Харви, отлично зная, что хозяин ворчит понарошку, еще больше разошелся и с громким задорным лаем умчался вперед, туда, где улочка заканчивалась оврагом, заросшим краснотальником. Через минуту-другую раздался надрывно-тревожный собачий лай. Было ясно: внизу что-то произошло. Неуклюже спустившись в овраг, хозяин увидел припорошенное снегом человеческое тело. Подошел ближе — женщина. Пес принялся лизать ее окровавленное лицо. Стало быть — жива! Не раздумывая скинув полушубок, хозяин укрыл женщину и побежал за помощью. Однако прошел, по крайней мере, час, пока удалось известить милицию. На место происшествия выехала оперативная группа во главе с дежурным следователем прокуратуры. Пострадавшая была взята машиной «скорой помощи». У девушки оказалось ножевое ранение в спину и множественные порезы рук и лица. Осмотр оврага, где была найдена пострадавшая, сначала не дал ключа к раскрытию преступления, поскольку выпал обильный снег. Похоже, что в овраг, до появления там собаки и ее хозяина, никто не спускался. По кромке обрыва пролегала пешеходная дорожка, ее тоже замело, правда не сильно. Удалось разглядеть, что до метели по дорожке проехали нагруженные сани. На обрыве след саней прерывался. Можно было предположить, что женщину привезли откуда-то, сбросили в овраг, а сани обратно унесли на руках. Явно заранее обдуманное сокрытие следов преступления. Осмотр близлежащих дач ничего не дал. Установили: пострадавшую зовут Валентиной Чернышевой, она студентка. Ее родители утром того же дня заявили в милицию, что их дочь не вернулась домой. Из рассказа выяснилось, что обычно дочь после лекций и занятий в читальном зале возвращалась электричкой 23.15. В Наро-Фоминск, где Валентину встречали отец или брат, она прибывала в 24.20. Почему, зачем девушка сошла на другой станции в такое позднее время, никто из ее родных и знакомых не знал и предположить не мог. Следователем по делу Валентины Чернышевой районная прокуратура назначила Татьяну Ивановну Ломакову. Ломакова еще раз съездила на место происшествия, побывала в овраге, обошла его по пешеходной тропке. Поселок утопал в снегу, однако на некоторых дачах люди жили постоянно. Но, к сожалению, никто из них ничего не видел. Медицинская экспертиза установила, что на руках и на лице Чернышевой имелись порезы от осколков стекла. Можно было предположить, что порезы возникли, когда Чернышева выбросилась (или ее выбросили) из окна какой-то дачи. Характерные повреждения одежды потерпевшей наводили на мысль о попытке изнасилования. Татьяна Ивановна дала работникам РОВД поручение выяснить: не было ли в день происшествия разбито окно на какой-либо даче, не приобретались ли за это время в местных хозяйственных магазинах или на базе стройматериалов стекла, не нанимал ли кто местных стекольщиков вставлять окна? Была и вторая версия — электричка. Та, что отходит из Москвы в 23.15. По читательскому абонементу в институте, где училась Чернышева, не составило труда установить, что накануне она, как обычно, занималась в библиотеке до десяти вечера. Это подтверждали и читатели, знавшие ее, и работники библиотеки. Ломакова отправилась в линейное отделение милиции московского вокзала. Начальник отделения вызвал оперуполномоченного Долгушина. — Лейтенант Долгушин по вашему приказанию явился, — четко, по-военному отрапортовал, войдя в кабинет начальника, невысокий, кряжистый парень, с широким, слегка приплюснутым носом на круглом лице и ярко-голубыми глазами. — Вот товарищ следователь просил помочь, — сказал начальник и, сославшись на занятость, вышел из кабинета. Ломакова и Долгушин были ровесники. — Давно служите? — спросила она. — Полгода. — Долгушин застенчиво улыбнулся. — Как говорится, еще салага. — Я тоже, можно считать, салага! — сказала Ломакова и засмеялась. — В прошлом году университет окончила. Так что прошу помощи. — Чем могу служить? — став серьезным, насупил белесые брови Долгушин. Ломакова объяснила, что одной ей, вероятно, не разобраться, почему девушка сошла не на своей станции, кто ее зазвал в дачный поселок (в такой поздний час!), не было ли совершено на нее нападение в вагоне и не сопровождал ли ее кто-либо из Москвы? — Только бы вам, Петр Петрович, — сказала Ломакова, — не показалась ваша задача бессмысленной. У меня есть две версии: обе будто бы надежны, но в то же время шатки. Если экспертиза не ошиблась и порезы у Чернышевой от выбитого стекла — обязательно найдется дом, где было разбито окно. Как только мы его найдем, уверена, отыщем и преступников. Ну, а если стекло не оконное, а какое-нибудь другое? Разбитое стекло, стекло внутренней двери, да мало ли вариантов, сами знаете! Ваша задача сложнее: как установить, кто сопровождал в вагоне Чернышеву или кто ее встретил на остановке? Похоже, она просто неразрешима... — Не сказал бы! — возразил Долгушин. — Пострадавшая возвращалась всегда одним и тем же поездом... У каждого поезда есть свои постоянные пассажиры... Есть и у нас несколько примелькавшихся личностей! Будем искать... Долгушин взял с собой стажера и отправился рейсом 23.15 до Наро-Фоминска. Они прошли по вагонам, расспрашивая пассажиров, кто из них этим же поездом возвращался из Москвы 22 декабря. Таких нашлось немало. Долгушин записывал их адреса, успел кое о чем расспросить. Но каких-либо обнадеживающих показаний в этот вечер он не получил. Три раза кряду он проехал от Москвы до Наро-Фоминска. На третий день нашелся наро-фоминский житель, который возвращался 22 декабря той самой электричкой и по фотографии опознал Чернышеву. — Славная такая девчушка! Мы ехали с ней в одном вагоне. Я ее и раньше встречал в электричке, потому и обратил на нее внимание. Народу в вагоне было немного, человек десять, — рассказывал пассажир, — с Чернышевой ехали двое молодых людей. Думается, они были знакомы — вошли вместе и будто бы переговаривались... Она села у окна, рядом с ней сел один, другой — напротив. Когда они выходили, произошла какая-то заминка, словно она не хотела выходить, а ее уговаривали. Молодые люди поднялись раньше, один из них наклонился над ней, потом поднялась и она. Она оглянулась. Мне не понравился ее взгляд. Эх, если бы я знал тогда! Казалось, она была испугана. Но девушка отвернулась и пошла к выходу. По-моему, парень взял ее под руку... Я их видел в окно, идущих по платформе. Долгушин спросил свидетеля, узнает ли он молодых людей по фотографии. Тот ответил неуверенно: не очень-то к ним приглядывался. Но тут вдруг его словно осенило. Он вспомнил, что тем же поездом возвращался из Москвы еще один житель Наро-Фоминска. Они даже слегка знакомы, ибо частенько оказывались в этот поздний час попутчиками. Здоровались, иногда беседовали. Но вот ни имени, ни адреса не знает. Долгушин предложил свидетелю пройти по всему составу, в надежде увидеть этого человека. Нет, на этот раз в поезде его не оказалось. Условились, что ежедневно Долгушин будет приходить к рейсу 23.15 и ждать нарофоминца у последнего вагона. Уже было далеко за полночь, когда Долгушин со стажером возвращались в Москву. Неожиданно в дверях их вагона показалась испуганная девушка: — Милиция! Там человека убивают! Не раздумывая, они бросились на помощь. В соседнем вагоне на полу корчится от боли какой-то парень в щегольской куртке, а рядом, в яростной схватке, сцепились двое, в руке у одного из них холодно поблескивало лезвие финки. Секунды понадобились Долгушину и его напарнику, чтобы разоружить и утихомирить дерущихся. Все трое парней и девушка, оказавшаяся единственной свидетельницей, были доставлены в отделение. Долгушин вызвал свидетельницу. Она, нерешительно остановившись на пороге, внимательно поглядела в лицо Долгушину и неожиданно сказала: — Петр Петрович, это вы? Не узнаете меня? Он вгляделся и, узнав ее, заулыбался: — Наташа? Снегирева? Вот так встреча! — Узнали! — улыбнулась девушка. — А ведь лет семь прошло, как вы из Брединки уехали. Думала, не узнаете. Вы тогда десятый кончали, а я в четвертый перешла... — Что и говорить, изменилась ты здорово! — усмехнулся Долгушин, восхищенно оглядывая крупную, ясноглазую девушку с огромной, толщиной в руку, косой. — Уж больно хорошо ты на наших школьных концертах на скрипке играла. Не бросила? — Нет, учусь на первом курсе консерватории, — улыбнулась Наташа. — Как родители? — Папа умер, а мама по-прежнему работает врачом в нашей больнице, — тихо ответила Наташа. И начала рассказывать о себе... В школе ее считали «не от мира сего», какой-то странной. Еще в первом классе учительница пения поразилась безукоризненности ее музыкального слуха и порекомендовала матери, Елене Викторовне, обязательно учить девочку музыке. Сама Елена Викторовна в школьные годы училась игре на скрипке. Ничего особенного из этого не вышло, но дешевенькая, фабричной работы, скрипка сохранилась. — Если уж учиться музыке, пусть попробует на скрипке! — решила Елена Викторовна. Первые уроки она дала сама. Ее знаний оказалось достаточно, чтобы угадать, что у дочери более выражены способности к музыке, чем когда-то были у нее самой. В Брединке никто не играл на скрипке, а о том, чтобы зазвать учителя из столицы, и говорить было нечего. К счастью, вскоре выяснилось, что в соседнем селе, где находилась действующая церковь, священник довольно хорошо играл на скрипке. Не такое-то это простое дело обратиться с такой просьбой к сельскому священнику. Не смешно ли учить девочку музыке у попа, не смешно ли, по понятиям, которые существовали на селе, — учить музыке семилетнего ребенка, да еще на таком сложном и редком инструменте? Но мать видела, как загораются у девчушки глаза, когда она слушает музыку. Священник — Николай Федорович Теремецкий — выслушал Елену Викторовну с немалым удивлением. — Какой же я учитель музыки? На это нужны профессиональные навыки... Пришлось мне однажды руководить церковным хором. Но это нечто иное... И почему скрипка? — добавил он. — Есть инструменты проще. Скрипка — это что-то высшее в музыке, ее голос не предназначен для грубых и неясных звуков, для нынешних раздерганных ритмов. Скрипка — это почти орга́н. И даже сложнее органа. У хорошей скрипки поет не струна, поет дерево, солнце поет. — Я когда-то сама училась на скрипке. Но неудачно! Быть может, не одарена способностями, а быть может, оказалась ленива? Теремецкий провел своих неожиданных гостей в дом. Стены оклеены обоями, над тахтой ковер, в красном углу киот с потемневшими иконами. Еще был высокий пузатый комод, на котором лежал футляр со скрипкой. Сколько Теремецкому лет? Елена Викторовна не бралась определить. За семьдесят, конечно. Сухонький, он, казалось, остановился в своем старении на долгие годы. Старческие пальцы сохранили необыкновенную живость и нежность, ибо касаться струн, перебегать по ним нужно было не только быстро, но иногда и чуть заметным касанием. Он сыграл не простые вещи, нежные, тонкие, поэтические и печальные. Видимо, встреча с маленькой девочкой вызвала какие-то далекие воспоминания. Он изредка поглядывал на нее и заметил волнение в больших голубых глазенках. Кончив играть, он спросил у Наташи: — Тебе нравится? У девочки в глазах стояли слезы. — Ты почему плачешь? — спросил старик. — Мне жалко, что они умерли! — Кто умер? — Они... Старик некоторое время молча смотрел на девочку. — Ты хотела бы сама сыграть о НИХ? Девочка кивнула. Старик протянул ей скрипку, так непохожую на ту, на которой учила ее мать. Звучала она иначе, и мать не учила столь сложным пассажам. Казалось, не было никакой возможности у девочки воспроизвести, хотя бы в упрощенном варианте, мотив той вещи, которую исполнил старик. Смычок коснулся струн, несколько раз девочка пробежала пальцами по грифу и уловила мотив, повторив его незатейливо, упрощенно, но повторила. — Я не смогу стать учителем вашей дочери! — сказал Теремецкий. — Грешно возложить на себя такую ответственность. Я могу лишь дать ей первые уроки, пробудить у нее любовь к скрипке... Вам надо искать ей настоящего учителя. Для вас нет большей задачи в жизни! Старик скромничал. Для первых шагов в музыке он оказался превосходным учителем. Быть может, он что-то и знал о методике преподавания или постарался узнать, когда получил такую ученицу. Для возраста в семь, восемь, девять лет важно не испортить руку, не отвратить от скрипки и дать нужное направление для выработки вкуса. Со всеми этими тремя задачами старик справился. Когда Наташе исполнилось одиннадцать и она перешла в пятый класс, наступил момент решающего выбора. Продолжать любительские музыкальные уроки или целенаправленно готовиться к поступлению в консерваторию. ...И вот представился случай встретиться с профессором консерватории. Елена Викторовна относилась к предстоящей встрече спокойно. Наташа нервничала — она остро переживала любое испытание. Но больше всех волновался Теремецкий. Он напутствовал Наташу так, будто бы ему самому предстояло держать экзамен. Повторили все, что она должна будет исполнить завтра. Старик уложил скрипку в тяжелый красного дерева футляр и протянул его Елене Викторовне.