Марина с сомнением глянула на глянцевую стопку буклетов, еще раз посмотрела на чек и согласно кивнула. Глава 26 — Я выбрал неправильный ресторан, — с досадливым смешком сказал Кирилл, глядя на нее поверх искрящегося бокала шампанского. — Ну что ты, здесь просто здорово! Где бы еще я узнала, что выпивку можно потреблять не литрами и даже не килограммами, а метрами, — с энтузиазмом возразила Марина, любовно оглядывая стоящий перед ними длинный полированный брус длиною ровно в метр. Вдоль всего бруса тянулись ячейки, в каждой из которых стояли маленькие двадцатиграммовые рюмочки с удивительно вкусной настойкой. Подавали «метр» торжественно, в сопровождении оркестра и под приветственные возгласы остальных посетителей. Впрочем, этой ночью гости маленького ресторанчика готовы были приветствовать любой, даже самый простой Маринин жест. Вот она подцепила очередную рюмку с настойкой, поднесла ее к губам и тут же весь зал заискрился хрусталем: ей салютовали бокалы полноватых добродушных австрийцев, с какой-то уютной, совсем не оскорбительной чувственностью пялившихся на ее обнаженные руки и плечи, и их столь же полных, но не столь добродушных жен, разглядывающих ее с забавным неодобрением. — Тебе бы только быть в центре внимания, — солидаризируясь с австрийскими фрау, недовольно заявил Кирилл, — А мне бы сейчас не помешало что-нибудь вроде частного зала или закрытого кабинета. — Зачем? — Ужасно хочется вытащить тебя из платья… — Дальше не продолжай, — строго прервала его Марина, — Я сюда пришла как раз платье демонстрировать, а у тебя одно на уме — увести женщину из центра внимания. Медный трепет колокольного звона заставил Марину вскинуть голову. — Колокола святого Стефана, — улыбнулся Кирилл, — Вызванивают старый год и призванивают новый. Он потянул Марину за руку: — Накинь шубку и пойдем на улицу. Раз нельзя быть вдвоем, отправимся в народ. Они выбрались наружу и Марина ахнула, изумленная и слегка испуганная. Недавно гулкие и пустые улицы заполнила беснующаяся толпа молодежи. Над непрерывным потоком приплясывающих, подпрыгивающих, целующихся парней и девиц то и дело взмывали брызжущие огнем петарды. Толпа на мгновение с визгом размыкалась и тут же соединялась вновь. Улицу заполнял неумолчный звон — об асфальт бились допитые бутылки пива. Одна такая бутылка — полная — полетела прямо Марине под ноги, пенная пивная волна лизнула ее туфельки. Дружно шарахнул десяток хлопушек, взметнулся вихрь пестрого конфетти. Лица — молодые, хмельные, радостные — появлялись, исчезали, кричали. Сцепленные руки вскидывались к небесам, посреди толпы зазмеилась подпрыгивающая цепочка хоровода, тут же разорвалась. Кучка девиц, вразнобой задирающих ноги, пыталась изобразить кордебалет, даже не замечая, что их приятели увлеклись стрельбой по движущимся мишеням, старательно, но пока безуспешно пытаясь пульнуть хлопушкой прямо под вскинутые ножки. А на противоположной стороне улицы, прямо над безумной извивающейся толпой молодых австрийцев, плотно, словно в поисках защиты, прижавшись к стенам собора св. Стефана, стояли двое негров в офисных костюмах и со стаканами диетической кока-колы в руках. На их гладких черных лицах был испуг и презрительное недоумение, с каким цивилизованный человек смотрит на бешенные пляски дикарей. Толпа рядом с Мариной подалась, из образовавшегося проема высунулась рыжая голова, увенчанная кожаной каскеткой. Потом показалась затянутая в черную кожу рука, сгребла подол Марининого платья, рывок, и бушующая людская река втянула ее в себя. Рыжий похититель сделал шаг и они очутились в центре веселящейся тусовки. Он притянул ее к себе за талию, но одновременно она чувствовала как другие, молодые, жадные, нетерпеливые мужские руки скользят по ее бедрам, шарят по груди. Рыжий, улыбаясь, заглянул Марине в глаза… — Das sexuelle Medchen[5]! — и впился в ее губы долгим, пахнущим зубной пастой и пивом, поцелуем. Она сдавленно вскрикнула. — Не шуми, родная, зачем нам скандал, — прозвучал над ухом знакомый голос. Кирилл ткнул в рыжего указательным пальцем, словно хотел по-учительски усовестить того за неподобающее поведения. Довод оказался неожиданно действенным — рыжий закатил глаза и тихо опал им под ноги. — Я паренька понимаю, поэтому строго наказывать не стану. Давай вперед, на ту сторону ближе, — подхватив Марину под руку, Кирилл почти понес ее через бурлящую толпу. Марина вцепилась ему в плечо и заторопилась следом, лишь тихонько охая, когда ее в очередной раз щипали за попу. Задыхаясь, они выбрались на тротуар рядом с перепуганными неграми. — Лучше нам убраться отсюда, — озабоченно пробормотал Кирилл, — Очнется рыжий, возжаждет мести, а у него, наверняка, дружки. Марина огляделась. Улицу от края до края заполняла счастливая толпа и конца веселью не предвиделось. — Не выберемся. — Тогда по старинке, попросим убежища в церкви. Раз колокола звонили, значит, кто-то там есть. Эй, янки-бойз, — крикнул он неграм, — идем с нами, пока вас тут не затоптали, — и Кирилл потащил всех четверых к воротам св. Стефана. — Откуда ты знаешь, что они американцы? — полюбопытствовала Марина. — У них звездно-полосатость на лбах написана, — и Кирилл принялся гулко колотить в кованные двери собора. — С ума сошел! Кто нас сюда пустит? Или в церкви у тебя тоже есть «свои ребята»? — Попам по должности положено для всего мира быть «своими ребятами». Особенно для тех, кто нуждается в помощи. Марина оглянулась и поняла, что они таки нуждаются в помощи. Очухавшийся рыжий возвышался над толпой, стоя на плечах двух здоровенных кожисто-черных жлобов, и целенаправленно, по секторам, оглядывал окрестности. Его ищущий взгляд уперся в крохотную группку людей под стенами громадного собора, лицо озарилось злобным торжеством и он что-то крикнул, указывая в их сторону. Марине стало жутко. Она раз и навсегда поняла свою бабушку, нервно ежившуюся, когда с экрана телевизора раздавалась лающая немецкая речь. И в ту же секунду из-за тяжелых кованных дверей послышался недовольно-вопросительный голос. Кирилл прокричал в ответ несколько фраз на немецком, замок лязгнул и все четверо быстро нырнули внутрь. — Проходите, проходите, — приветствовал их по-английски невысокий старичок в монашеском одеянии, — Что за страшные времена! Молодежь совершенно не умеет себя вести! — Не думала, что у тебя получиться, — облегченно выдохнула Марина, — Что ты ему сказал? Кирилл лукаво улыбнулся: — Что со мной двое американцев. У европейцев комплекс старшего брата, они терпеть не могут штатовцев и одновременно заботятся о них, как о детях неразумных. Бросить американца в беде, все равно, что бросить ребенка. — Никогда не была в пустой церкви, — шепнула Марина, вступая под стрельчатые своды. Узкие проемы уходили вверх, словно бы в бесконечность, к самому престолу Господнему. Лица святых на древних витражах, освещенные огоньками маленьких круглых свечей, трепетали жизнью. Гулкий, словно орган, собор дробил, множил шорох их шагов, заставляя оглядываться и ожидать появления… Чьего появления? В этом Марина страшилась признаться даже самой себе. Но и пустующий, старинный храм был местом, где следовало верить, и надеяться, и слушать, и молчать. Наверное, именно поэтому оба американца, опасливо поглядывая на темный, окутанный тайной алтарь, разом застрекотали, как сороки, живописуя снисходительно улыбающемуся монаху свои «horrible»[6], ну просто «awful adventures»[7]. — А еще говорят, что в готическом соборе любой человек чувствует себя ближе к Богу и думает о вечном, — фыркнула Марина. — Все мы здесь грешники, — философски заметил Кирилл, — Я вот, как ни стараюсь, а думаю лишь об одном. Марина вопросительно взглянула на него и он пояснил: — Рыжему наглецу хоть поцелуй достался, а мне? — Тоже хочешь поцелуй? — Если я начну перечислять все, что хочу, могу и не выдержать, а здесь все таки святое место. Устав кивать в такт жалобно-возмущенному рассказу американцев, старик в рясе заявил: — Весьма сочувствую, господа, но оставить вас здесь надолго не имею права, — монах на мгновение задумался, потом усмехнулся, — Господь и инструкция по безопасности учат нас, что необычные обстоятельства требуют необычных решений. Пойдемте, я проведу вас через гробницы и выпущу на другую улицу. Он приподнял тяжелую створку в полу и поманил их за собой по узкой, уходящей в темноту лестнице. Впрочем, во мраке они оставались не долго. Щелкнул выключатель и потоки яркого света залили небольшой подземный зал, за которым открывалась горловина узкого прохода. — Что это? На шляпные картонки похоже, — спросила Марина, разглядывая круглые коробки, стоящие на полках вдоль стен. — Это не шляпные картонки, мадам, — чуть обиженно буркнул монах, — Это императоры. — Как императоры? — насела на монаха Марина. Видя ее любопытство, старик несколько смягчился: — Я не профессиональный экскурсовод, мадам, но если вам интересно… В династии Габсбургов долгие столетия существовал обычай хоронить почивших государей в трех разных местах: тело отдельно, сердце — отдельно, а здесь, у нас, изволите ли видеть, внутренности, — на лице монаха расцвела горделивая улыбка собственника. Оба американца, ставшие из черных бледно-серыми, переглянулись. В глазах их стоял ужас пополам с брезгливостью. Впервые Марина была с ними солидарна. — Надо же, оказывается, австрийские императоры вроде наших братков — тоже расчлененку уважали. Монах нырнул вглубь вырезанного в мягкой породе подземного прохода, поманил их за собой. — До 18 века венцы не возились с кладбищами, хоронили своих покойников прямо под городом. Вот, извольте взглянуть, — монах ткнул пальцем в маленькое окошко. Одно мгновение Марине видны были лишь два черных, жестко кучерявых затылка, потом американцы со сдавленными возгласами отпрянули от стекла. Марина шагнула по ближе. Прямо от стекла, на десятки метров вниз и вширь, простиралась погребальная камера, наполненная тысячами тысяч старинных костяков. — Дамы, рыцари, простолюдины, воры, торговцы. Все чего-то желали, к чему-то стремились, — монах задумчиво всматривался в смерть, настолько древнюю, что уже перестала быть ужасом, превратившись в развлечение для туристов, — Господь любит вас, дети мои, раз позволил в Новый год увидеть тщету всего земного. Монах взмахнул рукой, зовя их за собой. Кирилл придержал Марину за руку: — А может, Он хотел, чтобы сегодня даже в подземелье была жизнь? Старый монах дошел до маленькой дверцы, через которую в обычные дни на свет божий выбирались туристы: — Где же молодая пара? Наверное, задержались возле погребальной камеры. Вы не позовете их, джентльмены? Американцы вновь переглянулись. Возвращаться в глубины жуткого подземелья ради парочки каких-то белых? Но старик в рясе так просто и бесхитростно смотрел на них, что отказаться значило бы навеки опозорить звездно-полосатый флаг. Ощущая себя одновременно и бесстрашными техасскими рейнджерами и Мальчиками-с-Пальчик в лесу людоеда они зашагали назад. Далеко идти не пришлось. Едва свернув за поворот, парочка американцев получила возможность окончательно удостовериться, что все белые дикари и извращенцы. Сперва сумасшедшая молодежь на улице, потом древние кровавые обычаи, перед которыми бледнеют ужасы пресловутого вуду, а теперь еще и это! Нет, целоваться над самым окошком погребальной камеры способны лишь представители вырождающейся белой расы!