Темнота-свет. О, черт! Там, где год назад грибной россыпью торчали сараи, сейчас тянулся засыпанный строительным мусором пустырь. По широкой дуге Марина рванула в объезд, щебень забарабанил в днище машины. Из мрака арки вынырнуло изрядно угвазданное БМВ. Марина испытала мгновенный укол злорадства: вот теперь, дружок, ты больше подходишь для окружающего пейзажа. А сейчас быстро прячемся за ту руину. Скорее, пока неведомый преследователь ее не заметил. Марина свернула в глубину развалин. Жигуленок затаился за одиноко торчащей стеной. Марина опустила стекло и прислушалась. Натужно подвывая мотором, БМВ пробиралось по засыпанной обломками тропе. Похоже, надежды на заезженность машины оказались напрасными, серебристая красотка бойко торила себе путь. Вот она подкатила совсем близко. Марина невольно затаила дыхание и прижала руку к судорожно колотящемуся сердцу, словно водитель мог услышать его отчаянное биение сквозь каменную кладку стены. Мотор БМВ взревел совсем близко, и прямо за стеной мужской голос злобно чертыхнулся. Марина испуганно дернулась. Господи, хорошо, что она остановила мотор! Преследователь едет с открытым окном и даже тихий шорох мог бы ее выдать. Не останавливаясь БМВ поползло дальше. Марина повернула ключ зажигания, мотор успокаивающе заурчал. Марина напряженно прислушивалась. Рокот БМВ удалялся, удалялся, замирал… Исчез совсем… И тут же начал стремительно приближаться. Мамочки, засек, возвращается! Марина ударила по газам, жигуленок взревел, чихнул и затих. — Заводись, быстро! — отчаянно заорала Марина, терзая педаль газа, — Только попробуй не завестись, молотком раздолбаю, стамеской исколочу! Мотор испуганно хрюкнул и затарахтел. Пустив из-под колес щебневый веер, Марина ринулась обратно под арку. Темнота-свет-кромка лужи. БМВ как привязанный летел за ней. Чтоб ты утопился, следопыт чертов, Чингачкуг — Большая Гадина! Ладно, последний шанс. Ландшафт у нас меняется, а люди — никогда. Помниться, письмо в газету пришло, старушки одного проходного двора на свою соседку жаловались… Жигуленок отчаянно крутился в переулках, а упорное, как клещ, БМВ неотрывно следовало за ним. …вроде бы у бабули — клумба, она с ней круглые сутки возиться, и ничему живому в радиусе 100 метров шевельнуться не позволяет, отравляет двор пестицидами. Тогда из жалобы на вредную бабку получилась забавная заметка, а вот сейчас посмотрим, не выйдет ли из бабульки средство спасения. На полной скорости жигуль ворвался в проходняк. Есть! Бабка, вот она! Посреди стандартного при-подъездного пустыря темнел пятачок возделанной земли. Укутанная в пушистый платок поверх драпового пальто бабулька старательно вымакивала кисть в ведре с белой краской и тщательно разрисовывала ограждающие клумбу обломки кирпичей. Неподалеку на скамейке торжественно-неподвижно восседали шарообразные от наверченных на них теплых вещей дворовые старушки, которых даже холода поздней осени не смогли согнать с привычного насеста. Старушечий синедрион неодобрительно пялился в спину владелицы клумбы, изредка обмениваясь краткими уничтожающими репликами. Объект их критики нервно подрагивал спиной, но не оборачивался, продолжая покраску. Впервые в своей долгой автомобильной жизни заразившись азартом хозяйки, жигуленок ринулся к ничего не подозревающей престарелой флористке. В боковом окне мелькнули обалделые лица обсевших скамейку старых сплетниц. Левое колесо жигуля вдавило в землю любовно окрашенный кирпич и дерзновенно вторглось на священное пространство клумбы. Ошеломленная святотатством бабулька вскочила и дикий вопль ярости потряс небеса и землю. Слегка струхнувшая Марина поддала газу, стремясь убраться подальше от жаждущей отмщения бабки. В зеркальце заднего вида она четко лицезрела старушенцию, грозно потрясающую кистью. Остальные бабульки вскакивали с лавочки, торопясь увернуться от разлетающихся во все стороны капель масляной краски и что-то вопили в адрес беснующейся клумбовладелицы. Разъяренная бабка с кистью повернулась, намереваясь дать соседкам достойный отпор… И тут же увидела типичный наглый новорусский автомобиль, явно нацелившийся тоже прокатиться по ее возлюбленной клумбочке. Измаранная краской кисть полетела в лобовое стекло беэмвухи. Водитель ударил по тормозам, из-под колес БМВ в разбегающихся соседок плеснула струя грязи, и теряющая ход машина… медленно накатилась на кружок клумбы. И замерла. Над ним. Бабка-клумбистка крикнула второй раз, и вопль ее был столь страшен, что леденело сердце. Во всяком случае водитель не осмелился выйти из машины навстречу беснующейся бабке. БМВ тихонько заурчал мотором и принялся откатываться, открывая все нанесенные клумбе травмы. Мгновение старушенция безмолвно взирала на испаханную колесами землю и разнесенный вдребезги бордюр, потом решительным движением подхватила свое ведро и вывернула краску на капот беэмвухи. БМВ дернулось, Марина сдавленно ахнула, а со стороны расшуганных автомобильными гонками бабок донесся победный вопль — объединенные общим врагом старухи впервые поддержали свою помешанную на цветочках соседку. Дверца испоганенного БМВ распахнулась и озверевший водитель вырвался наружу… — Ах ты ж гад твою морду! — обозленная Марина стукнула кулаком по рулю, — Так вот кто это! Высокая фигура ее ночного гостя — как его там, Кирилла Валуева, Пашкиного друга и претендента на опекунство над маленьким Сашкой — возвышалась перед разъяренно подпрыгивающей бабкой. — Это он, небось, за Сашкой так присматривает. Перепугал до смерти, по закоулкам заставил гонять. — Марина вырулила на улицу. Позади толпа бабулек зловещим кольцом сомкнулась вокруг нарушителя дворового спокойствия, — Чтоб его там старые карги съели! Нет, ну какой говнюк! — Говнюк! — подтвердил тихий голосок с соседнего сидения. — Замечательно! Лучше бы стишки какие выучил! Разговариваешь еле-еле, а как что тебе знать не надо — вмиг запомнил. Это плохое слово, детям его повторять нельзя. И я тоже больше не буду. Давно не спишь? Сашка лукаво покосился на тетку. — Ясно, давно. Давай сразу договоримся: давить клумбы, как тот противный дядька — нехорошо. И ведрами кидаться, как та старушка — тоже плохо. Ты так, пожалуйста, никогда не делай. Не будешь? Сашка мгновения подумал и с глубокой, нутряной убежденностью заявил: — Буду! Марина тяжко вздохнула: — Вот так вас воспитывай! Ладно, надеюсь в ближайшее время тебе ведро с краской не попадется, а там и забудешь, — автомобиль остановился у роскошного подъезда над которым горделиво парила надпись «Нимфа» — Все, Сашка, вылезаем, приехали. Взяв Сашку за руку, Марина поспешила ко входу. Глава 12 Забавно ночные заведения выглядят при свете дня. Задранные вверх ногами стулья, шустрящая в проходе уборщица, запах мокрой половой тряпки, сплетающийся с кухонным чадом… Днем даже самый кислотный клуб неумолимо превращается в точное подобие ведомственной столовки. Пианист лениво-заученно тычет в клавиши и упражнения наряженной в тренировочные штаны стриптизерки больше похожи на производственную гимнастику, чем на танец утонченного порока. Охранник поднял на Марину по дневному мятую физиономию и старательно преодолевая сонливость, проронил стандартное: — Девушка, вы к кому? — Газета «Мнение». Хозяйка есть? — так же привычно бросила Марина и осеклась. Она ведь больше не редактор газеты, она теперь… Стоп, как же ей теперь представляться? Глава, президентша, боссиха? Не обращая внимания на Маринины раздумья, охранник ткнул пальцем в переговорное устройство: — Хозяйка ждет. Вниз по лестнице, по коридору до поворота и дальше до упора, — объявил он и тут же потерял к визитерше всякий интерес. Марина двинулась на поиски кабинета. Привычная «преддверная» пауза. Надо же, сколько лет она в деле, сколько кабинетов обтоптано: договоры-переговоры, «а-не-хотите-ли-вы-стать-нашим-спонсором», «а-не-дадите-ли-вы-нам-рекламу»… И устало-презрительный взгляд в ответ. Дерьма нахлебалась полной ложкой, должен бы уже выработаться иммунитет, ан не выработался. Все также тошнотворно-муторно просить и тоскливо ждать отказа, и рада бы на все плюнуть, но в спину толкает неумолимое «а куда денешься». Потому что каждый разговор, каждое согласие-отказ — решение судьбы: разоришься? опозоришься? останешься без гроша? Или продержишься еще немного — до следующего кабинета, следующего разговора, следующего рокового «нет» или спасительного «да». Марина встряхнула головой. И опять мысли не из нынешней жизни, перестраиваться пора. Сейчас она ни о чем не собирается просить, и разориться «Worldpress» тоже навряд удастся. Разве что концерн станет чуть беднее. Но не исключено, что и чуть богаче. Нацепив на физиономию улыбку из серии «я пришла к старым добрым партнерам уладить мелкое недоразумение», и мимоходом пожалев, что на Сашку нельзя прикрепить вторую такую же, только маленькую, Марина вдвинулась в кабинет. — Ага, ну наконец-то, — крупная широколицая женщина даже сидеть умудрялась стремительно. Не суетливо, а именно стремительно, словно бравая атаманша возле могучего жеребца — громадного обеденного стола, заменяющего письменный. А стол был заслуженный. Бог весть, сколько ему лет, но за ним много и вкусно кушалось, отчаянно и вдребадан пилось, и вытанцовывалось на нем хоть и неуклюже, зато от души, и… Да-да, фривольно подмигивал облупившийся лак столешницы. И кое-что еще тоже, и именно на мне, вот прямо здесь, между монументальным письменным прибором и легкомысленным календариком. — Че-то у тебя разведка плохо работает, — продолжала атаманша, прерывая Маринины размышления о предметах меблировки, — Явилась, наконец-то, я тебя еще утром ждала. Но учти, по моему мнению твоему «Мнению» хватит и половины от Пашки-покойника. И вот еще, я хочу, чтобы ты мне… Марина поняла, что сейчас ее будут разделывать. Под орех. Или под ободранную тушку. Или под опустошенный банковский счет. Навалятся всей массой, и привет — расплатятся половиной покойника. Испуганно дернувшись, она кинулась отбиваться: — Я не наконец-то, я вообще. Хозяйка на мгновение осеклась, обдумывая загадочную фразу, потом поинтересовалась: — Чего «вообще»? — А чего вас Пашкины газеты не устраивают? — Да там вроде главной теперь какая-то чуть ли не из деревни, главред «Дояркиной правды», — по-крестьянски сочная нижняя губа выпятилась презрительным сковородником, — Так что радуйся, буду своей рекламой поддерживать единственную независимую газету. — А нету, — злорадно сообщила Марина. — Разорилась? — попытка прицельным прищуром замаскировать напряженную работу мысли удалась плохо, все рассуждения словно пот проступили на простецкой физиономии хозяйки кабинета. Зачем Марина приперлась? Продать газетенку? А почем? Просить о спонсорстве? А сколько? И как быть: отказать? Согласиться? — Наоборот, — Марина поспешила притормозить далеко идущие рассуждения, — «Worldpress» вливается в меня. Собеседница окинула Марину настороженным взглядом, хмуро буркнула: — Мелковата ты, весь концерн всосать. — Ну, может и я в него, — легко согласилась Марина, — Факт, что соединяемся, а главной я буду. Никаких доярок-кочегарок. — Ага, — задумчиво протянула владелица ночного клуба и страдальчески поморщилась, — Значит, конкурентов у «Worldpress» теперь нет, одна сплошная монополия. Хрен тебе, больше чем раньше все равно за рекламу не дам! — Ладно, разойдемся по нулям: все как раньше, — деловито подытожила Марина, — Но только до конца года. А потом контракт истечет, новый заключать будем. — До конца года осталось всего-ничего! Марина извинительно-непреклонно развела руками. Собеседница горестно вздохнула: — Без ножа режешь, без суда сажаешь, без хуя ебёшь, — и протянула через стол мощную лопатообразную длань, — Меня Дарьей зовут. Малец твой? — Мой, — уверенно кивнула Марина, но тут же смутилась, поправилась, — То есть не то, чтобы совсем… Племянник, сын Павла. — По-онятно, — протянула Дарья, поглядывая на Сашку с тяжеловесным сочувствием. — Плохо. — Кому? — Марина моментально изготовилась к бою. — А всем. Ему — что сиротой остался. Тебе… В чужие руки отдашь — совесть замучит, что малой без ласки, а самой растить — ребенок, да работа… Туда побежала, сюда побежала, к вечеру хоть ложись и помирай. Чистый дурдом, по себе знаю, двоих подняла. Плохо. Но можно. — неожиданно бодро закончила она, — Он у тебя кормленый?