* * * Часть 1 Как всё начиналось В мире есть люди, с которыми случаются разные штуки. Я не из их числа. Я веду размеренную жизнь, делаю обыкновенные вещи. Не сказать, что моя жизнь скучна, но это и не жизнь, полная историй из разряда «вы-не-поверите-что-со-мной произошло!». По крайней мере, так было до сих пор. До того, как все случилось. А это реально случилось… – Вы сейчас с кем-нибудь встречаетесь, Дженнифер? Я виновато улыбаюсь: – Нет, я все еще одинока. – Я ерзаю в кресле. Ненавижу подобные вопросы. – Я иногда хожу на свидания, доктор Маккензи, но я не особо в ладах со всеми этими интернетными штучками, сайтами знакомств… – Бросив взгляд на его лицо, я неловко хихикаю: – Вы ведь не это имели в виду, да? – Не это, – отвечает он, почесывая подбородок. – Здесь сегодня вы с кем-то? Меня это слегка сбивает с толку. На секунду кажется, будто он собирается сообщить, что у меня ЗППП, что по крайней мере объяснило бы мой страх перед общественными туалетами. – Зачем? – спрашиваю я. – А должна бы? – Вам не помешала бы поддержка. Я просил секретаря передать вам это. Кажется, секретарь говорила что-то такое. Я еще подумала, что у нее не все дома. Доктор снимает очки со стальной оправой и потирает ладонями глаза. – Мне очень жаль, Дженнифер. У меня плохие новости. У вас редкое заболевание крови. У доктора мрачное лицо. Я никогда прежде не видала у него такого выражения. В моих ушах стучит. Кажется, комната вокруг начала пульсировать. Я пытаюсь сосредоточиться на лице доктора, на том, как он щиплет свою переносицу, испещренную венами кожу. Он искоса смотрит на меня, будто проверяя мою реакцию, а потом произносит какое-то непонятное название. Я успеваю уловить только окончание – «…озис». – Что это значит? Вспоминается урок биологии, длинная и сложная лекция про тромбоциты и борьбу белых кровяных телец с красными тельцами. Я никогда не была особенно сильна в этой теме, а уж тем более теперь, когда целый мир пульсирует вокруг меня. – Звучит как-то недружелюбно, – говорю я. – Да, – бормочет доктор, – очень недружественно и агрессивно. – Он крутит в руках бумаги, выстукивая ими по столу какой-то мотив. Потом откашливается и добавляет: – И неизлечимо. Я не уверена, что правильно его расслышала. – Я не совсем понимаю… – Я тщательно изучил этот вопрос, Дженнифер. Это редкое заболевание, большинство гематологов в нашей стране не встречают его за всю свою карьеру. Боюсь, что нет такого лечения, как, скажем, химиотерапия. Это ведь требует времени. – Его челюсть дергается влево, а затем возвращается назад, словно подвешена на резинке. – А я не уверен, что оно у вас есть. – Он кашляет. – В лучшем случае три месяца. Повисает тишина. Он реально только что это сказал? Нет, наверно, это ошибка, недоразумение. Или какое-то мошенничество, как бывает в заведениях с сомнительной репутацией, когда тебе норовят записать в счет лишнюю бутылку вина, надеясь, что ты ничего не заметишь. В моих ушах стоит звон. Я стараюсь игнорировать желчь, подступающую к горлу, но у меня не получается. – Доктор Маккензи, – выдавливаю я из себя, – боюсь, меня сейчас вырвет… Он бросает на меня панический взгляд, а потом неловким движением пожилого человека лезет под стол, задев его локтем: – Ох! Мне кажется, что я чувствую его боль от ушиба. Выпрямившись, доктор протягивает серое металлическое мусорное ведро, я беру его и устремляю взор внутрь. Он деликатно ждет. Я всем существом сосредотачиваюсь на ведре. Среди скомканных бумажных шариков лежит выброшенная обертка от «Сникерса». Меня тошнит, а затем рвет. В голове будто стучат барабаны. Доктор Маккензи протягивает мне несколько салфеток и стакан воды, стоявший на столе. – Не торопитесь, – говорит он. Обычная фраза для человека, у которого впереди полно времени. Но у меня его теперь нет. Я отпиваю немного воды, пытаясь уложить в голове услышанное. – Так вы не думаете, что стоит начинать лечение? – Я навел некоторые справки по этому поводу, Дженнифер, но не хочу вызывать у вас ложных надежд. И должен предупредить – это лечение чисто паллиативное. – Его голос парил в едком воздухе, обрывками оседая в моем сознании. «Даже если… Это может только…» Эти слова грохочут в моих ушах. Я не хочу их слушать. Стены его кабинета давят на меня, серые и мрачные, лишенные индивидуальности. Как и он сам. Он был моим врачом на протяжении тридцати лет – моим семейным доктором, – а я знаю о нем не больше, чем об этих серых стенах. Ну, вероятно, он жует «Cникерсы» на обед. В кабинете нет ни одного семейного фото или снимка домашнего питомца, или хотя бы анатомической схемы. Не висит даже ни одного из тех ужасных постеров, призывающих вас бросить курить, – не то чтобы я сама курила, но все же было бы мило с его стороны повесить на стену что-нибудь отвлекающее внимание. Я не знаю, что сказать. А сам доктор, кажется, заканчивает. Его голос не внушает энтузиазма. – Я просто пытаюсь быть честным с вами, Дженнифер, – произносит он, водружая очки обратно на нос. – Вы должны знать прогноз. Вам нужно быть готовой. К чему, доктор? – Спасибо, – говорю я. Доктор Маккензи встает и открывает окно. Я таращусь на бледный виниловый пол, вращаясь в поворотном кресле туда-сюда. Тут я осознаю, что все еще сжимаю мусорное ведро, и ставлю его на пол, подальше от своего носа. – Но, доктор Маккензи, вы уверены? Я имею в виду, я чувствую просто… усталость. Не боль, просто усталость. И, может, я стала немного одутловатой. Вы уверены, что это не какое-нибудь ОРВИ, или ОРЗ, или что-то в этом роде? Звучит так, будто я прошу поменять мне диагноз на одну из этих аббревиатур. Ну да, прошу! Что-нибудь вместо этого проклятого «озиса». – Результат вашего анализа крови у меня здесь, Дженнифер, – произносит доктор, держа в руках стопку бумаг, как улики обвинения. – Мне бы очень хотелось сказать вам что-то другое, но боюсь, это не соответствовало бы истине. Ну вот, просьба отклонена. Он устало вздыхает, а затем озвучивает приговор: – Мне правда очень жаль. Мне бы хотелось, чтобы вы пришли раньше. Я мысленно охаю. Мне сорок три года, и мне только что сказали, что я не доживу до сорока четырех, потому что пропустила все сроки. Мне хочется плакать. Нет! Я не стану плакать. Я не могу. Меня так учили. Я работаю в отделе кадров и должна скрывать свои эмоции. Кроме того, эта сцена явно тяжела для доктора. Нет нужды делать ее еще тяжелее. – Мне тоже жаль, – откликаюсь я. Доктор передает пачку брошюр через стол, как крупье фишки. – Это может вам пригодиться, – мягко говорит он. Я сухо улыбаюсь и небрежно смахиваю их в сумочку (честно говоря, я предпочла бы бросить их в мусорное ведро), глядя, как он выписывает рецепт.