Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 14 из 45 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Марк Аврелий всю жизнь пытался ответить на вопрос: как поступить, если тебя обманули. А что же господин Зернер? Для него ответ очевиден. Лучше всего – не дать себя обмануть. И единственный способ достичь этого – стать самым хитрым мошенником из всех. Таков практический совет Зернера. Марк Аврелий говорит: «Рой внутри себя. Внутри источник блага, и он может всегда бить ключом, если всё время рыть». Вальтер Зернер говорит: «Наблюдательный человек – тот, кто всегда и везде видит подвох». Марк Аврелий говорит: «Любить только то, что происходит с тобой и тебе отмерено. А что еще более подходит человеку?» Вальтер Зернер говорит: «В те неотвратимые моменты, когда тебя охватывает неистовое желание внутренней твердости, когда одолевает глубокая ненависть к самому себе, проясняющая катастрофичность ситуации, в которой ты оказался, когда наваливается мучительное осознание великого Небытия: выпей две чашки горячего шоколада, прими аспирин и ложись спать». 3 И что теперь? Было бы, конечно, мило с моей стороны завершить речь утверждением, что Вальтер Зернер, несомненно, многое может сделать для Сары Даниус и всего человечества. Но есть что-то глубоко неудовлетворительное в подобном завершении. Даже если бы это оказалось чистой правдой. Дамы и господа, я сдаюсь. Никакого завершения не будет. Все нити упущены. Я попыталась перехитрить мошенника. Попытка изначально была обречена на провал, но поняла я это слишком поздно. Меня надули ровно в тот момент, когда я приняла предложение выступить с этой речью. Меня позвали в отель поздним вечером, в одиннадцать; наш герой сидел на собранном чемодане; постучав пальцем по наручным часам, он сказал: ты должна принять решение. Ты выступишь с речью или нет? Ты не можешь отказаться. Я сказала: конечно, не могу. Он знал, что именно так и будет. А я не знала. Теперь я понимаю, что меня занесло в этот всеми позабытый залив вместе с мелкой сошкой Вальтером Зернером, и я, как ни странно, ничего не имею против. Здесь тихо и спокойно, я плыву себе по-собачьи, и он плывет рядом со мной. Он учит меня своим мошенническим трюкам, а я учу его своим – например, как произнести речь, у которой нет завершения, но при этом заставить публику поверить, что завершение есть, более того – идеальное с точки зрения риторики. Но скоро, скоро приплывут огромные круизные лайнеры. Спасите меня, пока не поздно! И спасите, ради всех святых, господина Зернера. Вальтер Беньямин и Берлин его детства Впервые опубликовано в газете Dagens Nyheter 27 сентября 1994 года под названием «Загадки без отгадок». Идеалом для критика и философа Вальтера Беньямина была имперсональность. В книге «Берлинская хроника», над которой Беньямин работал в начале 1930-х годов, автор признается: Если я пишу по-немецки лучше большинства писателей моего поколения, то в основном благодаря двадцатилетнему соблюдению единственного правила: никогда не употреблять слова «я», кроме как в письмах[59]. Однако ему всё же пришлось нарушить это правило. А иначе как описать собственное детство? Так что «я» появилось, и Беньямин использовал его как точку, в которой сходятся силы истории. Когда к власти пришли нацисты, последние остатки веймарской культуры были уничтожены. Как и многим другим, Беньямину пришлось эмигрировать. «Берлинская хроника» стала экспериментом с повествованием от первого лица единственного числа. Автор берет своего читателя за руку и рассказывает о жизни в Берлине на рубеже веков в форме повествовательной прогулки. «Берлинская хроника», в свою очередь, послужила «заготовкой» для книги «Берлинское детство на рубеже веков», которая была опубликована посмертно в 1950 году. От «Берлинской хроники» – легкой, свободной, глубоко личной – до туго закрученных образов «Берлинского детства» был пройден немалый путь. Итак, что же сделал Вальтер Беньямин? Прошлое как таковое уже было однажды описано. Теперь нужно было проанализировать картины, всплывающие в памяти, сопоставить их друг с другом и разблокировать с их помощью исторические тайны. Для Вальтера Беньямина оставался лишь один путь: работать над формой. Похоже, он с ранних лет осознал, что форма и содержание связаны неразрывно; эта диалектика легла в основу «Пассажей» – труда, над которым Вальтер Беньямин работал долгие годы, и который так и остался незавершенным. Один фрагмент в «Берлинском детстве» повествует о том, как маленький Вальтер вынимает из комода чулки, свернутые клубками и напоминающие «кошельки», и играет с ними. Вот он разворачивает клубок – раз! – и нет больше «кошелька». Он снова сворачивает клубок – раз! – и опять «кошелек», а чулка больше нет. Форму и содержание невозможно отделить друг от друга. Они – одно целое: «Он [этот опыт] учил меня извлекать правду из поэзии столь же бережно, как детская ручонка вытаскивает чулок из его кошелька»[60]. Работая над «Берлинским детством», Вальтер Беньямин отобрал главные, «несущие» воспоминания. Отточенный стиль превращает каждый эпизод в призму, в которой тусклый свет прошлого преломляется бесконечно. В результате получилась книга в модернистском духе, своего рода монтаж, в котором часть восстает против целого и провозглашает свою независимость. Стиль Вальтера Беньямина родился под счастливой звездой, где-то по соседству с прустовской. Первое, что, возможно, поражает читателя, это атмосфера товарищества, сродства. Автор и читатель – оба задерживают взгляд на тех позабытых повседневных моментах, которые вдруг вспыхивают в памяти и напоминают о том, кем рассказчик был когда-то. Однако здесь мы можем смело забыть о Прусте. Роман «В поисках утраченного времени» был для Беньямина не более чем катализатором. Сьюзен Сонтаг сделала весьма примечательное наблюдение: если Пруст пребывал в поисках утраченного времени, то Беньямин искал утраченные места. Берлин детства был потерян неоднократно. Но Вальтер Беньямин вовсе не стремится воссоздать некое райское состояние, которое предшествовало грехопадению в ХХ веке. Он открывает двери в разные комнаты, чтобы вызвать к жизни те лишь наполовину осознанные чувства и мифические образы, которые еще не исчезли. Берлин часто предстает как сверкающая рождественская елка, как город, наполненный всё еще не выполненными обещаниями. Но есть и кое-что еще. Практически всё в этом прошлом несет в себе предвестие будущего: сексуальных неудач, тяжелых жизненных испытаний, даже обострения классовых конфликтов и всплеска антисемитизма. От эпизода к эпизоду Вальтер Беньямин раскрывает скрытую сущность буржуазной среды и показывает, как этой среде становится всё труднее противостоять внешним обстоятельствам. Именно в таком свете предстает перед нами детская, в которой родители запираются вместе с маленьким сыном, когда в дом врываются грабители; или лоджия, выходящая во двор, откуда доносится галдеж рабочего класса; или дача недалеко от Потсдама, где, охотясь за бабочками, мальчик узнаёт всё о природе преследования; или эркер, в котором любит сидеть бабушка в окружении экзотических ароматов, привезенных из колоний. Вальтер Беньямин, таким образом, не столько описывает свои детские переживания, сколько находит для них коррелят. Это может быть узор на старой тарелке мейсенского фарфора – так называемый «луковый узор». Мы без труда представляем себе пылающие щеки мальчика, сидящего за обеденным столом, за которым разгорается ссора:
Я имею в виду голубой мейсенский узор. Как часто я умолял его о подмоге во время усобиц, разгоравшихся за столом, который нынче сияет мягким блеском. Снова и снова, до бесконечности, мой взгляд пробегал по этим веточкам, листочкам, завиткам в упоении, какого потом уже никогда не испытывал, даже любуясь деталями прекраснейших картин[61]. Коррелят, но никаких чувств, загадки – но никаких разгадок. В «Берлинском детстве» воссоздаются не воспоминания как таковые, но работа памяти; это психоанализ вкупе с социальными предзнаменованиями, в рамках которого суровый закон имперсональности встречается с присущей ребенку способностью удивляться. Прощание с буржуазией: Томас Манн (1) Впервые опубликовано в газете Dagens Nyheter 18 ноября 2005 года. Когда Томас Манн приступил к работе над романом «Будденброки», ему было чуть больше двадцати. Шел 1897 год. Манн работал редактором литературного журнала, опубликовал сборник рассказов, но с крупным форматом пока еще дела не имел. И вот время пришло. Манн приступил к осуществлению своего грандиозного романного проекта с упорством терьера, дисциплинированностью прусского офицера и чувствительностью непонятого романтика. Спустя три года работа была завершена. Манн переписал рукопись начисто витиеватым почерком, используя обе стороны разлинованной бумаги, и отправил своему издателю, Самуэлю Фишеру, на Бюловштрассе в Берлине. Господин Фишер, который уже был известен в своей отрасли и которому вскоре предстояло стать легендарным издателем, сразу же взялся за рукопись. Это была объемная семейная хроника, в которой прослеживалась жизнь четырех поколений семьи крупных торговцев из северной Германии с 1835 по 1900 год. В романе рассказывалось о том, как богатое семейство Будденброков из торгового города Любека медленно, но верно движется к упадку. На смену старшим членам семейства, всем этим благочестивым и преданным долгу господам, приходят никчемные создания, не способные выживать. С каждым новым поколением положение становится всё хуже. В конце концов, болезнь и смерть берут верх. Это полное вырождение, и всё, что остается, – лишь горбатая свидетельница этого процесса. В то же время книга описывает и другой процесс. Потому что банкротство буржуазии связано с зарождением духовной жизни. Чем слабее физически очередной отпрыск семейства Будденброков, тем он мудрее. Или, возможно, наоборот: чем он мудрее, тем больше его одолевают недуги. В романе рассказывается о том, как семья постепенно, шаг за шагом, открывает для себя мир культуры – музыку, поэзию, философию. Наряду с процессом упадка наблюдается и процесс феминизации. И поэтому буржуазный образ жизни обречен. Стремление внутреннего «я» к подлинной и реальной жизни непреодолимо, и цена высока. Именно эту битву описывает Томас Манн от первой страницы до последней. Такое уравнение решить невозможно, но и проигнорировать его нельзя. Потому что даже если результат предрешен, и семья обречена на вымирание, сама экзистенциальная проблема остается неразрешенной. Именно это и делает роман «Будденброки» живой классикой. Двойственное отношение Томаса Манна к тому, о чем он пишет, заставляет «нервы» повествования дрожать постоянно. С одной стороны, мы видим любовь Манна к буржуазному укладу жизни – от окорока, запеченного в сухарях, который нарезают в ярком свете хрустальных люстр, до элегантных линий сшитых на заказ сюртуков и геометричного изящества высоких воротничков. Манн преподносит свои описания с той же безграничной радостью, с какой гордая кухарка подает жареный окорок. С другой стороны, мы чувствуем отвращение автора к патриархальному укладу, требующему от человека невозмутимости, верности долгу и постоянного самоконтроля. Обо всем этом Манн говорит резко иронично. Так что книга полна колебаний от тепла к холоду, от симпатии к неприязни, от сочувствия к сатире. В одном эпизоде борьба, происходящая в душе главы семьи, описывается с явным сочувствием, так что кажется, будто автор здесь на стороне героя, но уже спустя несколько страниц этому герою суждено умереть, и пока родные оплакивают его, автор уже тут как тут – исследует помятый нос усопшего пристальным взглядом патологоанатома. Пудинг или мертвое тело – неважно; и первое, и второе Томас Манн описывает с равным энтузиазмом. Манн работал в русле великой реалистической традиции, разработанной русскими, французскими и скандинавскими писателями, такими как Толстой, Тургенев, Золя, Хьелланн и Якобсен. В результате получился критический роман о современной жизни, прощание с крупной буржуазией XIX столетия. Юноша за письменным столом проявил себя как зрелый писатель в расцвете сил. В то же время «Будденброки» – это духовная автобиография, поскольку книга раскрывает внутренний конфликт, хорошо знакомый самому Томасу Манну: противоречие между буржуазностью и творчеством. Писатель сам вырос в Любеке и был вторым по старшинству сыном в купеческой семье, которая имела много общего с семейством Будденброков. Жители Любека восприняли роман «Будденброки» без особого восторга – они сочли его «романом с ключом»[62] и почувствовали, что их честь втоптали в грязь. Но остальному миру эта история пришлась по душе. И сегодня, спустя более чем столетие после публикации, роман по-прежнему находит новых читателей. Мужская «культура долга», которую описывает Манн, практически ушла в прошлое, но материализм по-прежнему преобладает. Крупная буржуазия, возможно, сдалась, но ее бледный отпрыск – средний класс – одержал верх. И этому среднему классу хочется большего, а более всего ему хочется уважения. В каждом человеке живет потенциальный ценитель хороших вин. За каждым кустом скрывается поле для гольфа. Вот такой оказалась книга, рукопись которой легла на стол издателя Фишера. Когда Фишер дошел до половины этой внушительной стопки, он решил написать автору. «Достопочтенный господин Манн!» – с такого обращения начал Фишер свое письмо от 26 октября 1900 года. Прошло больше двух месяцев с тех пор, как Манн отослал в издательство рукопись. Фишер извинялся за то, что задержался с ответом, но спешил подчеркнуть, что работа, которая лежит перед ним на столе, отнюдь не маленькая. В связи с чем у него есть лишь один вопрос. Не соблаговолит ли господин Манн сократить свою рукопись? Наполовину? Конечно, господин Фишер понимает: это означает, что Манну придется фактически переписать всю книгу, но она только выиграет от этого. «Я не уверен, – объясняет свою позицию издатель, – что у многих найдется достаточно времени и усидчивости, чтобы одолеть роман такого объема». Ответное письмо от Томаса Манна было длинным и воодушевленным. Год спустя роман «Будденброки» был опубликован в сокращенном виде – в двух томах. В течение пяти лет удалось продать 36 000 экземпляров, и готовились новые тиражи. Это был сенсационный прорыв. В истории литературы найдется немного схожих примеров. Но, пожалуй, самое примечательное во всем этом то, что автору реалистической семейной хроники в будущем суждено было создать настоящий памятник модернистской литературы, роман «Волшебная гора» (1924). И, словно этого мало, Манну удастся модернизировать романную форму еще раз – в «Докторе Фаустусе» (1947), который был написан во время долгой эмиграции в Лос-Анджелесе. Новый перевод «Будденброков» на шведский, выполненный Ульрикой Валленстрём – настоящее событие. Она использовала первое аннотированное издание дебютного романа Манна, и ее перевод вышел в составе нового научного издания – собрания сочинений Томаса Манна. Хорошее представление об этом амбициозном издательском проекте можно получить из небольшой и легко доступной книги под названием «Die Welt ist meine Vorstellung» («Мир как мое представление»). Но есть и другая, более важная причина, почему новый перевод можно считать событием. Ульрика Валленстрём расширяет границы возможностей шведского языка, границы того, как можно формулировать свои мысли и чувства. Роман Томаса Манна говорит с нами из другой эпохи, но в переводе Ульрики Валленстрём нет «пыли веков». Проза Манна звучит удивительно свободно. Она изливается широким размеренным потоком, полным мощных подводных течений. И всё же, посреди этой текучей естественности переводчице удается передать, насколько устаревшим стиль прозы XIX века выглядел уже во времена Томаса Манна; ей даже удается показать, как менялся язык на протяжении тех десятилетий, которые описаны в романе. Книга полна лингвистических «руин» и прочего мусора, что позволяет многое сказать о семье Будденброков. Здесь герой «пребывает в смятении», а не «взволнован», носит «панталоны», а не «брюки», говорит «assez», а не «достаточно». Кажется невероятным, что можно воссоздать стиль шведской прозы XIX века так, чтобы текст звучал не старомодно, но абсолютно современно, однако при этом непривычно. Это потрясающе. Когда читаешь перевод Валленстрём, то понимаешь, что умение переводить с одного языка на другой – отдельный вид искусства, равноценный всем остальным. Болезнь как наслаждение: Томас Манн (2)
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!