В самом деле, может, гибель экспертного знания – это признак прогресса? В конце концов, образованные профессионалы уже больше не обладают безраздельным господством над сферой знаний. Тайны жизни больше не спрятаны в гигантских мраморных мавзолеях, огромных библиотеках мира, чьи залы смущают даже тех сравнительно немногих людей, кто может их посещать. В подобных обстоятельствах в прошлом между экспертами и обычными людьми было меньше напряжения, но лишь потому, что граждане были просто не способны сколько-нибудь всерьез противостоять экспертам. Более того, во времена, предшествовавшие эпохе появления средств массовых коммуникаций, было мало возможностей для подобной дискуссии. Участие в политической, интеллектуальной и научной жизни вплоть до начала двадцатого века было гораздо более ограниченным, и дебаты на тему науки, философии и публичной политики велись внутри маленького круга образованных мужчин, вооруженных перьями и чернилами. И нельзя сказать, чтобы это были так называемые «старые добрые времена», события давно минувших дней. То время, когда большинство людей не заканчивали средней школы, когда лишь немногие поступали в колледж, и крохотная часть населения получала профессию, все еще живо в памяти многих американцев. Всего за последние полвека социальные изменения окончательно разрушили старые расовые, классовые и иные барьеры не только между американцами в целом, но также и между необразованными гражданами и экспертами в частности. Более широкий круг обсуждения означал больший уровень знаний, но и большую степень социального взаимодействия. Всеобщее образование, неограниченные права для женщин и меньшинств, рост среднего класса и увеличившаяся социальная активность – все это привело маленькую группу экспертов и огромную массу граждан, которые почти два столетия до этого редко общались друг с другом, в непосредственное соприкосновение друг с другом. Но при всем при этом уважения к знаниям не стало больше – напротив, усилилось необъяснимое убеждение, бытующее среди американцев, что каждый из них так же умен, как любой другой. А это – отрицание образования, цель которого приучить людей, вне зависимости от того, насколько они умны или способны, учиться всю оставшуюся жизнь. Но сейчас мы живем в обществе, где приобретение даже самого малого знания является конечной, а не начальной точкой образования. И это опасная вещь. Что впереди В последующих главах я назову несколько источников данной проблемы. Часть из них обусловлена человеческой природой, какие-то характерны исключительно для Америки, а другие же – неизбежный продукт современной эпохи с ее изобилием. В следующей главе мы обсудим понятие «эксперт» и то, является ли конфликт между экспертами и непрофессионалами таким уж новым. Что вообще означает быть экспертом? Когда вам нужно принять непростое решение по вопросу, находящемуся вне вашего опыта или компетенции, к кому вы обратитесь за советом? (Если вы считаете, что вам не нужен ничей совет, то вы, скорее всего, один из тех людей, кто вдохновил меня на написание этой книги.) Во второй главе я исследую, почему разговор в Америке стал таким утомительным процессом не только между экспертами и рядовыми гражданами, но и в целом. Если быть честными, то мы должны признать, что каждый из нас может быть дотошным и даже разгневанным, когда мы говорим о вещах, которые много значат для нас, особенно в том, что касается наших твердых убеждений и идей. Большинство препятствий в общении между экспертами и их клиентами заключены в изначальных человеческих слабостях. И в этой главе мы начнем с того, что изучим естественные барьеры, препятствующие лучшему пониманию друг друга. А уже затем более пристально рассмотрим конкретные проблемы начала двадцать первого века. Мы все страдаем от такого рода проблем, как, например, склонности к подтверждению своей точки зрения – естественной тенденции соглашаться с теми фактами, которые подтверждают то, во что мы уже верим. У нас у всех есть свой личный опыт, свои предрассудки, страхи и даже фобии, которые не позволяют нам принять совет специалиста. Если мы верим, что определенное число приносит удачу, то ни один математик не разубедит нас в этом. Если мы убеждены в том, что летать опасно, то ни космонавт, ни пилот истребителя не сможет развеять наши страхи. И некоторые из нас, как бы неделикатно это ни прозвучало, недостаточно умны, чтобы понимать, когда мы ошибаемся, вне зависимости от того, какими намерениями мы руководствуемся. Так же, как не все одинаково способны правильно взять ноту или начертить прямую линию, многие люди просто не могут заметить пробелы в собственных знаниях или понять свою неспособность вести аргументированный спор. Образование помогает нам осознать проблемы вроде указанной склонности и заполнить пробелы в наших знаниях, чтобы мы могли чувствовать себя увереннее и лучше. К сожалению, современная американская университетская система, и то, что студенты и их родители воспринимают ее, как заурядный предмет потребления, является в настоящее время частью проблемы. В третьей главе мы обсудим, почему широкая доступность университетского образования – как это ни парадоксально – заставляет многих людей думать, что они стали умнее, когда на самом деле приобрели лишь иллюзорные знания, подкрепленные дипломом сомнительного достоинства. Когда студенты становятся ценными клиентами, вместо того чтобы быть учениками, у них сразу же повышается самооценка, но почти не прибавляется знаний. Хуже того, у них не развивается привычки к критическому мышлению, что позволило бы им продолжать учиться и оценивать разного рода сложные проблемы, которые им придется обдумывать и решать в качестве граждан своей страны. Уважения к знаниям не стало больше – напротив, усилилось необъяснимое убеждение, бытующее среди американцев, что каждый из них так же умен, как любой другой. А это – отрицание образования, цель которого приучить людей, вне зависимости от того, насколько они умны или способны, учиться всю оставшуюся жизнь. Современная эпоха технологий и коммуникаций дает возможность совершить гигантские скачки в приобретении знаний, но при этом она потакает нашим слабостям и усиливает их. Хоть Интернет и не единственный, кто виноват в гибели экспертного знания, но он – одна из главных причин происходящего, по крайней мере, в двадцать первом веке. В четвертой главе я исследую, каким образом самый главный источник знаний в человеческой истории со времен Гутенберга стал практически основой для нападок на традиционную систему знаний. Интернет это богатейшее хранилище знаний, но в то же время – средство распространения повальной дезинформации. Интернет не только отупляет многих из нас, он делает нас более жестокими: сидя в одиночестве за клавиатурой, люди склонны больше спорить, чем обсуждать, и больше оскорблять, чем слушать. В свободном обществе журналисты должны быть в числе самых важных судей в большой неразберихе между невежеством и образованностью. А что происходит, когда граждане требуют, чтобы их развлекали, а не информировали? Эти насущные вопросы мы обсудим в пятой главе. Когда мы хотим получить информацию, то доверяем средствам массовой информации, которые отделят факты от вымысла и сделают сложные темы понятными для людей, не обладающих массой свободного времени и силами, чтобы отслеживать все тенденции в нашем активном мире. Однако в эпоху информационного века профессиональные журналисты сталкиваются с новыми проблемами. И это не только почти неограниченное, по сравнению с опытом пятидесятилетней давности, эфирное время и газетная площадь под новости. Потребители ждут, чтобы все это информационное пространство заполнялось мгновенно и обновлялось непрерывно. В этой сверхконкурентной медийной среде у редакторов и продюсеров уже не хватает терпения – или финансовых возможностей – позволять журналистам расширять и наращивать свою профессиональную компетентность или углублять знания относительно конкретного предмета. И нет никаких признаков того, что большинству потребителей новостей необходимо подобное. Экспертов зачастую низводят до производителей кадров дня или «броских цитат» – если вообще консультируются с ними. И каждый, кто вовлечен в информационную индустрию, знает, что если эти эксперты недостаточно симпатичны, или презентабельны, или способны развлекать публику, то переменчивая зрительская аудитория найдет менее утомительную альтернативу, просто кликнув мышкой или нажав кнопку телевизионного пульта. Эксперты не непогрешимы. Они уже совершали ужасные ошибки с катастрофическими последствиями. Защищать экспертов в современной Америке означает неминуемо выслушивать бесконечный список этих катастроф и ошибок: талидомид, Вьетнам, «Челленджер», предупреждения о губительности привычки потреблять в пищу яйца. (Можете спокойно ими наслаждаться. Из списка вредных продуктов их исключили.) Эксперты, вполне понятно, возражают на это: делать подобные заявления равносильно тому, как если бы мы помнили одну-единственную авиакатастрофу и игнорировали миллиарды миль безаварийных перелетов. Возможно, они правы, но иногда самолеты действительно падают, и некоторые авиакатастрофы происходят из-за ошибок экспертов. В шестой главе мы рассмотрим, что происходит, когда эксперты оказываются неправы. Причины могут быть разными – от откровенного мошенничества до продиктованной благими намерениями, но заносчивой уверенности в собственных способностях. И иногда, подобно другим людям, они просто ошибаются. Однако обычным людям важно понимать, как и почему эксперты могут оказаться неправы. Не только для того, чтобы помочь гражданам более эффективно пользоваться услугами экспертов, но и для того, чтобы объяснить, как эксперты контролируют друг друга, и какие меры принимают, чтобы исключить некомпетентность. В противном случае ошибки экспертов становятся почвой для споров, где обе стороны исходят из неверной или непроверенной информации, а результатом является одновременно раздражение экспертов от того, что их профессиональная компетентность ставится под сомнение, и полная уверенность публики, что эксперты не имеют представления, что делают. И, наконец, в заключение мы обсудим самый опасный аспект гибели экспертного знания: как это подрывает американскую демократию. Соединенные Штаты – это республика, в которой люди уполномочивают других принимать решения от их имени. Эти избранные представители не могут справляться со всеми вопросами и обращаются за помощью к экспертам и профессионалам. В противоположность мнению большинства людей, эксперты и политики – это разные люди. И если смешивать тех и других, как это часто делают американцы, то стирается доверие между экспертами, гражданами и политическими лидерами. Если мы верим, что определенное число приносит удачу, то ни один математик не разубедит нас в этом. Если мы убеждены в том, что летать опасно, то ни космонавт, ни пилот истребителя не сможет развеять наши страхи. Эксперты советуют. Избранные лидеры принимают решения. Чтобы судить о работе экспертов и оценивать решения и мнения их представителей, обычные люди должны поближе познакомиться с подобными вопросами. Это вовсе не означает, что каждый американец должен глубоко погрузиться в политику. Но если граждане не проявляют желания приобрести базовую грамотность в вопросах, которые влияют на их жизнь, они тем самым сознательно отказываются контролировать эти проблемы, нравится им это или нет. А когда избиратели теряют контроль над такими важными решениями, существует риск, что их демократия падет жертвой невежественных демагогов, или же будет происходить более спокойный и постепенный процесс скатывания их демократических институтов к авторитарной технократии. Эксперты также облечены одной важной обязанностью в демократическом обществе, которую они в последние десятилетия исполняют все неохотней. Если когда-то публичные интеллектуалы (часто в тандеме с журналистами) стремились сделать важные темы понятными для обычных людей, то сейчас образованные элиты все больше предпочитают общаться исключительно друг с другом. Рядовые граждане, само собой, лишь усиливают эту скрытность, споря вместо того, чтобы задавать вопросы – важное различие – но это не освобождает экспертов от их долга служить обществу и относиться к своим соотечественникам, как к своим клиентам, а не как к раздражающему фактору. Интернет это богатейшее хранилище знаний, но в то же время – средство распространения повальной дезинформации. Интернет не только отупляет многих из нас, он делает нас более жестокими: сидя в одиночестве за клавиатурой, люди склонны больше спорить, чем обсуждать, и больше оскорблять, чем слушать. Эксперты обязаны просвещать. Избиратели обязаны учиться. В конечном итоге, вне зависимости от того, сколько и каких советов дадут профессионалы, только общество способно определить важные направления политики страны. Только избиратели могут определиться в тех вопросах, которые повлияют на жизнь их семей и страны, и только они несут главную ответственность за эти решения. Но эксперты должны помогать им. Именно поэтому я написал данную книгу. Эксперты обязаны просвещать. Избиратели обязаны учиться. В конечном итоге, вне зависимости от того, сколько и каких советов дадут профессионалы, только общество способно определить важные направления политики страны. 1 Эксперты и дилетанты ВАШИНГТОН – Разочарованно ссылаясь на то, что долгие годы их слова неверно истолковывали, подавали или просто игнорировали, самые передовые американские эксперты в каждой области коллективно сложили с себя полномочия. The Onion[2] Нация любителей объяснять Мы все сталкивались с ними. Они есть среди наших коллег, друзей, членов семьи. Они молодые и пожилые, богатые и бедные, кто-то с высшим образованием, а кто-то только с ноутбуком и библиотечной карточкой. Но всех их объединяет одно: они дилетанты, которые уверены в том, что на самом деле являются кладезями знаний. Убежденные в том, что информированы лучше экспертов и обладают более широкими знаниями, чем профессора учебных заведений, а также более проницательны и мудры, чем легковерные массы, они с радостью готовы просветить всех остальных относительно всего – от истории империализма до опасностей вакцинации. Мы соглашаемся и миримся с такими людьми не в последнюю очередь потому, что прекрасно знаем, что, как правило, у них добрые намерения. Мы даже в какой-то степени испытываем к ним привязанность. Телевизионный сериал 1980-х годов «Веселая компания» (“Cheers”) обессмертил персонажа Клиффа Клейвина, всезнающего почтальона и завсегдатая баров из Бостона. Клифф, подобно своим реальным прототипам, предварял любое утверждение фразой «исследования показали» или «это общеизвестный факт». Зрители обожали Клиффа, потому что каждому был знаком подобный тип: эксцентричный дядюшка за праздничным семейным обедом, юный студент, приехавший домой на каникулы после важного для него первого года обучения в колледже. Иногда мы находим подобных людей очаровательными, потому что они были причудливыми исключениями в той стране, что когда-то уважала и доверяла мнениям экспертов. Но за последние несколько десятилетий что-то изменилось. В публичном пространстве все больше и больше доминирует произвольно формирующаяся группа плохо информированных людей, многие из которых самоучки, пренебрежительно относящиеся к традиционному образованию и презирающие любой профессиональный опыт. «Если опыт необходим, чтобы быть президентом», – написал в своем Twitter писатель и карикатурист Скотт Адамс в ходе избирательной кампании 2016 года, «назовите мне ту политическую тему, которую я не смогу освоить за один час при помощи лучших экспертов». Как будто дискуссия с экспертом – это копирование информации с одного компьютера на другой. Мы наблюдаем сейчас, как усиливается закономерность, подобная известному в экономике закону Грешема: он гласит, что «худшие деньги вытесняют из обращения лучшие», а мы живем в эпоху, когда ложная информация вытесняет знания. Мы наблюдаем сейчас, как усиливается закономерность, подобная известному в экономике закону Грешема: он гласит, что «худшие деньги вытесняют из обращения лучшие», а мы живем в эпоху, когда ложная информация вытесняет знания. И это очень плохая тенденция. Современное общество не может функционировать без социального разделения труда и доверия к экспертам, профессионалам и интеллектуалам. (Пока я буду использовать эти три термина, как взаимозаменяемые.) Ни один человек не может быть экспертом во всем. Какими бы ни были наши стремления, мы объективно ограничены временными рамками и, бесспорно, нашими способностями. Мы успешны благодаря существующей профессиональной специализации, а также благодаря тому, что развиваем формальные и неформальные механизмы и практики, позволяющие нам доверять друг другу в других узких сферах деятельности. В начале 1970-х годов писатель-фантаст Роберт Хайнлайн сказал, и это его изречение впоследствии часто цитировали, что «специализация – удел насекомых». По?настоящему способные люди, писал он, должны уметь делать все, от смены подгузника до управления военным кораблем. Это благородная мысль, которая прославляет человеческую приспособляемость и жизнестойкость, но она ошибочна. Были времена, когда каждый поселенец сам валил лес и сооружал свой дом. Это было не только малопроизводительно, но и позволяло построить только самое примитивное жилье. Подобный обычай отошел в прошлое не без причины. Когда мы строим небоскребы, мы не ждем, что металлург, определяющий состав стали для балок каркаса, архитектор, который проектирует здание, и стекольщик, который устанавливает окна, окажутся одним и тем же человеком. Поэтому мы можем насладиться видом на город, открывающимся со стоэтажного здания: каждый специалист, пусть он и владеет дополнительными, пересекающимися знаниями, уважает профессиональные способности многих других специалистов и концентрируется на выполнении того, что он или она знает лучше всего. Их взаимное доверие и сотрудничество позволяет получить гораздо лучший конечный продукт, чем если бы они производили его в одиночку. Самое главное заключается в том, что мы способны действовать эффективно, только признавая границы своих знаний и доверяя профессионализму других. Зачастую мы противимся этому выводу, потому что он подтачивает наше чувство независимости и автономии. Мы хотим верить, что мы способны принимать любые решения, и раздражаемся на тех, кто поправляет нас или говорит, что мы ошибаемся, или учит нас тем вещам, которые мы не понимаем. Эта естественная человеческая реакция, встречающаяся у некоторых, опасна, когда становится распространенным явлением среди целых сообществ. Новое ли это явление? Подвержены ли знания большей опасности, и действительно ли в настоящее время гораздо труднее вести разговор и обсуждение, чем пятьдесят или сто лет назад? Интеллектуалы всегда жалуются на дремучесть своих соотечественников, а обычные люди всегда не доверяли умникам и экспертам. Насколько нова эта проблема и насколько серьезно нам следует относиться к ней? Самое главное заключается в том, что мы способны действовать эффективно, только признавая границы своих знаний и доверяя профессионализму других. Зачастую подобный конфликт в публичном пространстве – это всего лишь предсказуемый шум, усиленный Интернетом и социальными сетями. Интернет накапливает неважные факты и незрелые идеи, а потом распространяет эту скверного качества информацию и неубедительную аргументацию по всему виртуальному миру. (Представьте себе, что происходило бы в 1920-е годы, если бы у каждого чудака в каждом маленьком городке была бы своя радиостанция?) Нельзя сказать, что люди стали откровенно глупее или меньше хотят слушать экспертов, чем сотню лет назад: просто сейчас каждого из этих людей стало слышно. Кроме того, определенное противостояние между теми, кто знает одни вещи, и теми, кто знает другие, неизбежно. Вероятно, в каменном веке между первыми охотниками и собирателями тоже возникали споры относительно того, что у них будет на ужин. По мере того как различные сферы человеческих достижений становились вотчиной профессионалов, разногласия росли и становились острее. И так как пропасть между экспертами и рядовыми гражданами увеличивалась, увеличивался также социальный разрыв и степень недоверия между ними. Во всех обществах, вне зависимости от уровня их развития, существует подспудная неприязнь к образованным элитам, так же как стойкая культурная приверженность народной мудрости, городским легендам и другим иррациональным, но нормальным человеческим реакциям на сложность и неразбериху современной жизни. Демократии, с их шумными публичными пространствами, всегда были склонны ставить под сомнение традиционную систему знаний. На самом деле им больше свойственно подвергать сомнению любые традиционные вещи: это одно из свойств, которое делает их «демократическими». Даже в Древнем мире демократии славились своим пристрастием к переменам и прогрессу. Фукидид описывал афинян-демократов пятого века до н. э., как неутомимых людей, «постоянно что-то изобретающих». А столетия спустя святой Павел обнаружил, что «афиняне (…) ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое[3]». Подобное неустанное подвергание сомнению господствующих догм приветствуется и отстаивается в любой демократической культуре.