— Возьмите... Девочка привыкла к инструменту, к его звучанию. От этого многое зависит. Я думаю, что у профессора есть скрипки не менее чудесные, но даст ли он их Наташе? И звук у них будет другой. Мне кажется, по нежности звука этой скрипке нет равных! — Он печально улыбнулся. — Делал ее почти триста лет тому назад итальянский мастер из Кремоны Лаурентис Сториони... Возьмите, девочка должна играть у специалиста именно на этой скрипке, а не на другой. — Это же драгоценность! Нет, нет, спасибо огромное, — запротестовала Елена Викторовна. — Мы побоимся везти ее в электричке туда и обратно. А вдруг что-то случится? Старик вздохнул. — Да поймите же, это живое создание, это инструмент с душой, с голосом, он сделан не для того, чтобы лежать на комоде... И ничего не случится, уверяю вас, уверяю. Наташа впервые оказалась в Москве. В другой раз эта долгожданная встреча взволновала бы ее, обрадовала, но сейчас... Наташа так нервничала перед встречей с профессором Дашкевичем, что почти и не видела города, все слилось в какой-то туманный и общий силуэт, хотя день был ясный, солнечный. Запомнила козырек крыльца над тротуаром, широкие ступени лестницы, зеркала в бесшумном лифте, дверь, обитую черной кожей, бронзовую табличку с именем профессора на двери, огромные светлые окна в просторных комнатах. Рояль, на стенах скрипки, множество скрипок, смычки, пюпитры для нот. Когда тебе одиннадцать лет, все люди, которым за сорок, кажутся стариками. Но все же профессор показался Наташе слишком молодым: ни бороды, ни усов, а ей представлялось, что к званию профессор — это как бы обязательное приложение. Он окинул быстрым взглядом Наташу и сказал: — Отдохни, отдышись! Наташа открыла замки футляра и вынула скрипку. Профессор, увидев инструмент, чуть прищурился и уже не сводил с него глаз. Если бы Наташа была способна что-либо видеть, когда начинала играть, она заметила бы, как в его глазах погасла ирония, как ее сменили сначала удивление, а затем какое-то беспокойство. Профессор следил за каждым ее новым тактом, опасаясь, что она ошибется, сфальшивит. ...Наташа опустила смычок. Профессор обратился к Елене Викторовне: — Я увидел в руках вашей дочери скрипку Лаурентиса Сториони и испугался! Иногда лишь обладание таким инструментом возбуждает у родителей необоснованные надежды, что их ребенок может стать скрипачом. Мои опасения рассеяны! Ваша дочь бесспорно одарена. У кого и где она училась? — У сельского священника! — Хм! Какие только неожиданности не подбрасывает нам жизнь! Священник! М-мда, подумайте только, сельский священник! — Он сказал, что Наташа первая его ученица. — Ну, он отлично справился, вернее сказать, они вдвоем справились с первыми задачами. Если вы хотели спросить меня, стоит ли вашей дочери учиться, мой ответ таков: не только стоит, но необходимо! Не-об-хо-ди-мо! Девочка — мало сказать — способная. Елена Викторовна решилась. Она перебралась в областной центр. Наташа поступила в музыкальную школу и каждую неделю ездила в Москву, к профессору на занятия. Незаметно пробежали школьные годы, после десятилетки Наташа поступила в консерваторию. И первое, что она сделала, написала благодарственное письмо Теремецкому. Тут же пришел ответ с поздравлением и глубочайшей просьбой повидаться с ним. Наташа собралась к Теремецкому, но ее и Елену Викторовну позвали в правление колхоза. В кабинете у председателя сидел Теремецкий, председатель явно чувствовал себя стесненно. Председатель колхоза — человек веселый. Без шутки фразы не скажет, а тут начал скованно, видимо, сильно его стесняло присутствие священника. — Собрались мы сегодня, друзья мои, по несколько необычному поводу! Он окинул взглядом собравшихся и откашлялся. — Мы с радостью поздравим Наташу Снегиреву с поступлением в Московскую консерваторию... Это большая радость и для нас. Она здесь родилась, и, если ей суждено прославить родной край, во всем мире будут знать, что есть на русской земле село Брединка. А сегодня мы должны поблагодарить ее первого учителя. Теремецкий наклонился и извлек из-под стола знакомый Наташе футляр красного дерева. Поставил его на стол, щелкнул застежками и открыл. У Наташи замерло сердце, как в крутом падении, она почувствовала, что вот-вот брызнут из глаз слезы. Догадалась, не веря еще, что это возможно. Председатель таинственно улыбался. — Я хотел бы, — начал старик едва слышно. — Я хотел бы... — Он передохнул и повторил: — Я хотел бы тут торжественно подарить эту скрипку моей ученице. Уверен, что она станет гордостью России. Возьмите, Наташа! — Наташа, это слишком дорогой подарок! — воскликнула Елена Викторовна. — Ой, да как же, это ведь не шутка, это ведь целое состояние! Разве можно такие подарки? Девочке? Старик протестующе поднял руку. На дне футляра лежал конверт с надписью: «Наталье Алексеевне Снегиревой». Наташа поспешила прочесть: «Дорогая Наташа! Мне не хотелось бы выглядеть смешным в чьих-либо глазах, особенно в Ваших. Только надежда на Ваш милый нрав побудила меня оставить Вам нечто подобное завещанию. Тот, кто родится на свет не с пустой душою, всю жизнь надеется оставить след в людской памяти. Не всегда эти надежды сбываются. Для того чтобы на камне запечатлелись скрижали, нужна сила каменотеса, а каменотес должен иметь еще и воображение. В пустоту канула бы моя жизнь, если бы не случай... Случай ли? Наверное, не случай, а Судьба... «Семь тысяч лет (если верить хронографам), — восклицал Карамзин, — чудесит она в мире и никому еще не изъяснила чудес своих». Думал ли я, выходя из Духовной семинарии, что закончу свою жизнь, возжигая угасающие свечи древней и простой для нашего сложного века Веры, я мучился долгими и беззвучными ночами, что жизнь прожита напрасно. И вот однажды июньским днем Судьба подвела Вас за руку к моему дому... И если моя протянутая навстречу рука помогла и поможет Вам раскрыть людям свою душу, не зря прожита и моя жизнь. Скрипку, которую я Вам вручаю, изготовил великий мастер из Кремоны: средства на ее приобретение дал труд русских крепостных. Появилась она в России стараниями русского князя из древнего рода Святославичей. Родоначальником не затерявшейся в веках этой ветви был Михаил, князь Черниговский, причисленный церковью к лику святых за противостояние унижению от ордынского хана и принятую мученическую смерть. У последнего князя этой рюриковской ветви родилась дочь. Единственная — и горбунья. О, какое злосчастие! Что могло бы утешить несчастную? Открылась у нее любовь к музыке, а полюбилась превыше всякой другой — игра на скрипке. Отец привез ей из Италии скрипку нежнейшего голоса. Не будь девочка-горбунья княжной, она нашла бы утешение в музыке, доставила радость своей скрипкой многим людям, но княжна не могла стать актрисой и ушла в монастырь. Господи! Как же она играла! Пело исстрадавшееся сердце, стонала душа, стосковавшаяся в стеснительности и горе. Когда пришел конец монастырям, княжна была уже игуменьей. Она призвала к себе доверенных лиц. Среди них оказался и я. Раздав монахиням драгоценную утварь и вручив им древние образа, она сказала: «Чудотворные образа — это наследие поколений. Сберегите их для того дня, когда будет возрожден монастырь». Мне она доверила скрипку: «Ныне монастырь разрушат, когда же придет час и вернется к людям вера, продай эту скрипку, и так явятся средства вновь построить монастырь...» Княжны давно не стало. Пресеклись смертью ожидания монахинь. Осталась скрипка. Для чего? Для восстановления разрушенной Веры? Когда-то Вера нужна была, дабы пробуждать в человеке, едва вышедшем из дикости и младенчества, чувства добрые. И всегда рядом с Верой, в иные времена и враждуя с ней, шло искусство. Пусть отзовутся в прекрасных звуках Вашей скрипки русская доброта, чистота звенящих родников, тихая песня березовых рощ, шепот и рокот Оки, звонкий переговор сосновых боров и журавлиные клики». ...Долгушин как завороженный слушал рассказ Наташи, пока наконец не спохватился: — Замучил я вас. Давайте быстренько отвечайте: почему ехали в электричке в столь поздний час? Как оказались свидетельницей драки? Наташа потупилась: — Я даю уроки музыки одной девочке. Ее родители пригласили меня в гости на дачу. Там и познакомилась с Максимом. Он тоже студент. — А фамилия как его? — Честно говоря, не знаю... ...В этот вечер на подмосковной даче собрались молодые люди, в основном студенты. Среди них выделялся высокий брюнет, изысканно одетый. Это и был Максим. Он по праву считался душой курса — затейник, выдумщик всяких интересных забав, непременный участник самодеятельности, особенно музыкальной. Организовал джаз, занял первое место на шахматном турнире в институте и еще в каком-то студенческом матче. Однокурсники не могли вообразить себе без него ни одного праздничного вечера. И сейчас он был в центре внимания, сыпал шутками и каламбурами, здорово танцевал. Выйдя в соседнюю комнату, он увидел Наташу. Максим чутко воспринимал красоту. Наташа ему понравилась. Он сразу понял, что тут нужна деликатность, что обычные его шуточки не будут иметь привычного успеха, и он только уронит себя в ее глазах. — Разрешите представиться? Максим. — Наташа. — Скучаете? — Нет, я жду, когда найдется попутчик до станции. Одной уже страшновато. Поздно ведь. ...Неслышно падал пушистый снег, одевая бесчисленными блестками ветви старых елей, тропка едва угадывалась. Шагов не слышно. За заборами тоскливо взлаивали собаки, редко, незлобно. Миновали темный лес, крутой подъем к станции, и вот они на платформе. Пассажиров мало, всего три пары. Максим и Наташа сели в пустой вагон. Неожиданно вошли два подвыпивших молодца. Один из них уставился помутневшими глазами на Наташу. Он хотел что-то сказать, но не смог, получилось какое-то мычание. Собрав силы, сосредоточившись, он окликнул: — Серега, глянь! Тот, кого звали Серегой, оглянулся, и его губы расплылись в длинной, глупой улыбке. Они подошли, опустились на скамейку напротив Максима и Наташи. — Ай да лапушка! Бросай своего хахаля! Идем с нами! — Пошли вон! — крикнул Максим, не подумав о том, что за этим последует. Тот, кого назвали Серегой, встал и столкнул его со скамейки. Максим вскочил и с силой дернул хулигана за руку. — А-а! — раздался возглас второго. Он вмиг оказался рядом. В руке — нож. Максим вспрыгнул на соседнюю скамейку и тычком, неумело, ударил нападающего ногой в грудь. Не так-то сильно и ударил, не подозревая, разумеется, что случайно попал в одно из самых уязвимых мест. Парень осел, не издав ни звука. — Ты! — раздался вопль Сереги. Максим спрыгнул со скамейки и в ярости вцепился обеими руками ему в горло. Сергей пытался вырваться и тянул Максима за собой к двери, но, видимо, ослабел, стал задыхаться и беспорядочно размахивал рукой с ножом. Наташа бросилась за помощью. Остальное Долгушин видел... В душе он сразу встал на сторону Наташиного спутника — хулиганы в электричках всем достаточно досаждали, чтобы их так возненавидеть, но есть нормы, есть закон! Он пригласил Максима Габера и поинтересовался, достаточно ли хорошо тот себя чувствует, чтобы давать показания.