящичках! Как обычно, один из ящиков в верхнем ряду был выдвинут почти наполовину. Я покосилась на дверь. Бретуэйт говорил, что пробудет внизу пару минут. Прошло уже секунд тридцать. Я поставила сумку на пол. По спине пробежал холодок. Достанет ли у меня смелости? Я сказала себе, что уже хватит раздумывать. Надо действовать. Промедление смерти подобно. Я прошла через комнату. Четыре шага, пять, шесть. Я заглянула в открытый ящик. Там не было карточек, аккуратно расставленных по алфавиту. Просто лежала стопка тетрадей. Я напрягла слух – не послышатся ли снаружи шаги – и открыла верхнюю тетрадь. На первой странице были написаны только инициалы «СК». Я предположила, что «К» значит «Кеплер». Сердце глухо стучало в груди. Я перевернула страницу. Почерк Бретуэйта был неразборчивым и корявым. Я даже подумала, что это какой-то специальный шифр; что мысли, которые он излагал, были настолько провокационными, что их требовалось зашифровывать. В любом случае для меня его записи были бессмысленными, как китайские иероглифы. И все-таки где-то в этом шкафу хранилась тетрадь, посвященная Веронике. Если мне удастся ее стащить, позже я найду способ расшифровать эти записи. Я сходила за сумкой, чтобы сразу спрятать в нее нужную мне тетрадь. Я принялась просматривать все тетради в открытом ящике и только потом сообразила, что Вероника ходила к Бретуэйту почти два года назад. Вряд ли он будет держать в верхнем ящике относящиеся к ней материалы. Я открыла второй сверху ящик и стала быстро пролистывать каждую тетрадь в поисках Вероникиных инициалов или каких-то других подсказок. Прошло еще несколько минут. Я помедлила и прислушалась. Все было тихо. Я решила открыть еще пять тетрадей и вернуться к диванчику. Я уже взяла в руки первую из пяти, и тут у меня за спиной хлопнула дверь. Я уронила тетрадку обратно в ящик и медленно обернулась. На пороге стоял Бретуэйт и разминал руки, как душитель, готовящийся совершить свое черное дело. Его лицо оставалось бесстрастным. Я чуть попятилась, открытый ящик врезался мне в спину. Бретуэйт медленно прошел через комнату, встал почти вплотную ко мне и оперся на картотечный шкафчик, так что я оказалась запертой в кольце его рук. – И что вы тут делали? – спросил он очень тихо. – Ничего, – жалобно пискнула я. От этого писка скривилась бы даже мышь. – Из ничего не выйдет ничего. Так объяснись [23], – произнес он сердитым, отрывистым голосом. Его губы оказались на уровне моего лба. У него изо рта пахло спиртным. – Мне было любопытно, какая у вас система каталогизации, – сказала я. – В агентстве у мистера Браунли я храню документы и в алфавитном, и в хронологическом порядке, но я вижу, что вы… – Я умолкла на полуслове, запоздало сообразив, что несу полный бред. – Опомнись и исправь ответ, чтоб после не жалеть об этом[24], – сказал Бретуэйт. Он дышал хрипло и тяжело. Потом взял меня под подбородок левой рукой и запрокинул мне голову, вынуждая смотреть ему прямо в глаза. Он медленно облизнул свои пухлые губы. Нежно положил пальцы на мое беззащитное горло. У меня внутри все оборвалось. – Так что же? Я судорожно сглотнула. Его рука, лежащая на моей шее, источала тепло, и при других обстоятельствах это было бы даже приятно. – Мне было любопытно, что вы пишете обо мне, – сказала я. Он убрал руку с моего горла и почесал подбородок в присущей ему мерзкой манере. Его правая рука легла мне на плечо, как тяжелый шмат мяса. – Но вы же знаете, что сделало любопытство? – Сгубило кошку, – послушно ответила я. – И мы не хотим, чтобы с вами произошло что-то подобное? – Нет, не хотим. Он отпустил мое плечо и сделал полшага назад. Я поспешила занять свое место на диванчике у окна. – Извините, – сказала я, покаянно опустив голову. – Я знаю, что нельзя рыться без спросу в чужих шкафах. Бретуэйт стоял, прислонившись к картотечному шкафчику. Я заметила, что у него расстегнута ширинка (он был в тех же самых бесформенных вельветовых брюках, что и на прошлой неделе), но сейчас было явно не самое подходящее время, чтобы делать ему замечание. Я напомнила себе, что я – вовсе не я, а Ребекка Смитт, и попыталась успокоиться. Я потянулась за сумочкой, чтобы взять сигареты, но моя сумка осталась у шкафчика. Еще никогда я жизни я не ощущала такой острой потребности в никотине. – И что же, по вашему мнению, я мог о вас написать? – спросил Бретуэйт. – Я не знаю. Поэтому я и хотела взглянуть. – Я и так вам скажу. Ничего. – Ничего? – повторила я эхом. – Ни единого слова. – Кажется, он был ужасно доволен собой. – И я скажу почему. Потому что писать совершенно не о чем. Я еще не встречал таких пустых, лживых людей. Я уже начинаю думать, что вы не та, за кого пытаетесь себя выдать. – Я сама часто об этом думаю, – отозвалась Ребекка, довольно ловко, как мне показалось. (Она гораздо умнее меня; иногда у меня возникает мысль, что, может быть, стоит полностью передать ей бразды правления.) – Вы стараетесь показаться опытной и искушенной, но все это – сплошное притворство. Вы пытаетесь расспрашивать Дейзи у меня за спиной. А теперь мисс Кеплер говорит, что на прошлой неделе вы подкараулили ее в парке. Кажется, против меня объединяется целая армия женщин. – Подкараулила? – растерянно переспросила я. Мне стало обидно, что мисс Кеплер так отозвалась о нашей встрече. Бретуэйт оторвался от картотечного шкафчика, подтащил стул к диванчику и уселся на него верхом, прямо напротив меня. Его расстегнутая ширинка зияла, как раззявленный рот ошарашенного подростка. Я поднялась и забрала свою сумку. Закурив сигарету, я почувствовала, что ко мне возвращается присутствие духа. Ничто не раздражает сильнее, чем неутоленное желание, вот почему я стараюсь по мере возможности ничего не хотеть. Когда у тебя есть желания, ты живешь в состоянии вечной жажды. Сюда не относится пристрастие к курению. Курение можно держать под контролем: терпеть, сколько возможно, позволяя желанию медленно нарастать, а потом устроить себе разрядку одной затяжкой. – Уж не знаю, что там у вас было, – продолжал Бретуэйт. – Но если принять во внимание ваше притворство, и попытки втереться в доверие к Дейзи, и то, что вы роетесь в моих бумагах… Вы наверняка замышляете что-то против меня. – Я ничего не замышляю. Он вдруг рассмеялся. – Вы журналистка? – Журналистка? Боже правый, конечно, нет! Меня действительно обескуражило это предположение. – Вы не первая, кто пытается что-то вынюхать, – сказал он. – Уверяю вас, я никакая не журналистка. – Тогда кто же вы, мисс Смитт? – Я никто и ничто. Просто Ребекка, – ответила я. Он молчал. Я почувствовала себя чуть смелее и добавила: – И я вовсе не подкарауливала мисс Кеплер. Мы случайно встретились в парке. – Она сказала, вы за ней следили. – После сеанса мне надо было пройтись и проветрить голову. Откуда мне было знать, что она тоже гуляет в парке? Бретуэйт поджал губы. Кажется, мой аргумент показался ему убедительным. – Но вы с ней говорили? – Да, говорили. Я ее видела в приемной и знала в лицо. Было бы невежливо не поздороваться. – То есть вы поздоровались и ничего больше? – Он принялся растирать пальцами виски. У меня было чувство, что меня подвергают допросу. Так я ему и сказала. – У мисс Кеплер, скажем так, слишком буйная фантазия, – сказал он.