Отец прикинул в уме: — Около четырех[62]. В чемодане не унесешь, ручка оторвется. Значит, германцы каким-то образом организовали их доставку своему агенту. Такую сумму можно отследить, она слишком большая и по весу, и по номиналу, чтобы пройти незамеченной. — Вопросов все равно много, — не унимался Николай. — Например, а кто такой Лю-Цюнь-Хань? Лыков усмехнулся: — Думаешь, он существует? Вспомни, откуда ты узнал эту фамилию? От Забабахина. Который будто бы обнаружил записную книжку Присыпина с его предсмертными записями. Подделать две-три строчки, да еще зашифрованные, несложно. Нам и в голову не пришло провести графологическую экспертизу. Зато ее можно сделать сейчас. — А письмо из почтового ящика, которое перехватили в «черном кабинете»? В нем Лю-Цюнь-Хань докладывает английскому начальству, что приказ выполнен, Алкок убит! И просит придать скандалу международный масштаб. — Ловкий ход, очень ловкий, — признал Алексей Николаевич. — После него я фактически снял с Кузьмы Павловича все подозрения. Подтвердилась его теория, что лейтенант Алкок пал жертвой провокации собственных секретных служб. Форвардисты победили инактивистов. И если бы не Буффаленок с его донесением… — Но как могло появиться такое письмо? Ведь это же был настоящий канал британской разведки. Как узнал о нем японско-германский белый китаец? — Про письма, которые британские агенты пересылают через почтовые ящики сибирских поездов, Забабахин мог узнать от Жоркина. — Возражаю! — поднял руку Лыков-Нефедьев. — Ты сам исключил эту часть допроса из протокола. Подъесаул не мог там вычитать про письма. — Ну… там не мог. Но Жоркин сидел в семипалатинской тюрьме, полицмейстер заканчивал дознание по его делу. Вызывал на допросы. Меня к тому времени в городе уже не было, никто подъесаулу не мешал. И он вытащил из «ивана» историю с почтовыми ящиками. И позже использовал ее, чтобы отвести от себя подозрение: состряпал фальшивку от имени мифического Лю-Цюнь-Ханя и послал таким путем, зная, что цензоры по приказу контрразведки ее перехватят. — Но мало знать про ящики на вагонах сибирских поездов. Ведь внутри первого конверта лежал второй. Адресованный в московский филиал швейцарской фирмы «Локус». А «Локус» — условный адрес британских шпионов. Реальный, действующий. — Не знаю, что тебе на это ответить. Разве что Забабахин не двойной, а тройной агент. И использовал для провокации британскую сеть. Давай спросим у него. Николай все еще сомневался: — А что мы предъявим? Разговор, подслушанный кельнером в Циндао? — Для начала мы предложим подъесаулу задрать левую штанину. И посмотрим, потемнеют ли у него при этом глаза. Где он сейчас? — У себя в Семипалатинске. — Телеграфируй: «Вскрылись новые обстоятельства, приезжайте, как только сможете». Кузьма Павлович быстро примчится. А я тем временем вызову в Джаркент капитана Тришатного. Пора заканчивать эту историю. Скоро ты покинешь гауптвахту. А я вернусь домой. Глава 22. Слуга четырех господ В камере арестованного подпоручика Лыкова-Нефедьева состоялось совещание. Николай представил друг другу Забабахина с Тришатным. Полицмейстер был напряжен и на расспросы Алексея Николаевича отвечал рассеянно: много хлопот, служба нервная. Он же начал разговор: — Николай Алексеевич, что за новые обстоятельства? Я бросил все дела. Хотелось бы уже вечером отбыть: губернатор еле-еле отпустил. Лыков решил не откладывать в долгий ящик. Он встал, обошел стол и оказался перед шпионом. — Кузьма Павлович, поднимите, пожалуйста, левую штанину. — Это еще зачем? — недоуменно спросил тот, глядя на сыщика исподлобья. — Хочу убедиться, что у вас на икре имеется родимое пятно. Размером с… Договорить он не успел. Он сильного удара ногой в грудь Лыков отлетел в сторону. Дыхание у него перехватило, в глазах потемнело… Коллежский советник не успел увидеть движение противника. И даже не предполагал, что можно так ударить, не вставая со стула. Он вскочил уже через пару секунд, но диспозиция за это время переменилась. Белый китаец стоял посреди комнаты, собранный, с кулаками наготове. А капитан с подпоручиком валялись по углам. Увидев, что Алексей Николаевич снова на ногах, Забабахин ощерился: — Мало? Держи еще! Снова мелькнуло в воздухе, но Лыков был уже готов. Он отклонился на вершок, кулак противника пролетел мимо. Расстояния для замаха не оставалось, но сыщику этого и не требовалось. Он коротко махнул рукой, как кошка лапой. Подъесаул с грохотом полетел на пол, ударился головой о стол и затих. Алексей Николаевич стащил с его ноги сапог, задрал штанину и удовлетворенно крякнул: — Ну, что я говорил? Нет пятна. Офицеры поднялись, охая и потирая ушибленные места. Наклонились над лежащим противником. — Действительно, чисто, — подтвердил капитан. — Абсолютная улика. — Ну ты, папа, даешь, — с уважением заявил Лыков-Нефедьев. — Я ведь тоже пятаки ломаю. Думал, ты уже старый, пора тебя защищать. А вон как вышло. Полицмейстера усадили обратно на стул. Он быстро пришел в себя, оглядел стоявших над ним. — Ишь, слетелось воронье… — Может, его связать? — предложил Николай. — И руки, и ноги. Капитан потер скулу, где наливался большой синяк: — Пожалуй. Но сыщик обратился к арестованному: — Кузьма Павлович… Будем пока называть вас так. Вы ведь не станете смешить людей, бегать по Джаркенту в одном сапоге, драться с целым гарнизоном? Давайте поговорим спокойно. — А давайте, — согласился подъесаул. Он сохранял удивительное спокойствие. — Облегчите свою незавидную участь и расскажите все без утайки, — предложил Лыков. — Все? Ну, попробую. Компания заняла места за столом, подпоручик взялся за карандаш. Забабахин набрал побольше воздуха и начал: — Позвольте от Адама и Евы? Вас ведь интересует, откуда я такой взялся? Тогда так. Я родился в Кульдже в тысяча восемьсот восьмидесятом году в семье албазинца… — Как ваша настоящая фамилия? — сразу перебил его капитан. — Двести лет назад была Холостов. В Китае она трансформировалась в фамилию Хэ. — То есть вы признаете, что являетесь шпионом и находитесь здесь под чужим именем? — Признаю, — хладнокровно ответил арестованный. — Вы будете слушать или нет? Не перебивайте меня на каждом слове. Все узнаете, куда я теперь денусь? — Наводящие вопросы мы обязаны задавать, иначе ничего не поймем, — вступился за Тришатного сыщик. — Например, мне интересно, как вы сумели сохранить чисто русскую наружность? Другим албазинцам это не удалось. В восьмидесятом году в Кульдже стояли русские войска. Благодаря им улучшили свою кровь? — Господин Лыков, вы умнее, чем кажетесь с первого, второго и третьего взгляда, — с издевкой заметил шпион. — Да, я незаконнорожденный сын урядника конвойной полусотни при русском консульстве Ермила Ветеркова. Пустой был человек, упокой Господи его душу… — А язык? Вы говорите по-русски без малейшего акцента. — Оттуда же. Мальчиком я пропадал в казармах, играл с солдатскими детьми. Папашка жил в доме моей матери почти как законный супруг. Она каким-то образом сохранила славянский тип лица. Вот казак и прельстился… Чаю выхлебывал зараз целый самовар, это я от него такую способность унаследовал. Но, когда мне исполнилось семь лет, папашка вышел на льготу и уехал в Россию. Он ведь был женат. Наша армия к тому времени уже очистила Илийскую область, и я остался без отца, в окружении китайцев. — Но русские в Кульдже были? — Их и сейчас там полно. Я все боялся, что кто-нибудь из друзей детства приедет в Семипалатинск и узнает в донском казаке китайчонка Хэ… — Продолжайте. Первыми вас приметили цинские тайные службы? — Опять вы в точку попали, господин Лыков. Помощником кульджинского даотая[63] по секретным делам был почтенный Чжень, мудрый человек и большой пройдоха. Он научил меня азам шпионажа. — Где вас натаскали так драться? — спросил Николай, осторожно трогая челюсть. — В шпионской школе? — Да, японцы открыли в Китае две секретные школы, в которых готовили агентов. Они тогда уже положили на меня глаз. Перекупили у китайцев, стали учить всерьез. Несколько лет в полной изоляции в горах. Боевые искусства входили в учебную программу. — Когда вас разглядели японцы? — перехватил инициативу Тришатный. — Сразу после восстания ихэтуаней. Я был в то время в Пекине и видел все ужасы избиения христиан в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое июня тысяча девятисотого года… Холостов-Забабахин насупился. Он не притворялся, воспоминания в самом деле были тяжелыми. Остальные смотрели на него и ждали. Наконец белый китаец справился с собой и продолжил: — Русские миссионеры драпанули, бросив нас. Единственный, кто остался, православный священник отец Митрофан, сам был по крови китаец. Он погиб во дворе своей церкви, но не отказался от веры. С ним еще многие… Позже они были причислены к лику святых как двести двадцать два новомученика китайских. Их на самом деле было в разы больше, просто этих опознали, а других нет. А я уцелел. — Как? — Ихэтуани убивали всех христиан-иностранцев. Христианам-китайцам предоставили выбор: перейти в буддизм или умереть. — Но вы же русский по наружности! — воскликнул подпоручик.